Метафизика 14. Бессмертие и вечность

А.Г.: Что несет в себе?… какую эмоциональную информацию или любую другую?… какое сознание несет в себе благая весть о воскресении Христовом?

Зал: … … … (неразборчиво)

А.Г.: Во-первых, он сам уже всегда дрожал и плакал. Особой радости там, в аду, как-то не наблюдалось. Во-вторых, по преданию (и это предание опять непрестанно повторяется в службе; Христос же спускался в ад согласно пасхальной службе, не Новому Завету, а службе, преданию, согласно церковному преданию) и простил практически всех грешников. Поэтому ад содрогнулся – это тоже метафора. Метафора чего?

Зал: Смерть упразднилась…

А.Г.: У вас упразднилась смерть?… по внутреннему чувству она упразднилась?

А что значит, упразднилась смерть?

Зал: Ну раньше была смерть, а теперь врата ада открыты.

А.Г.: Хорошо. Давайте попробуем… Что такое вечная жизнь?

Зал: Все, кто верит в существование… (неразборчиво)

А.Г.: Это не Христос, это скорее какая-то такая Федоровская идея, которая, кстати, не считается соответствующей догматическим взглядам.

Зал: Я не знаю, кто такой Федоров.

А.Г.: Я имею в виду Федорова, который был библиотекарем легендарного румянцевского музея и никем больше, создал философию общего дела. Философия общего дела – это было призывом русского, даже не философа, а мыслителя-самодума, к тому, что человечество должно объединиться в общей задаче, в общем деле воскрешения всех умерших, которые когда-либо умирали на земле, в извлечении их душ с других планет. Потом об этом говорил Циолковский, который считал себя ближайшим последователем Федорова. Это огромная, на самом деле такая огромная ветвь…

Что такое вечная жизнь? Как нам ее, допустим нехристям, понять?

Давайте вы на секундочку закроете глаза и попробуете,… правда, я разрешаю… представить себе, что почувствуете вы, если физической смерти правда нет. Я имею в виду, вот закройте глаза и представьте себе: вы бессмертны. Ну можете выбирать любой образ: в раю, на небесах, Вечного Жида.

Что имела в виду девушка, когда сказала: я буду делать только то, что доставляет мне удовольствие?

Ну вообще вся психология практически построена на теории гедонизма, вся психология бихевио, т.е. человек живет ради того, чтобы достичь удовлетворения. Законченный гештальт – это “я завершил какое-то дело и получил удовлетворение или удовольствие”.

В чем проблема удовольствия с точки зрения христианства?

Зал: Они быстро проходят.

А.Г.: Ну и что? а следующее… Ну вот я любил женщину, любил, она мне надоела. Или она меня бросила, или я ее, не важно. Мы мирно разошлись и я пошел ухлестывать за следующей. Мне надоел автомобиль, перестал меня удовлетворять, я купил новую модель. Эту продал. Так и живем. А почему нет?

Зал: Всякое удовольствие надоедает. Чтобы вам купить другой автомобиль, надо надоесть этому…

А.Г.: Ну надо, надо. А как же. Если я буду находиться в оргазме постоянно, он же мне надоест. Это ж невозможно. Поэтому я должен расслабиться, потом опять бежать получать удовольствие, потом опять расслабиться. Так проходит жизнь.

Ну в строгом смысле этого слова я имею в виду конечно золотое правило нравственности в первую очередь. И то, что удовольствие как таковое, вообще говоря, связано с потреблением. Удовольствие – это то, чем я могу пользоваться, то, чего я могу употребить. Удовольствие – это в строгом смысле то, что приносит неудовольствие. Это вообще говоря эгоцентрическое чувство. И для меня на первый взгляд, самая главная его проблема заключается в том, что если я потребляю некоторое удовольствие, не важно, там… Я потребляю женщин, я тем самым лишаю главным образом эту женщину настоящей любви, которую она могла бы получить, если бы я не был таким страшным соблазнителем. Если я даже покупаю новый автомобиль, я вообще коллекционирую автомобили, это знаете что, я в чем-то лишаю каких-то других людей денег или автомобилей, которые они могли бы получить. Удовольствия – это то, что я могу получить, именно получить, поиметь лично для себя без всяких усилий. Это значит, что я отнимаю эти удовольствия у другого.

Это кстати интересные очень размышления, но все-таки что еще, с чем еще связанно ощущение бессмертия? Попробовали себе это представить?

