Лекция № 9.Желание и «современность».
Мы с Вами остановились на том, что поиск комфорта в своем пределе напоминает возврат к совсем ранним, перинатальным стадиям развития чувственности. Это желание вернуться к недифференцированной сексуальности младенца… что, фактически, обозначает, что человек стремится вернуться к состоянию отсутствия сознания… вернуться «обратно в мать»… умереть.
Мы продолжаем сталкиваться с парадоксами человеческих желаний: Желание хорошо (комфортно) жить в пределе своем равносильно смерти?
Господин Н. – крупный бизнесмен 42-х лет, занимался нефтью. Н. буквально следующими словами рассказал мне о начале своего пьянства: «…И вот стою я на мостике моей собственной двухмоторной яхты в Карибском море. Трюм у меня полон девок такой красоты, что Вам и не снилось… Стою я и думаю… какого черта мне все это нужно? Разбиваю о мостик бутылку «Мадам Клико» и «розочкой» режу себе вены… Нет порезался не сильно… духа не хватило… Почему я пью… Да потому, что с тех пор никак не могу понять, зачем я живу на этом свете».
Пациент К., в недавнем прошлом один из крупнейших «теневых» продюсеров шоу-бизнеса, рассказывал следующее: «К 40 годам я достиг примерно того состояния, когда я мог позволить себе купить абсолютно все, чего я хотел. Вам этого никогда не понять. Когда ты все можешь, то начинаешь искать чего-то, что соответствовало бы твоему внутреннему миру, поскольку в этом мире, в реальности, ты попробовал уже все и больше тебя ничего не привлекает. Единственное, что остается, это наркотик. Я принимал и пробовал практически все, что вы можете себе представить, причем и героин и кокаин я принимал в таких дозах, что я даже не буду их называть, вы все равно не поверите, что человек может остаться жив после этого… Попробуйте мне назвать что угодно в этом мире, кроме наркотиков, что может мне дать хотя бы иллюзию того беспредела, который будет соответствовать моей душе».
Почему достигнутый Н. и К. максимальный уровень комфорта, который по Маслоу должен привести к потребности в самоактуализации приводит к брутальному злоупотреблению наркотиками?
Вы уже можете сформулировать ответ сами – по всей видимости их пьянство и было обусловлено этой потребностью – это именно она и есть, такая вывернутая наизнанку самоактуализация!
«…пью… потому, что никак не могу понять, зачем я живу на этом свете».
Проблема заключается в том, что, как бы мы ни старались, мы не сможем через описание физиологических и биологических потребностей организма понять, например, какое место в этом ряду занимает влечение к глубоким, смертельно опасным, деструктивным формам поведения или, в частности, опьянению химическими веществами.
С точки зрения современной системы ценностей, оба пациента (и Н. и К.) до нашей с ними встречи были куда как более адаптивны в современном обществе чем, например, Ваш покорный слуга – их лечащий врач. Они оба достигли «олигархических» высот, а, следовательно в рамках современных психиатрических представлений о «психической норме», как норме адаптивности – они… гораздо более нормальны, чем я.
По всей видимости, их что-то не устраивало в том способе «самоактуализации», который они использовали до кризиса.
Что же именно?
Почему достигнутый Н. и К. максимальный уровень комфорта, который, по Маслоу, должен привести к потребности в самоактуализации приводит к брутальному злоупотреблению наркотиками?
Структура их деятельности до кризиса определялась их собственными желаниям и их удовлетворением. Они приобретали и накапливали вещи и людей в качестве вещей («полный трюм девок»).
Жиль Делез и Феликс Гватари – философ и психоаналитик в своем легендарном труде «Капитализм и шизофрения» назвали главную структурную единицу современной личности «машиной желания».
В первую очередь они имели в виду тот факт, что на пути удовлетворения собственных желаний у такого индивида не существует больше никаких внутренних преград. Ни «абстрактной» совести, ни даже чувственной рефлексии. Одни желания порождают другие и разветвляются. «Машины» ползут по древу своих прихотей, стремясь к их удовлетворению, именно этот процесс и лежит в основе современной культуры.
Используя концепты марксизма, Делез и Гватари пришли к выводу, что, в отличие от всей остальной психологии, которая относится к области «надстройки» движущих сил исторического процесса, желания лежат в его «базисе». То есть без «машин желания» невозможно даже представить себе экономику капитализма.
Но всякая машина не может жить сама по себе, она нуждается в программировании. Ее программированием занимаются другие, «социальные машины», ответственные за разработку программ, которые и формируют желания, нужные для нормальной жизнедеятельности «машин желания». Но и они всего лишь машины так как социальная деятельность для них – лишь источник доходов необходимых для удовлетворения собственных «машин желания». Так почему же все-таки «машина желания», испытывая экзистенциальный кризис, возникающий в результате тотального удовлетворения своих желаний (оба пациента рассказывают о состоянии, своеобразно пародирующем есенинское «Мне уж нечего больше желать») прибегают к алкоголю и наркотикам?
Можно сказать, что их кризис обусловлен выходом за пределы принципа «накопления ради комфорта», поскольку они накопили гораздо больше, чем могли потребить.
Их накопительство выдвинулось из бытовой сферы в сферу «виртуальную», они стали накапливать символические эквиваленты вещей в виде денег, которые существуют по своим, отличным от мира бытового комфорта законам.
По всей видимости, подробно описанный Ж. Бодрийяром полный обмен личности на имеющие символическую ценность симуляции они совершить так и не смогли. Их не устраивал комфорт «машин желания».
Миг получения в собственность вожделенного объекта желания – сущностно равен смерти.
Действительно, если смысл жизни заключался в желании автомобиля, то покупка автомобиля равносильна смерти… Архетипическая надежда на смерть-возрождение будет выражаться… лишь в желании нового автомобиля. Нужно очень быстро «сдать» приобретенную модель, чтобы она не устарела и не обесценилась и приобрести новую, «еще более» совершенную или престижную… по-прежнему нужную лишь для того, чтобы «с шиком» добраться до работы или до дачи.
Автомобиль – объект сложный. Для его приобретения и продажи нужно изучить целую науку… На самом деле сложность этой науки незаметным образом заключается не в сложности автомобиля – «средства передвижения», а в сложности понятия «шик» (оно же «роскошь», оно же «комфорт» – ох, зря мы редко перечитываем «Золотого теленка»). Трудно понять какой именно вид «автомобильного шика» нужно выбрать в следующий раз.
«На страже» наших интересов стоят реклама и менеджмент. Они нужны как раз для того, чтобы превратить наше желание удобно добраться до работы… в смысл нашего существования… в его основную потребность и основное времяпрепровождение.
«Пробки» не дают автомобилистам вовремя добраться до работы. Потребность «удобно добраться» начинает вытеснять саму работу. Уход за машиной, вместе с «аксессуарами» – паркингами и гаражами, начинает конкурировать с потребностью в комфорте. Желание нового автомобиля начинает растворять личность, вытесняя другие ее интересы.