Зал: Нет болезни, нет боли. Когда ничего не болит, это просто замечательно…

А.Г.: Это замечательно. Это очень славно и  это апофатика. Я сейчас боюсь наизусть, это по-моему Бодлер, который говорил, что “… Я совершенно точно попаду в ад и хочу попасть в ад по той простой причине, что там как минимум веселее, чем в раю. Судя по описаниям, там веселее”. Я хочу сказать, что вы все время говорите о том, чего у вас нет. А я пытаюсь сказать, что у вас есть-то? Нет болезней, нет забот. Это она об этом говорит. Она говорит, получать удовольствие, имеет в виду, жить без забот.  Нет труда.

Зал: Почему нет труда?

А.Г.: А зачем?

Чего человека раздражает в этом: я хочу получать удовольствие?

Вот я сейчас сидел в кафе, перекусывал. Напротив меня сидели две дамы. Дамы модно одетые, потрясающие, с бутылкой шампанского. И одна видимо жаловалась громко на свою дочку. Она говорила: “Ей 16 лет. И когда я ее спрашиваю, что ты хочешь в жизни, она отвечает только одно: я хочу работать так, чтобы мне поменьше работать и чтобы мне платили кучу денег. А я возмущаюсь, как это так в 16 лет ты мечтаешь только о куче денег”. Ну вот они этими двумя словами перебросились и дальше о шмотках начали говорить. Ну я не прислушивался конечно,… платья, модели, шпильки,… обычный разговор.

Это что за желание у девочки в 16 лет иметь кучу денег? Она зачем, куча денег?

Зал: Чтобы не зависеть не от кого.

А.Г.: Чтобы ни от кого не зависеть, это тоже важный очень и большой разговор. Я-то пытаюсь сказать следующую вещь. Ну наверное если ее спросить, она тоже самое ответит, чтобы получать удовольствия, чтобы делать, что хочется.

Зал: … чтобы не париться…

А.Г.: Вот смотрите, а меня и интересует этот самый вопрос, точнее два. Два. Всего.

Вопрос первый. А зачем Христос парился, если у него все это было? Он же парился. Две пасхи было изначально в раннем христианстве, … я сейчас только про христианство,… первая была пятничная Пасха, вторая воскресная. Пятничная – это день распятия. Воскресная – день воскресения. Зачем он парился-то?

Зал: Ну он не зачем, а мы знаем, что он хотел… … …

Зал: Чтобы мы не парились…

А.Г.: … чтобы мы не парились. Воооот… Вот это вот православный ответ (смех). Да, точно совершенно.

Я хочу сказать вам следующую вещь. А никто не почувствовал?…

Вот вы закройте глаза еще раз. Я даже не прошу мне на это отвечать, потому что вам кажется, что этот вопрос идиотический. Но вы представьте себе, что жизнь вечная, и вы поймете сразу, что когда говорит девушка про удовольствие, она имеет в виду в первую голову равнодушие. Если я бессмертна, мне собственно плевать на всех остальных. Жизнь начинает течь мимо меня. А вы только вдумайтесь в это.

Ну если вы бессмертны, что еще, какое еще чувство возникает? и если вы подумаете на эту тему искренне, то вы поймете, что первое… первое, что сразу возникает, это некий такой холодок равнодушия. Даже не превосходство над другими, нет. Равнодушие. Поскольку вас больше не касается вот это все, ни боль, ни болезнь. К вам они отношение больше не имеют. Поэтому, (вы не обратили внимание?) я прошлый раз попытался объяснить: бессмертное существо не может любить в том смысле, в каком любит смертное существо. Бессмертие порождает равнодушие. Античные боги сходили к земным женщинам, считает некий Александр Геннадиевич, потому что земные женщины в отличие от женщин небесных дарили им ощущение любви. Любви. Потому что любишь всякий раз как последний. А если нет смерти, то нет этого последнего раза. Ну нет его. Да, горца волнует, должно волновать на самом деле, кто ему отрубит голову или кому он ее отрубит. И собственно, он, этот горец из фильма, он единственный выродок такой. Все остальные собственно равнодушные.

Зал: Я не согласная.

А.Г.: Да, понятно. Я и не требую, чтобы вы со мной согласились. Я требую, чтобы вы об этом подумали.

И второе,… и второе, и второе…

Зал: … Но вот святые, которые…

А.Г.: Вы знаете бессмертных святых? Были знакомы с ними лично?…

Нет, подождите секундочку. Они разве физически были бессмертны?

Зал: … … … (неразборчиво)

А.Г.: Т.е. это значит, что они нас сопровождают. И реинкарнация в некотором смысле существует. Точнее говоря, она существует в том смысле, который был осужден в лице Оригена. Об этом мы тоже уже успели поговорить, если вы заметили.

Я пытаюсь объяснить одну очень простую вещь. Или бессмертие вызывает равнодушие и… что еще оно вызывает? Тут это мелькало.

Зал: Отсутствие интереса.

А.Г.: Отсутствие интереса. Но я это скорее включаю в равнодушие. Вообще-то это еще вызывает лень.

Зал: Что-что?.

А.Г.: Лень.

Зал: Лень?

А.Г.: Лень. Ну или то, что человек называет ленью. Я имею в виду буквально следующее. Богам,… давайте про языческих, … богам глобально некуда торопиться. На самом деле некий Александр Геннадиевич торопится дописать какую-то (лучше про себя, тема страшненькая), пытается дописать какую-то книжку, прочесть какие-то лекции, поговорить о чем-то по радио в общем потому, что он смертен. А если он бессмертен, я не уверен, что вы побежите получать удовольствие, потому что вы даже это успеете. У вас какие останутся удовольствия? Ну какие? Снизойти до какого-нибудь смертного мальчика, чтобы почувствовать его любовь? И потом так грустненько его похоронить и следующего мальчика… Ну а если вы бессмертны, стоит ли? что нервы-то тратить, успеется.

Я хочу сказать, что современный человек, когда он утверждает, что хочет жить одними удовольствиями, он предполагает некоторое собственное бессмертие. Это меня так раздражает в жизни нашей королевы эстрады все время. Вот эта жалкая попытка изобразить себя бессмертной все время, вечно молодой. На самом деле, как вам сказать, так жить можно только предполагая, что смерти нет. И мы действительно, я много раз об этом говорил, мы же действительно гоним смерть. Предки наши умирали обязательно дома, всегда дома, только дома, в окружении родных, со священником. На полатях стоял гроб.

Что дает смерть? Да в общем она только и дает чувство ценности жизни, ценности того, что ты имеешь, а значит и любви.

Зал:… … … (неразборчиво)

А.Г.: Стоит. И это значит, что мы что-то путаем.

И путаем мы, вот если вы задумаетесь всерьез, то вы со мной согласитесь, это Бодлер поэтому боялся рая. Ну так ли велика радость смертного человека, став бессмертным, жить в райском саду, кушать нектар и петь и слушать постоянную осанну Богу? представляете, целую вечность.

Зал: Поповские выдумки.

А.Г.: Я не про поповские выдумки, я про то, что либо мы что-то путаем, либо это так и есть.

Ну хорошо… вы знаете. Одни поповские выдумки фактически сделали миллионы людей христианами. Разве нет? Парадоксальная религия распятого Бога, наверное приобрела такую массовую популярность и покорила Рим в первую очередь идеей физического воскресения. Правда?

Зал: … … … представление о загробной жизни. Не так чтобы … наслаждаться,… с женщинами развлекаться…

А.Г.: Ну во-первых, очень похоже тогда себе люди представляли загробную жизнь. Ну очень похоже на то, что вы рассказываете. Если не брать и не делать этнографические очерк, я вам перечислю массу культур, где именно так себе и представляли. Ну представляете себе Скандинавскую Вальхаллу, рай воинов: лошади, бабы и все время … Да. Не вру я? Ну примерно так. Да? Как-то очень так похоже.

А я ведь говорю о на самом деле бесконечно важных вопросах, поскольку в Пасхе есть этот элемент. В самом слове, потому что Песах  или Пе́йсах, это тоже все знают, я надеюсь, это слово, которое буквально означает “проходить мимо”. И изначально это история о том, в книге Исхода она впервые появляется, когда Ангел, по велению прогневанного Яхве убивавший первенцев, проходил мимо тех еврейских дверей, которые были помазаны кровью жертвенного ягненка. И в эти же дни, когда были спасены еврейские первенцы, естественно совершился исход из Египта. В смысле, евреи прошли сквозь Египет, как нож сквозь масло, не испытав, благодаря своей вере, влияния египетской религии и культуры. Смогли сохраниться. И в некотором смысле также через человечество прошел Бог. И со времен Григория Нисского (те, кто христиане, те знают), что именно поэтому, собственно говоря, Христос именуется жертвенным Агнцем, принесенным на заклание. Поскольку вот эта метафора Ангела, который проходил мимо отмеченных дверей, она имеет прямое отношение к христианам, которые как бы несут на себе кровь Христа, в себе, и поэтому их не затрагивает мир, в определенном смысле, конечно. Века идут, а христиане остаются христианами. Поэтому такой элемент в этом есть во всем. Опять я буду все время …