Если обмен автомобилей надоел, тогда… можно строить «замок», больше половины комнат которого так никто никогда и не будет использовать, можно купить яхту, можно копить символы власти в швейцарском банке…
Все равно, если хотя бы частичка души осталась цельной (неразменной на вещи – симулякры), нельзя не заметить, что все это поглощает тебя самого – нечто в тебе, что ты раньше, возможно более молодым, считал несуществующим.
Выбор между двумя аналогичными марками автомобилей – занятие почти бессмысленное. Выбор между двумя денежными купюрами равной стоимости – занятие бессмысленное совсем. Если человеческая жизнь заполнена только лишь таким выбором, это обозначает, что человек мертв, поскольку разум не в силах постичь, что такое абсолютно бессмысленное человеческое бытие.
Н. и К. смогли почувствовать, что этот обмен похож на смерть, но, почему-то, не смогли этого понять. Их кризис вызван тем, что процесс накопления перестал их устраивать… Но чего же еще хотят эти люди, имеющие все? Что значит «Они бесятся с жиру»? Почему, собственно говоря, с жиру люди бесятся? Каким образом «иметь все» все время оказывается синонимом «не иметь ничего»? Почему разум нормальных, высокоадаптивных, современных людей – Н. и К. не может найти никакого другого выхода, кроме новых, очевидно смертельно опасных желаний?
Вячеслав Иванов в начале ХХ столетия писал о том, что русские купцы «грешившие и пившие горькую… до сорока лет», после сорока начинали строить церкви в знак покаяния в своих грехах.
Но тогда в культуре еще существовал такой код, как бы сказали сейчас, такой дискурс – покаяние, путь к Богу, строительство храма, уход в монастырь. В современной культуре, во всяком случае, в той культуре, которая воспитывала Н. и К., такого кода нет. В чем же разница между современными «купцами» Н. и К. и русскими купцами, строившими в том же возрасте церкви?
Давайте еще один раз попробуем понять это различие.
Похоже, что для того, чтобы понять роль желаний, нам необходимо осмыслить характеристики самого понятия «современность». Именно это понятие сохранится в «сухом остатке», если из настоящего вычесть (устранить) прошлое.
Одной из наиболее полных философских и социологических характеристик общества, в котором мы живем сегодня, (нашей «современности») является классическая работа Карла Поппера «Открытое общество и его враги». Именно в ней впервые сформулированы основополагающие характеристики общественной формации, которую мы с вами в этих лекциях называли «торговой цивилизацией», и которую, в зависимости от своих задач, политологи сегодня называют разными терминами, «демократическим обществом», «либеральным обществом» или «глобальной» цивилизацией.
Главной идеей «открытого общества» является отрицание им всех и любых разновидностей абсолютных идей, несопоставимых с индивидуальностью и ее природой. Общество превращается в «открытое» именно из-за того, что в нем число сочетаний «индивидуумов» или «индивидуальных атомов», практически бесконечно. Эти атомы должны стремиться к достижению динамического равновесия между собой, как стремятся к нему случайные химические частицы, находящиеся в хаотичном «броуновском» движении. Достигаемое частицами, каждая из которых имеет свое собственное устремление, положение равновесия проявляет себя в виде законов, принятых обществом.
Именно этот тип общества и считает идеальным или конечным сам Карл Поппер. Все объединяющие общество мировоззренческие идеи, включая сюда и саму сформулированную Платоном теорию форм или идей, Поппер относит к «врагам открытого общества».
Даже нам с вами – поколению средних лет, воспитывавшемуся в условиях тоталитарных идеологий, достаточно сложно понять, каким образом функционирует общество, лишенное какого бы то ни было единого мировоззрения. Однако самое главное мы уже успели почувствовать. Этим обществом управляют желания.
Атомарному индивиду в нем абсолютно не на что опереться, кроме своего собственного чувства удовлетворенности. Чувство удовлетворенности относится к числу чисто физиологических ощущений. Добиваясь комфорта, мы удовлетворяем базовые потребности или остатки инстинктивной, животной природы в человеке.
Тем самым мы, незаметно для самих себя, сводим смысл человеческого существования именно к инстинктам. Сам факт того, что Н. и К. испытывают кризис, доказывает, что объяснить мотивы человеческого поведения с помощью одного лишь удовлетворения физиологических, «базовых» потребностей невозможно.
Удовлетворить потребность в осмысленности бытия человеку открытого общества куда как труднее.
Сформулировать, что именно ему нужно для достижения подобной удовлетворенности, идеальный индивид открытого общества тоже не в состоянии, по той простой причине, что любая словесная формулировка смысла его бытия в мире на самом деле уже является Платоновской «идеей» или «общественным идеалом», что недопустимо по правилам «свободы», сформулированным К. Поппером. В результате индивид оказывается в… трансе. Этот транс – «оторопь» возникает от того, что он не знает, чего именно он хочет для достижения чувства удовлетворения и… становится внушаемым.
Вот тут-то его и можно «брать тепленьким» подсказывая ему его «истинные» желания с помощью кино, компьютерных игр или наркотиков. Желания «свободного члена открытого общества» должны принципиально отличаться от его потребностей (или влечений). Потребности у всех людей одинаковы или схожи, а вот желания… желания различны. Именно поэтому у Делеза и Гватари «машина желания» относится к базису экономики капитализма. Для того, чтобы потреблять все новые и новые товары «машина желания» должна… непрерывно желать.
Для Фрейда желания были одной из разновидностей влечений: у младенцев в результате неудовлетворенной потребности возникает психологическое напряжение. Снять это напряжение он может в начале только с помощью внешнего объекта, который удовлетворит его потребность (скажем, с помощью материнской груди, из которой он получит пищу). Однако по мере роста его потребности будут удовлетворяться далеко не каждый раз, когда они возникают. Для преодоления возникающих в результате этого напряжений, ребенок начнет пользоваться знаками. Сначала эти знаки будут материальными (например, роль материнской груди во время голода будет исполнять соска или собственный палец). А затем ребенок сможет преодолевать напряжение потребности с помощью возникающего в воображении образа (той же материнской груди или соски). Таким образом, ребенок сможет удовлетворять свои потребности двумя способами: реальным и «галлюцинаторным» (символическим). Еще в классическом психоанализе желание начинает описываться как потребность, потерявшая свой объект.
На наш взгляд, уже Фрейд предпочитал само слово «желание» относить именно к потребностям, которые удовлетворяются с помощью знаковых ансамблей или «галлюцинаций», хотя в большинстве его работ понятия «желание» и «влечение» используются как синонимы. Это вполне естественно, ведь он считал себя материалистом и именно в этой роли стал одним из творцов современного нам «открытого общества». Вся созданная им глубинная психология этого общества имеет своим основанием тот факт, что основой человеческой психики, ее движущей энергией и являются желания, являющиеся лишь «прорвавшимся в сознание» галлюцинаторным эквивалентом бессознательных влечений.