Что же все-таки происходить-то должно с человеком в эти радостные моменты?

Зал: Здесь, на земле, или там?

А.Г.: Нет, здесь на земле. Там… ну во-первых, там мы не знаем. Во-вторых, дойдем.

Зал: Ну мы же на знаем бессмертных людей здесь, на земле …

А.Г.: Ну с нами же что-то в этот праздник должно происходить,… с чувствами нашими, мистическое, конечно.

Вот видите, даже христиане, ну согласитесь, не очень задумываются о том, что же значит чувствовать себя бессмертными.

Как это осознать, описать человеческим разумом? Выясняется, что это очень непросто. И внутри очень много противоречий всяких возникает. Я пытаюсь смотреть с точки зрения не мистерии самой по себе, не таинства, я пытаюсь смотреть с точки зрения светского человека, со стороны.

Ну вот например вчера мне рассказали чрезвычайно увлеченные люди, что во времена крещения Владимиром Святой Руси,… А надо сказать, что особенно в католическом обряде, это когда зажигают пасхал, вот эту огромную свечу… (Я вообще очень люблю католический обряд. Он конечно потрясающий, потому что храм погружается во мрак. Священник достает кремень, огниво. Раздается стук этого огнива. Высекается искра. Зажигают трехсвечник. Трехсвечник зажигает пасхал и зал как волной наполняется светом, и вводят оглашенных, крещаемых. И они зажигают от пасхала свои свечи. Очень красиво. А если учесть, что, в общем, большая часть храма такая очень строгая, аскетическая, колонны просто)…

Зал: Зачем…?… что он обозначает?

А.Г.: Вот действительно, что он обозначает?  Это интересный очень вопрос. Я сейчас именно про это. Про то, что же все-таки, что обозначает. Поскольку весь древний ритуал, ну во-первых его можно прочесть. Во-вторых, я уж не буду его подробно разбирать. Я не священник, в конце концов. Я хочу сказать, что видимо мы путаем все-таки бессмертие и вечность.

Та вот вчера мне рассказывали люди, интересующиеся историей, в общем,  в лицах не стану пересказывать, о том, что находили записки матерей на владимирской Руси, о том как бы спрятать детей и не отдавать их в школу при христианском храме.

Ну, в общем, отчего это происходило с чисто внешней стороны понятно. Ну сельский мир он же всегда держался на богах, на языческих богах. Идолы были обрушены и мамы очень боялись этого изменения. А изменения в чем они боялись-то?

Зал: … детей попортят…

А.Г.: Они боялись, что детей попортят?

Зал: Да.

А.Г.: А что значит испортить детей?

Ну понято. Ну вот мы верили, например, в Перуна и еще в ряд богов, а теперь мы верим в Христа. Что изменилось-то?

Зал: … … … будешь хорошо себя вести, попадешь в рай. Будешь плохо, попадешь в ад. Разными такими байками портят детей. Сначала церковь, а потом государство.

А.Г.: Валь, чего они боялись?

Весь ведь вопрос заключается в том, для того, чтобы понять, что такое для человека, для отдельной его души воскресение и вечность, надо понять, к сожалению, что такое сам человек.

Что боялись матери? Ну чего они всегда боятся?

Зал: Что ребенка развратят и он уйдет из дома.

А.Г.: Да. Что ребенка развратят и что он уйдет из дома. А что это значит для традиционного крестьянского мира?

Зал: … … … (неразборчиво)

А.Г.: Ну да. Там страшные же есть призыва. Да. “Оставь отца своего и мать свою и следуй за мной”. Но дело не в этом.

Может быть я опираюсь не на лучшие примеры, а первые которые мне приходят в голову.