Но Фрейд был честным исследователем – именно он первым обнаружил смерть на дне любого желания: «полное удовлетворение влечения – это в сущности своей и есть смерть». «Влечение к смерти» или «Танатос» для Фрейда во второй половине его жизни – это суть любого влечения как такового: это стремление клеток к возвращению к своему предыдущему состоянию и, в конечном итоге, желание вернуться к абсолютному покою неорганической материи.
Сексуальность, которая у зрелого Фрейда получила название «Эроса», составляя вместе с «Танатосом» диалектическую пару становится «принципом соединения и связности»: «Эрос – это связь; цель его – создавать и сохранять все более крупное единство, тогда как цель «Танатоса», наоборот, – в том, чтобы разрывать связи и разрушать предметы».
Воспользовавшись положениями шестой лекции этого цикла и представлениями Фрейда о «влечении к смерти», мы с Вами можем предположить:
- Пациенты Н. и К. достигли в жизни всего – их потребность в алкоголе и наркотиках есть победивший «Танатос». Достигнув с помощью своего необузданного Эроса «всего» – предельной степени «связности» своего мира (удовлетворенности своих желаний), они, под влиянием потребности материи в распаде, начали разрушать самих себя.
- Все было бы просто, если бы потребность в психоактивных веществах человек начинал испытывать только к середине жизненного пути, но как же тогда быть с эпидемией детских и подростковых наркоманий? В этом возрасте Эрос (как «влечение к жизни»), вне всякого сомнения, должен побеждать «влечение к смерти»…Почему так мало работ в классическом психоанализе посвящено проблемам химической зависимости? Быть может дело в том, что, изучая наркомании, легче всего увидеть, как «благодаря» Фрейду символическое удовлетворение желаний смогло стать неотличимой от реальности («истинной») галлюцинацией бытия, поглотив все иное содержание личности? Возможно еще до Фрейда, со времен Шопенгауэра, само слово «желание» начало приобретать в нашей культуре какой-то совершенно новый оттенок. Это оттенок самостоятельности желания – его отдельности от личности (или его превалирования в структуре того, что мы личностью называем).Ницше, Фрейд, сюрреалисты, объявившие в своем первом «Манифесте» исследование «свободного» желания главной задачей человеческой культуры, лишь усилили это ощущение. Вслушайтесь! Само слово «желание» сегодня несет в себе металлический привкус искусственности, «созданности». Потребность – это то, что мы испытываем. Желание – это то, что в нас порождают. Вслушайтесь в слова поэта начала ХХ века: «она вызвала в нем огонь желания!». Желание, на языке современности – это «симулякр» – «новая», вызванная кем-то или чем-то искусственная потребность, подменяющая потребность естественную. Желание – это потребность самодостаточная, лишенная своей смысловой составляющей.У Делеза и Гватари «машины желания» могут работать только находясь в… сломанном состоянии. Эта «поломка» и заключается в том, что желания машин и есть «сломанные» потребности. Личность можно сломать… или убить ее желанием вещи. Теперь мы с Вами можем совершенно по новому понять слова Льва Шестова, которые мы вспоминали в седьмой лекции: «…Она (наука — А.Д.) соблазнила людей не своим всеведением, а житейскими благами, за которыми так долго бедствовавшее человечество погналось с той стремительностью, с какой измученный продолжительным постом нищий набрасывается на предлагаемый ему кусок хлеба».Разрушив цельность мира, наука освободила желания от их смысла. Оторвавшись от потребностей и влечений желание стало необузданным. Культура «открытого общества» заинтересована, чтобы «машина желания» страдала абсолютной убежденностью в том, что желания любой ценой должны удовлетворяться. Ведь в этом теперь и должен состоять смысл человеческой жизни!Мы с Вами, люди старшего поколения, выросли в культуре, для которой обуздание собственных желаний во имя других людей – собственных детей, коллектива, страны или абстрактного «будущего» было абсолютно естественным. Для современной цивилизации это не так. Она требует, чтобы наши дети непрерывно гнались за химерой искусственно вызываемых в них желаний. Оба пациента знают только один способ преодоления психологического кризиса – это приобретение, то есть извлечение из внешнего мира с помощью денег некоего внешнего предмета – вещества или человека, которые помогут им этот кризис преодолеть.Не выделяя во внешней реальности некий «объект желания», объект, подменяющий личности истинную потребность, современный человек испытывает чувство неуверенности, «потерянности» в неведомом и хаотичном мире, «выход» – отрешенность от которого, он будет искать в упорядоченности виртуальной игры, в «сильном пространстве» автомобиля, в «готовой истине» тоталитарных сект или в искусственной отрешенности наркотиков.
Причем роль всех этих внешних предметов для личности «потребителя» будет удивительно схожей. Моя бывшая пациентка, живущая в крупном подмосковном городе рассказывает: «У нас в городе все девчонки перестали наркотики принимать. Теперь все автомобили себе накупили – ими увлекаются!». Пользуясь словами Розанова: «Все это не жизнь, а “средствование”», то есть попытка использовать средство вместо цели.
Происходит подмена цели средством. Средство становится «наркотиком» цели – жизненного смысла. Остается только разобраться где цель, а где средство для ее достижения… Снова научиться отличать их друг от друга. Проблема распространенности тоталитарных сект в том же Подмосковье общеизвестна… Действительно, какая разница, чем увлекаться! Главное, чтобы человек находил смысл собственного существования (увлекался) не в собственном творчестве и не в своих поступках – не в себе самом, а в объектах или готовых, чужих идеях, которые его окружают. В предметах, которые вызовут его смерть с точки зрения ответственности перед реальным миром, позволят убежать из сферы детерминизма в сферу случайности.
На худой конец в близких людях… Что произошло бы если Миша из предыдущей лекции «получил» Лену в «собственность» – в качестве жены, например?
Наиболее вероятным является их быстрое расставание. Точно также быстро, как и во время беседы со мной, Миша понял бы, что реальный человек, как и реальный автомобиль не может оградить человека от самой реальности. По крайней мере, он не может выполнять только эту функцию. Автомобиль является лишь частью реальности со всеми ее недостатками и возможной угрозой для жизни. Лена представляет из себя иную реальность со своими собственными целями и интересами, которые, в любом случае, отличны от Мишиных.
И в том и в другом случае самодостаточным становится само желание – несбыточная мечта об объекте, способном защитить от жизни, то есть от ответственности. Миша удовлетворяет его «по Фрейду» – галлюцинаторным способом. Он хочет не реальную Лену, а свою галлюцинацию женщины, которая защитит его от жизни. «Галлюцинация» использует Лену всего лишь как символ женского начала. Обратите внимание Лену использует не Миша, а его галлюцинация… то есть желание. Сам Миша в этом процессе как бы не участвует… Он не хочет признать факт существования живой Лены.
Это и есть «машина желания», питающаяся своими «хочу» и удовлетворяющая их с помощью галлюцинаций.
Мы можем заменить слово «симулякр» Фрейдовым термином, может быть так будет точнее.
Автомобиль — галлюцинация силы.
Компьютерная игра – галлюцинация рая.
Наркотик — галлюцинация… смерти(!?).
«Вы знаете, доктор, я последние годы не могу вступать в нормальные отношения с женщинами, – говорит пациент В., – они не вызывают у меня ни малейшего интереса. С проституткой все гораздо проще, удобнее, да и дешевле… На определенное время – она твоя. Ты можешь делать с ней все, что хочешь, и никаких проблем… Я женат, да и жена у меня молодая и красивая, но интимных отношений у нас с ней фактически нет, да и не интересуют они меня совершенно. Я начинаю возбуждаться, когда еду выбирать себе девушку. Мне нравится ехать вдоль их строя, оценивать, заранее прикидывать ощущения…Если я больше трех дней не покупаю проститутку, именно это меня и беспокоит, у меня бессонница появляется, руки дрожат, сердце стучит, водку пить начинаю, чтобы успокоиться».
Ну чем не зависимость с синдромом отмены?
Даже «выезд» на поиск проститутки вызывает возбуждение. Ровно то же самое расскажет вам наркоман о начале поиска очередной дозы (они называют этот процесс сленговым словечком «мутить»).
Проститутка – галлюцинация вечной любви?
«Отмена» проститутки вызывает страдания отнюдь не «абстрактно-морального» свойства. В. беспокоит не то, что его больше не интересуют нормальные взаимоотношения с женщинами, а чисто соматические, физикальные ощущения – бессонница, дрожание рук, тахикардия. Зависимость от проститутки вызывает физические страдания – «звоночки» умирания телесного организма. Все это, как кошмары девочки, о которых мы уже говорили в наших лекциях, использующие символы мультфильма, не является продуктом «архетипов», бессознательного или воображения. Галлюцинации приходят из культуры «открытого общества». Они придуманы кем-то. Они нам навязаны. В наших мозгах звучат заунывные «современные» мысли: «Проституция – самая древняя и священная профессия на земле». «Слоны едят наркотические грибы». «Если кролика научить пить спиртное, то он сопьется»…
Вот именно: Профессии строителя и плотника (не современно?!) мы просто забудем, а весь матриархат будем (условно) считать проституцией (так проще). Если кролика запереть в клетку и насильно заставить (научить!?) пить алкоголь, то он, действительно, сопьется. То, что естественно для слона, разумеется, является естественным для человека, а то как же – у нас же одинаковый обмен веществ, не говоря уже о психике! С помощью чужих галлюцинаций (обратите внимание, как точно это, фрейдово, в сущности, понятие описывает кинематограф или «виртуальный рай») думать вообще просто.
Делез и Гватари Назвали свою концепцию «шизоанализом». Именно необузданные желания с их галлюцинаторным удовлетворением и осуществляют центробежный разрыв личности члена «свободного общества» на мелкие осколки, каждый из которых пытается вести независимое существование (претендует на роль «Я»). В психиатрии этот процесс получил название «диссоциации» или «схизиса», последний термин и открыл дорогу понятию «шизофрения». Интуитивно чувствуя, что желание Лены оторвано от «Я», психиатр и подозревает у Миши наличие шизофрении. Но шизофрения (о которой я надеюсь поговорить в отдельной лекции) это болезнь – состояние, которое человек не в силах выбрать, состояние, за которое он не отвечает.
«Машины желания» образуются в соответствии с необузданными человеческими хотениями – то есть по доброй воле самой личности, не желающей задумываться о том, к чему она стремится на самом деле. На самом деле многочисленные «галлюцинации» ее желаний выдают главную потребность: скрыться, сбежать от ответственности в детство – в мир инфантильных чувственных удовольствий, способных защитить от угрожающей смертью ответственности.
Почему проститутка становится наркотиком? Почему мечта о бегстве от ответственности, от настоящей любви, неминуемо заканчивается физическим страданием? Это происходит потому, что полностью защитить от жизни способна только смерть. Танатос, в этом случае, служит подменой, симуляцией Эроса. Желание, как змея на древнем оккультном символе, кусает само себя за хвост. Попытка убежать от смерти оборачивается другим ликом все той же костлявой богини. Кроме смерти защитить от жизни может, да и то лишь отчасти, болезнь – состояние, которое не зависит, с нашей точки зрения, от волевых усилий и, следовательно, освобождает от ответственности…
Вот что рассказывает больной Ф., 42-летнего возраста: «Когда мне было 39, у меня начались страшные неприятности… От меня ушла любимая жена (на 12 лет моложе пациента — А.Д.) и увела с собой ребенка. Любовниц до нее у меня было немало, но ее уход был просто предательством, ведь я отдавал ей всего себя! В женщинах, после этого я полностью разочаровался. Кроме того на меня «наехали», и я лишился своего небольшого бизнеса. Я ведь хороший человек и был примерным семьянином! Но что бы я не делал жизнь не хотела оценить меня по заслугам! В добавок ко всему, практически одновременно со всем этим я заболел: появились боли в животе, сильное сердцебиение; я стал задыхаться, уставать. Не было сил работать… Вот уже три года я не работаю… Три года я хожу по врачам и не один из них не в состоянии поставить мне диагноз…»
Надо Вам сказать, что последние слова Ф. произносил не без угрозы в голосе… Да и ходил он по врачам не просто так. Пользуясь его же собственными выражениями, он «тряс врачей за грудки»; требовал, чтобы они «определили, наконец, его диагноз». Терапевты и хирурги диагноз поставить не смогли… Зато диагноз поставил психиатр, который сообщил Ф., что у него уже знакомая нам по предыдущей лекции шизофрения, и что он до конца жизни должен принимать психотропные препараты.
Все выворачивается наизнанку, но от этого суть дела не меняется. Вместо Мишиного «хочу Лену» (или наркоманского «хочу героина») у Ф. появляется отчетливое «не хочу». «Не хочу ответственности», «не хочу активности» – «хочу, чтобы меня считали больным». В психиатрии такие случаи называют ипохондрическим развитием личности. Мы с Вами можем сказать – болезнь, как проститутка для В., становится для Ф. все тем же наркотиком. Для тех, кто внимательно читает наши лекции, будет уже совсем не удивительным тот факт, что, когда мы с Ф. отказались от всех видов таблеток и стали психологически разбираться в том, что с ним происходит, жизнь Ф. стала достаточно быстро нормализовываться, но… неожиданно для меня, не пьющий ранее пациент прошел через несколько запоев. Он совершил привычную для современной культуры попытку сменить способ бегства от реальности: если попытка сбежать в болезнь оказалась неудачной, то может быть удастся уйти от проблем с помощью психоактивного вещества?
Здесь, как мы уже говорили, прячется тайна великого соблазна опьянения – соблазна временной смерти нарцисса – смерти, достигнутой через удовольствие, с помощью провала внутрь самого себя; смерти, которая позволяет человеку, даже умирая, продолжать любоваться самим собой и не задумываться о других. Все это так, скажете Вы, читатель. Но ведь мы с вами боимся смерти и болезней. Наше сознание делает все, чтобы избежать даже мыслей о них. Мы заперли смерть в стенах больницы – в их странном инобытии, к которому мы стараемся не иметь никакого отношения до тех пор, пока сами не попадаем туда.