Ну во-первых, крестьянский мир, он и в христианстве остался миром. Там было три написания на русском языке слова “мир”. Три. Это знаменитая история про “Войну и мир” Льва Толстого. Мы привычно воспринимаем война и мир, т.е. состояние войны и состояние вне войны. А на самом деле Толстой использовал написание слова мир и роман этот называется Война и мир, (как вселенная), т.е. точнее всего Война и вселенная, Война и космос. И было третье написание, которое означало крестьянскую общину. Она тоже называлась миром.

Те правила, традиции, которые были установлены в этой общине, в том числе и в языческой общине, они позволяли выживать. И в строгом смысле этого слова отдать ребенка в другую веру, это, в общем, означает, что он умирает для семьи. Ну это как знаете до сих пор также относятся мусульмане к тем, кто пойдет креститься. Он умер. Практически с ним можно делать все, что угодно.

Что мы собой представляем? Кто мы такие?

Зал: Семейные люди.

А.Г.: Семейные люди. Из чего мы состоим? Я имею в виду не эти, не сиськи-масиськи, а душа наша. Она из чего состоит? чем она отличается… моя душа от вашей, ваша от Машиной, Машина от Дмитрия Анатольевича?

Зал: Каждый индивидуальный.

А.Г.: Да. Вот что это такое? Ну конечно, я не прошу это дословно объяснить. Но просто, она из чего состоит?

Зал: У каждого своя легенда.

А.Г.: Ну. И что это за легенда?

Зал: … … … (неразборчиво)

А.Г.: Неее, неее, неее… не, ни фига. Каждый день старое. В том-то все и дело. Да. Очень хочется новой легенды, но никак.

Мы говорим про воскресенье… Чего воскреснуть-то должно? Что делает человека индивидуальностью? Во загадка-то.

Зал: Гены.

А.Г.: Гены. Гены, ну может быть. Не знаю. Я не генетик. А в ощущениях каждого?

Зал: Ну наверное жизненный опыт…

А.Г.: Что такое жизненный опыт? Это ближе.

Зал: … особенности восприятия …

А.Г.: Может быть вы все и правы. Я не возражаю. Но я хотел сказать: память. Я – это то, что я удерживаю про себя в памяти. Я – это то, что фактически я про себя считаю, то, что я помню. Поскольку в действительности вот это всё: и особенности восприятия, и особенности симпатий и антипатий. Более того, тут же в области памяти лежит и счастье человеческое и все человеческие беды, потому что мы любой ценой пытаемся сохранить память о себе. Поэтому все время ходим по кругу.

Что такое смена религий?

Зал: Это смена мировоззрения.

А.Г.: Это смена памяти или отмена ее. Для вот того (я сейчас не про нас с вами, я вот про того деревенского жителя), вот тот ребенок, который будет учиться в храме, он памятью, которую ему прививали родители в этой деревни и которая была в том числе основана на языческих обрядах, на каких-то (там же была целая система своих традиций), и вот в этом смысле он умрет. У него появятся какие-то другие традиции, какой-то другой опыт. Он будет другой. Он будет не наш. Он будет чужой. Он будет обладать иной памятью.

Мы с вами ведь все время говорили об апофатике, об отрицательном богословии. А до катафатики, т.е. до самих ощущений присутствия Бога, в общем, не дошли.

Ну вот например, Палама.

“Боговидцы причастны непостижимому и неподвижному духу, который им заменяет и ум, и глаза, и уши, и благодаря которому они и видят, и слышат, и понимают. Но не так, что их телесные глаза перестают видеть. У них успокаивается всякое действие чувства и ума. Но не так, что они остаются при чистоте сердца, при отрешении от вещей. За чистотой, за отрешенностью Бог открывает что-то другое и очень великое. Даруемое в этом веке залог обещанных сокровищ будущего века. После чистой молитвы несказанное боговидение и исступление в том боговидении, и сокровенные таинства. И за оставлением сущего, вернее из-за успокоения ума, совершающемся не на словах, а на деле, другое. Если не знание, то выше знания. И если мрак, то мрак ослепительный. А в этом ослепительном мраке по великому Дионисию даются божьи дары святым. Так что совершеннейшее созерцание Бога и всего Божьего не просто оставление и отрешенность, но то, что лежит за оставлением и отрешенностью. Общение с Богом и скорее дарение и принятие дара, чем оставление и отрицание”.

Вот Палама же цитирует Дионисия. “Божественные имена”.