Уход пациентов Н. и К. в алкоголь и наркотики для их близких, да и для них самих, отчасти является несомненной смертью (иначе бы они не попали на прием ко врачу – живому олицетворению их беспомощности, «вестнику смерти»). Желание сбежать от ответственности в чувственность, комфорт и другие современные формы Эроса и страх смерти должны уравновешивать друг друга. Почему же в современной культуре желание опьянения побеждает страх смерти? Чего на самом деле хочет человек во время кризиса сорокалетних, который в большинстве психологических концепций ХХ века и кризисом-то не считается… И не считается, быть может, тоже не случайно?
Мне, человеку еще только проходящему этот кризис, думается, что он все-таки существует. Сорок лет – это возраст, когда начинают подрастать наши дети, под взглядом которых мы, как под рентгеном, должны отвечать за прожитую жизнь. Это возраст, когда начинают умирать родители и похороны становятся более значимыми, чем дни рождения. Человек становится как бы посередине, между юностью и смертью, и оба предела настойчиво требуют ответа на вопрос: «Кто же ты все-таки? Что ты сделал? Что останется после тебя?»
90 лет назад русский мыслитель Василий Розанов, находясь в возрасте, близком к возрасту моих пациентов (и живший в то время, когда в русском языке еще сохранялась возможность выразить эту потребность) писал:
«Как вешний цвет проходит жизнь. Как ужасно это «проходит». Ужасна именно категория времени; ужасна эта связь с временем. Человек – временен. Кто может перенести эту мысль… У, как я хочу вечного. «Раб времени», тысячелетия или минуты — все равно. У, как я не хочу этого “раба времени”».
11 июля 1912 г. «Опавшие листья».Потребность найти вечное в себе. В книге «LSD…» я называл это «потребностью в преображении». Теперь я понимаю, что чудо преображения может совершаться только по направлению к вечности… Все то, чего могли приобрести (обменять на деньги) и Н., и К., и В. как раз и есть «временное» Розанова. А вот то, что он выстрадал на своих листочках и тетрадях, похоже оказалось вечным. Если вдуматься, то на дне повседневных наших желаний можно угадать, узнать эту тщательно скрываемую современностью истинную потребность, противостоящую, прямо противоположную желанию сбежать от ответственности.
Когда человек строит загородный коттедж – «дворец», который никогда не сможет использовать его реальная семья, он пытается построить вечный дом, который будет находиться за городом – «в раю», «вне мирской суеты», в ином мире. Наш «вечный дом» должен быть отгорожен от реального мира бетонными стенами, колючей проволокой и охраной. Отгораживаемся мы от всего, в том числе и от той нравственной цены, которую мы заплатили, чтобы «украсть денег» на этот дом. Мы строим забор, пытаясь спастись в «вечном доме» от самих себя… чаще всего у нас получается лишь своеобразная иллюстрация к популярному во времена моей юности роману Томаса Вулфа «Домой возврата нет».
Когда мы выбираем автомобиль, разве мы не хотим каждый раз купить «самый надежный, последней модели…». Вдумайтесь, что в русском языке обозначают слова «купить последнюю модель»? Пациент В. говорил мне: «Я стал жить с проститутками, потому что давным-давно отчаялся найти по-настоящему преданную мне подругу… Проститутка всегда такая, какой ты хочешь ее видеть». Не является ли для этого человека страсть к проституткам безнадежной и осознаваемой подменой потребности найти свою вечную подругу, свою «половинку», с которой можно «умереть в один день»?
Да, но какую же «вечность» ищет пациент Ф.? Ведь его зависимость от собственных болезней можно объяснить просто как еще один нарциссический способ «бегства» от неприятностей. Однако официальная наркология занимается состояниями, в которых можно хотя бы условно проследить изначальное желание удовольствия и стремление пациента к удовлетворению этого желания. Какое удовольствие можно обнаружить в ощущении болей в собственном теле? Ведь «машины желаний» хотят именно удовольствий (комфорта)!
Ф., несомненно, ощущает если не удовольствие, то удовлетворение – он «гоняет» врачей, не давая им возможности себе помочь, он не хочет чувствовать себя здоровым, продолжая страдать… И, одновременно, хочет: он же ходит к врачам с целью избавиться от своих страданий! Собственно говоря, именно этот парадокс и заставил Фрейда сформулировать свое учение о «Танатосе»: это не личность Ф., это его «материя» – клетки стремятся «разрывать связи и разрушать предметы». Эрос (в этом случае занимающий место личности) стремится сохранить жизнь и заставляет Ф. ходить по врачам. Танатос (стремление к распаду) заставляет чувствовать удовлетворение от собственных болей. Но в основании Эроса лежит либидо – влечение к продолжению жизни посредством продолжения рода. Сам Ф. утверждает, что предательство жены полностью разочаровало его в женщинах, и они его больше не интересуют (действительно, никаких половых контактов за последние 2,5 года у Ф. не было).
Позвольте мне задать не совсем корректный вопрос: почему же тогда Танатос не в состоянии победить, ведь он уже подменил Эрос (либидо стало нарциссическим и направлено на собственное тело – собственную боль)? Почему Ф., например, не совершает попыток самоубийства? Почему его походы к врачам связаны с абсолютно не свойственным депрессивным больным напором – стеничностью? Может быть это форма нарциссизма – самолюбования? Но тогда почему это такая странная форма самолюбования болью, а не либидозным комфортом «машин желания»? До своего кризиса Ф., точно так же, как Н. и К., жил, по нашим представлениям, более чем комфортно.
Мы можем рассуждать таким способом до бесконечности, если будем оставаться на позициях психологии или даже на позициях не менее «материалистического» психоанализа. Вечность мы сможем здесь найти разве что в возврате к молекулярному «праху». Однако стоит нам вернуться к традиционному или архетипическому мышлению, как ответ на все эти вопросы будет выглядеть абсолютно по-другому.
«Всякая тварь совокупно стенает, ожидая усыновления» (Рим. VIII, 22-23).
В одной из своих лекций («Рождество» 13.12.1907 г.) Рудольф Штайнер так комментирует эти слова Апостола: «Павел знал, что отвердение земных тел сопровождалось болью, и что с помощью боли они воздыхают о своем растворении, о том, чтобы стать более духовными, небесными». В России конца XVIII – начала XIX столетия одной из самых популярных духовных книг была книга Фомы Кемпийского «О подражании Христу». Одной из главных мыслей этой знаменитой книги является мысль о том, что земная боль и земные страдания были необходимы Богу для его великого Преображения. У русских старообрядцев и до сих пор в число священных книг входят так называемыя «Страсти Христовы» – описание мучений Господа. Книга эта имеет ту же цель, что и книга Фомы – учить подражанию страданиям Бога. Я не говорю уже о хлыстах, скопцах или сожжении протопопа Аввакума – только через боль можно достичь духовного пристанища – верили сотни тысяч, миллионы наших предков. Ипохондрия Ф. это его выражение потребности измениться… приблизиться к вечному?
В кризисе срабатывает один из древнейших священных архетипов – архетип боли как спасения; боли как освобождения «Софии — премудрости Божией» из плена материального тела… Но Ф. сталкивается с той же самой проблемой, что и Н. и К. В современном ему языке нет способа выразить это желание, и он начинает свой титанический поход по врачам в надежде, что они способны произвести в нем ту перемену, которую он никак не может выразить. Не болезнь, а врачи в данном случае становятся на место «наркотиков», так как бессознательно Ф. надеется, что они выполнят роль юнговского «психопомпа» – «проводника душ». С их помощью Ф. неосознанно надеется попасть в мир иной, в мир, где его человеческие качества будут «оценены по заслугам»…
В сущности своей, человек, говорящий о тотальной несправедливости жены или жизни по отношению к себе самому, стремится попасть в вечный миг… Страшного Суда, где, как нам было обещано Откровением, каждый и «получит по заслугам своим». Теперь мы с Вами иппохондрию, а вместе с ней, например, и мазохизм можем рассматривать… как формы зависимого поведения. Ведь здесь, как и во всех остальных случаях, мы обнаружили потребность в преображении в вечности, как истинную потребность, лежащую в основе желания. Тот же самый синдром зависимого поведения можно увидеть в попытке современной культуры превратить достижение здоровья в главную ценность человеческой жизни. Навязчивое желание оздоровления старые русские психиатры справедливо называли «ипохондрией здоровья». Ведь, здоровье тоже нужно человеку для достижения каких-то целей. Каких?
Если оно нужно только для достижения телесного комфорта, то круг желания снова замыкается. Оздоровление превращается в способ бегства от смерти трусцой, в одну из иллюзий достижения вечности, которая как и любая другая подобная иллюзия способна вызывать лишь зависимость. Алкоголь и наркотики, проститутки и болезни, как удовлетворение (галлюцинация) потребности в вечном у сорокалетнего человека… Почему мы, современные люди, больше не можем строить храмы? Да именно потому, что это не современно.
Похоже, что мы все больны современностью. Это и есть главная, стержневая форма нашей зависимости. Вдумайтесь! Для того, чтобы наши «машины желаний» не испытывали кризисов и сомнений, мы вынуждены постоянно проводить внутренний барьер, который резко отделят нас от прошлого, от собственных корней, от волшебной, осмысленной реальности. Культура «машин желания» заинтересована в том, чтобы оставить нам только временное – сделать реальным только материальное, лишь то, что можно купить. «Это не современно», — говорим мы, отрицая какую-либо мысль. Слова «не соответствует современным требованиям» стали магическими, хотя никто до конца так и не смог выразить мысль – что же это в конце концов такое, эти самые «современные требования»?
Когда я разговариваю с современными подростками о музыке, отнюдь не о классической, а о популярной музыке первой половины ХХ века, они говорят:
«А-а… Элвис, — теперь так больше не играют»…
«не рисуют…»
«не пишут…»
«не думают…»Имеет значение лишь то, что современно (появилось даже замечательное словечко «актуально»). Разгадка прячется в самом русском слове: со-временное – это текущее параллельно со временем – это и есть «временное» Василия Розанова…
Первым, наверное, симптомы этой болезни описал Рене Генон – один из самых интересных и последовательных мыслителей ХХ века. В своих работах он первым, насколько мне известно, резко отделил понятия «современность» от понятия «традиция» или «традиционное мышление». И своим учением и своей жизнью Генон резко дистанцировался от всего того, что он называл «современностью». Для Генона «современность» – лишь форма искусственного языка, способного полностью исказить традиционную духовность, а вместе с ней и все восприятие мира человеком. Если пользоваться принятым в наших лекциях языком, для Генона мы все заражены «концептуальным вирусом» (я пользуюсь замечательным термином А.Дугина), то есть мы все больны. Именно эта болезнь и обуславливает наше превращение из людей в «машины желания». Если вы в целом согласны с тем, что вы прочитали во всех лекциях, то вы не можете не признать правоту последнего заявления. По Генону наше всеобщее заболевание «современностью» задается двумя основными концептами или «дефинициями концептуального вируса»:
Однонаправленное время.
«Современность» считает своей главной реальностью течение времени в одну сторону. Все, что окружает нас, существует внутри этого однонаправленного времени. «Развитие» или становление являются единственной формой существования. Бытие тождественно времени. Все, что находится вне этого временного потока, есть некая абстракция, не имеющая отношения к нашей реальности. Поэтому слово «вечность» в современном языке воспринимается как некая искусственная выдумка, не имеющая отношения к нашей жизни. Если вы вдумаетесь, то поймете, что эта парадигма действительно является определяющей в нашей жизни. В этой реальности мы живем надеждами на «лучшее» будущее, предполагая, что все, что было в прошлом является «устаревшим», т.е. фактически худшим, чем то, к чему мы движемся. Мы мыслим себе время как бесконечное и не имеющее цели поступательное движение.
Для языка традиции, главной формой существования в нем является та самая утерянная нами вечность. Изначальное бытие является вечным и неизменным, остается абсолютно цельным и на него никогда не влияют никакие процессы. Оно всегда остается полной, самодостаточной и абсолютной реальностью. В этой картине наше время является процессом убывания бытия и, таким образом, не является однонаправленным. Оно одновременно истекает из неизменной надвременной вечной инстанции и поглощается ею. Однонаправленное время является лишь одной из форм развертывания содержания вечности. Но это процесс деградации, как негативной категории проявления вечности – бытия. В традиционной картине мира время деградирует до определенной критической черты. Вечное бытие вновь обнаруживает себя и возникает новый цикл. В священной картине мира время циклично. Для христианина, например, оно движется от полноты откровения к умалению этого откровения. Но во времена, когда доля откровения в однонаправленном времени превращается в бесконечно малое, возникает особая ситуация конца времени – апокалипсиса. Но апокалипсис – это не конец, а лишь время, когда вечность показывает себя вновь и начинается новый цикл, связанный с новым откровением.
Количественное пространство.
В том, что Рене Генон называл «языком современности» пространство абсолютно однородно, и предметы, существующие в нем, имеют лишь количественные характеристики. Все элементы пространства состоят из взаимозаменяемых количественных компонентов – «кирпичиков». В «однонаправленном времени» пространство является ничем иным, как главной формой развертывания некоей субстанции, которую язык современности считает однородной – «чистой материей». Один из создателей принятой нами картины мира, тезка Генона, Рене Декарт утверждал, что в мире существуют только две вещи: рациональное мышление и «l`etendu» – «протяженность». Декартово понятие протяженности и создало наше видение мира. Наше пространство абсолютно изотропно. В нем правое и левое, верх и низ, восток и запад ничем не отличаются друг от друга. Конечно законы физики, вроде гравитации, вносят некоторые погрешности в однородность пространства, но для нас с вами этот факт не имеет принципиального значения, поскольку находясь внутри «однонаправленного времени» мы убеждены, что в «хорошем будущем» цивилизация сможет эту разницу преодолеть. Все это можно легко увидеть в футуристичесокм кино, где средства транспорта и строительство с легкостью преодолевают эту незначительную разницу.
Находясь в количественном пространстве невозможно построить «вечный дом», так как его с легкостью можно взорвать и заменить другим. Ведь вечный дом можно построить только в разрыве однонаправленного времени – в священной точке пространства. Вспомните, например, что булгаковскому Мастеру удалось обрести свой вечный дом и вечный покой, только пройдя через смерть. Он обрел их, как и свою вечную любовь, в священном пространстве, в которое, повинуясь Иешуа, привел его Воланд. Рене Генон демонстрирует особенности пространства традиции, с помощью символа, известного в Европе под названием «Кельтский крест». Это древнейшая модель временного цикла вечности и, одновременно, древнейший календарь. Он демонстрирует время, пришедшее в пространство или пространство, заключающее в себе вечность. Если расположить на этой фигуре движение солнца и времен года, то определенная ее часть (движение влево) можно рассматривать как упадок или осень и зиму, а другую (движение вправо) как подъем, или весну и лето.
Любое пространство, помещенное внутрь циклического круга, приобретает символическую нагрузку или качественное значение. Любая форма, которую мы поместим внутрь цикла – от человека до материков и границ государств, приобретет некое символическое значение, которое будет рассматриваться как свойство, код или голос абсолютно иного качественного пространства. Можно проследить символизм и качественность пространства в человеке или в создании в природе, а можно создать мандалу или икону, где развертывание символических фигур отражено искусственно.
Язык традиции, выделяя в любом предмете реального мира его символическую нагрузку, как бы сбрасывает давящую тяжесть однородных кирпичиков материи. Смысловая, знаковая, свободная, духовная сторона вещей и существ освобождается от сковывающей ее количественной оболочки. Священное пространство – это пространство живое, наполненное смыслом. «Каждое утро, просыпаясь, мы выходим из дома, чтобы искать священные знаки» – этой строкой Николай Рерих открывает сборник своих белых стихов. Когда мы приглашаем в дом гостей в количественном пространстве, то мы и думаем о них в основном в количественном аспекте. Важно, чтобы всем хватило, в первую очередь, того самого алкоголя и закусок к нему. Совсем иной процесс происходит в пространстве священном. Человек, живущий в нем, действует по законам сакрального гостеприимства. Предметы, книги или люди, которые появляются в пространстве дома, несут в себе знаковую роль. “Авраам однажды принял трех мужей, угощал их и прислуживал им вместе с женой”. Все три гостя оказались ангелами, но Авраам не знал этого заранее. Для его мышления и его восприятия пространства дома любой гость мог оказаться скрытым ангелом. “Каждый гость, даже давно знакомый человек, может оказаться пророком Илией,” – пишут каббалисты. Никто из нас не в силах узнать, когда придет именно он и поэтому в любом существе или предмете человек священного пространства должен видеть знаковое, семантическое значение.
Мы говорим с Вами о том, что на самом деле окружающее нас пространство – это живое и наполненное смыслом пространство поэта, а не состоящее только из равнобессмысленных «кирпичиков» пространство дизайнера, главная ценность элементов которого – их взаимозаменяемость. Может быть вы помните, «Синяя птица» Мориса Метерлинка начинается с прихода в дом к детям неожиданного гостя – феи Берилюны. Фея дарит детям – Тильтиль и Митиль – зеленую шапочку с алмазом на ней. Достаточно чуть-чуть (Метерлинк достаточно подчеркивает это чуть-чуть) повернуть его, как сама гостья – нищая старуха превращается в прекрасную принцессу, а привычные предметы вокруг оказываются наполненными живым и осмысленным содержанием: оживают хлеб в квашне, вода в ведре, огонь в очаге, сахарная голова на полке. Из тусклой керосиновой лампы появляется Душа Света. Алмаз – это оптический кристалл. Его поворот, очевидно, связан с тем, что мальчик Тильтиль способен изменить свой взгляд на мир и отправиться в волшебное путешествие внутри иной реальности. Но свое путешествие дети у Метерлинка заслужили. Они, как Авраам, смогли узнать волшебного гостя. Чистота и искренность их душ открыли им, в Рождественскую ночь, существование вечности (в прямом смысле этого слова – они пройдут через «страну Воспоминаний» к «стране Будущего»).
Как Вы помните, герой фильма «Ирония судьбы…» в новогоднюю ночь совершает «волшебное путешествие» с помощью… водки. В этой лекции мы с вами можем сказать: он делает это потому, что за флером «современности» он утратил способность поворачивать «магический кристал» своего сознания. Лишь в опьянении сосредоточена его надежда на преображение в вечности. Наркотик – внешнее по отношению к нашему телу и душе вещество – стал единственным «магическим кристаллом», который мы способны обнаружить в самих себе. Традиционная духовность говорит: магическая реальность Метерлинка и есть подлинная реальность. Если мы теряем способность восприятия реального мира, как живой и наполненной разумом цельности, то будучи разложенной на отдельные изоморфные кирпичики, реальность, согласно тезису Теодора Адорно, становится ложной. Какой бы яркой и неоновой она ни была, в ней постоянно чудится ветхость. Кажется, что она вот-вот развалится, как состарившийся миг, как разваливается декорация реальности в конце «Приглашения на казнь» Владимира Набокова.
В сущности мы это до сих пор способны почувствовать. В советские времена наше интеллектуальное и духовное общение могло существовать только в гостях – «на кухне». Именно в гостях создавались религиозные секты, именно туда люди шли для того, чтобы получить то, что мы сегодня называем «психотерапевтической помощью». Кухня московской квартиры и была нашим священным пространством. Там каждый из нас своими словами или теплом оказывал влияние на судьбу другого, играл для него роль священного знака. Мы необратимо разрушили атмосферу общения всего-навсего двумя вещами. Прежде всего водка, незаметно подменив собой священный дух свободы, в конечном итоге вытеснила его из наших душ. Мы подменили ей таинство, священную функцию разговора с гостем. Во-вторых, желание денег заставило одних погрязнуть в зависти, а других в зависимости от них (вовсе не случайно эти слова однокоренные). Пространство наших кухонь перестало быть качественным. Оно стало количественным.
Вы, конечно, узнали «категории» экзистенциального анализа… Мне трудно судить о том, оказал ли Генон влияние на философов и психотерапевтов экзистенциального направления. Думается, что экзистенциалисты приняли апории Генона, но не смогли принять его парадигму – они ощущали себя членами «открытого общества» и были не в состоянии отвергнуть «современность», как целое, как некоторый болезненный концепт. Сходство двух мировоззренческих плоскостей, по крайней мере, дает мне право повторяться. Генон не рассматривал сферы причинности так, как рассматривает его экзистенциальный анализ. В его работах эта сфера органически входит в антиномию целое – частичное (раздробленное). Мир традиции существует как единое целое. Человек в нем – это не просто частичка, элемент изоморфного пространства, он одновременно сам является и причиной мира и его следствием. Любой его поступок, действие или мысль являются ответственными, так как закономерно порождают эхо, вызывающее изменения на всех уровнях традиционного космоса. И наоборот, любые изменения, происходящие во вселенной оказывают влияние на судьбу отдельного человека. Для того, чтобы Бог отвечал за человека, человек должен ощущать свою ответственность перед Богом. Цельность вселенной априори обозначает наличие в ней смысла. В лишенном цельности, частичном, раздробленном пространстве «современности» атомарные индивиды оказываются в ситуации, в которой они сами и только они, оказываются причиной и следствием своих действий, мыслей и поступков. Тяжесть ответственности оказывается непереносимой именно потому, что эта ответственность лишена смысла. Так как пациенты Н. и К. «нормальны» в современном понимании этого слова, то их никак не обвинишь в личной «безответственности». Без ответственности не построишь финансовых империй. Их экзистенциальный кризис заключается в том, что они так и не смогли понять смысла ответственности, которую взвалили на себя. Каждый из нас, как библейский Иов, оказывается на своем персональном «гноище» и кричит равнодушным небесам «современности»: «Господи, за что мне все это!» Может показаться странным, но эти утверждения снова подтверждают ту мысль, что Н. и К. («алкоголик» и «наркоман») более «нормальны» психически, чем мы с Вами, на сей раз с точки зрения духовной традиции. Они, в отличие от большинства, смогли хотя бы ощутить бессмысленность существования «машин желания» и взбунтоваться против серости собственного яркого бытия… Остальные, болея «концептуальным вирусом», просто не ощущают этого, то есть полностью превращаются во все те же нормальные «машины желания», в «базис» мира современности.
Атомарный индивид, находящийся в пространстве, которое состоит из абсолютно одинаковых элементов, пытается избавиться от давящей и лишенной смысла ответственности – ведь ответственность нарастает, но это «пустая» ответственность, не ведущая к вечности – к бессмертию личности. Индивид пытается сбросить ее с себя и перенести на другие элементы пространства, передавая таким элементам право управления собой. Он надеется, что эти «элементы» смогут спасти его от смерти, позволят его бытию прикоснуться к вечности. Так образуется принципиально значимая для людей, занимающихся зависимым поведением, детерминанта «концептуального вируса современности», которую мы с вами уже назвали ранее внешней причинностью (или внешней детерминантой бытия). В количественном пространстве ценностью может являться только само количество, точнее говоря – процесс накопления его элементов. Н. и К. боятся раствориться, исчезнуть, умереть под грузом бессмысленных обменов себя – потерять «Я». Кризис обусловлен тем, что «Я», для того, чтобы сохраниться, должно ощутить свою причастность к вечности – свою «вне-временность», а отнюдь не «со-временность», то, что психология называет «потребностью в достижении личной идентичности» (она же «самоактуализация» в схеме Маслоу). «Достижение идентичности» – это процесс соотнесения самого себя с вечностью.
Особенно отчетливо это видно в способе самоактуализации коллекционеров. Любая коллекция – это попытка придания самому себе вечных качеств – с помощью «вечных» предметов. Спичечные этикетки, на первый взгляд, такими предметами не являются… но процесс собирательства придает им этот статус. Этикетка на коробке спичек есть феномен сугубо временный. Та же этикетка в сафьяновом альбоме коллекционера – атрибут вечности. Создавая коллекцию, человек пытается создать свою духовную традицию – свою собственную непрерывность времени, свое собственное «священное пространство». Нет ничего более напоминающего Храм, чем комнаты, в которых размещены коллекции. И нет ничего, что вызывало бы в человеке большую зависимость, чем эти же самые комнаты. В этих помещениях действительно хранится вечность, не в фигуральном, а в самом прямом смысле этого слова. Но эта вечность, принадлежащая лишь одному человеку – самому коллекционеру. Другой человек не имеет права прикосновения к ней. Он может нарушить, украсть, изменить драгоценные взаимоотношения предметов в этой персональной бесконечности. А разрушение коллекции вызывает отнюдь не жалкое похмелье… Сколько истинных коллекционеров умерло от инфарктов или покончило с собой после пожаров или грабежей… Никто, наверное, этого не подсчитывал. Ведь коллекционирование – это истинное прикосновение к вечности, поэтому, наверное, кроме жен коллекционеров, никто и никогда не считал собирание предметов болезнью. Но любой коллекционер расскажет вам, что если он давно не приобретал новых элементов своей «вечности», то у него поднимается давление, дрожат руки, сужается сознание (человек думает только о том, где найти деньги для приобретения нового элемента коллекции), появляется бессонница…, то есть формируется вполне типичный синдром отмены. Н. и К., Ф. и коллекционеры бояться смерти в бессмысленности, потому что они уверены в смертности своего «Я». «Машина желания» боится смерти и ведет себя так, как будто она бессмертна. Но ей известен только один путь избавиться от смерти – это путь приобретения – покупки вечности извне. Н. и К. покупают химические наркотики. Коллекционеры – наркотики символические. На самом деле, при этом они покупают все ту же смерть. Так поступают они, но единственный ли это вариант поведения?
Толпы зевак, собравшиеся вокруг автомобильной аварии, или «загадочная» страсть к некрофилии на экране – не знак ли это нашего влечения к смерти – тайной надежде проникнуть через нее в другой мир? Получается так – мы боимся смерти, являющейся нам в равнобессмысленной исполнимости всех наших желаний, но соблазнять нас по прежнему способна только она. Круг замыкается. Круг желания всегда окажется замкнутым. Это змея с древнего мистического символа, вечно пытающаяся проглотить свой хвост. В человеческой жизни есть только две великих тайны. Это тайна рождения и тайна смерти. Если тайна рождения кажется раскрытой и выставленной напоказ, на продажу, то соблазнять способна только смерть.
Особенно отчетливо это видно в случае Ф. Он пытался достичь личной идентичности («цельности», «самоактуализации») точно так же, как Миша – используя женщин, как средство собственного «спасения» от жизни. Когда он «разочаровался» в них, его соблазнила… сама смерть, в своей «легкой» форме – форме болезни. Он испытал зависимость от состояния прямо противоположного удовольствию, от того, что люди считают бедой, а отнюдь не радостью. Но ведь и наркоманию мы считаем болезнью… Значит, пусть и безотчетно, но мы уверены – наши дети соблазнены смертью. Героиновый наркоман и знаменитый писатель Уильям Берроуз писал, что «героин является лучшей метафорой современной жизни».
Я пытаюсь сказать, что героин является лучшей метафорой современной смерти.