“Нашему уму дана не только сила понимания, благодаря которому он рассматривает умопостигаемые вещи, но и превышающее природу ума единение, благодаря которому он сливается с запредельным. Излишне вместе с ощущениями и умственные силы, когда душа, став благодаря непостижимому единению богоподобной, в увлеченном порыве окунается в лучи неприступного затаенного света”.

А вот святой Максим Исповедник.

“Видя свет сокровенной и несказанной славы, святые вместе с высшими силами и сами делаются способны вмещать ту благословенную чистоту”.

Какой огонь они видят?

Мы с вами с этого начали весь цикл этих разговоров.

Человек перемещается к этому непостижимому центру, к точке, к окружности, центр которой везде и края нигде. Вот это означает символ огня. Именно это, непосредственно это, то, что я вам сейчас прочитал. Нетварный свет, отрешенность и причастность к некоему единому, у которого нет никаких имен.

Что происходит? На самом деле происходит вот эта отрешенность. От чего?

Я только что об этом говорил. От памяти, от памяти. Потому что для того, чтобы прикоснуться к этому свету или к единству, нужно отрешиться от памяти о себе.

И тут же вот сразу появляется вторая сторона вопроса очень сложная и болезненная, а зачем?

Зал: Религия – это опиум для народа.

А.Г.: Опиум ли?

Сейчас не модно даже вспоминать, но мы уже вспоминали не раз о понятии духовного пьянства. Феофан Затворник ввел это понятие. А вот почему?

Зал:  Чтобы все не лишались своей индивидуальности и продолжали жить на земле, потому что надо продолжать род, чтобы развивалось все, культура…

А.Г.: А кому надо-то? если Богу этого не надо.

Зал: Государству это надо.

А.Г.: Государству. Ну, в общем, до самого последнего времени такие культуры существовали. Индия, например. Возможно, это и есть счастье тогда. Ну конечно они молятся не тем богам. Но это тоже очень интересный разговор. О тех и не тех богах в нашем странном мире.

Я пытаюсь сказать совершенно другое. Я пытаюсь сказать сейчас пока только об одном.

Ну да, да. Святитель Макарий Египетский, отцы пустынники использовали слово “кейф”, то же самое слово, да. В прямом смысле Макарий Египетский, который очень мало написал, говорил, что нет выше кайфа, чем достичь вот этого фаворского света. Он так и собственно писал, говорил (не знаю), за ним записывали. Тогда же никто не боялся, что слово “кайф” поймут неправильно. Сами понимаете. Потому что это что происходит, что за ощущение, можем мы его как-то постичь? Да, в общем? можем.

Зал: Когда он происходит, становятся не нужны, безразличны даже самые элементарные вещи.

А.Г.: В общем так и есть. Это и есть бессмертие, которое я вам предлагал почувствовать. А почему же тогда духовное пьянство?

Зал: А вот как раз заботы-то, они и уходят. Это доставляет большее удовольствие, чем удовольствие от каких-то мирских… потому что по большому счету они… без всего можно прожить…

А.Г.: Кстати вот, о крещении после пасхальной заутреней, в пасхальную заутреню.

В обряде крещения младенцев есть странная такая для меня совершенно извращенная, но очень важная мысль. Нельзя спастись одному. Не может индивидуальность спастись сама по себе. И поэтому для таинства еще не нужно сознание, ну по крайней мере как-то так решила вера и православная, и католическая. Ну не нужно сознание.

Зал: А личность?

А.Г.: Я думаю и личность не нужна. Поэтому же можно крестить младенцев. А иначе почему, собственно? как их можно иначе крестить?

Для меня по-прежнему в этом есть путаница. Я по-прежнему против. Проводя эту мысль о крещении младенцев, им в отличие от Сократа как-то забывают сообщить, что нужно незнание. В некотором смысле нужно беспамятство, которое достижимо только сознательным усилием. Не естественное беспамятство, а освобождение памяти. А почему оно нужно? Это вот то самое, о чем Сократ говорил: “Я знаю только то, что я ничего не знаю”. В строгом смысле смерть, святость, встреча с фаворским светом знаете, что и можно понять. В некотором смысле это не столько жизнь вечная, сколько действительно беззаботность. Потому что когда ты достигаешь чувства единства, ты начинаешь понимать, что тебя … (чувствовать, не понимать, я же не говорю, что это в ясных формулах существует), ты начинаешь понимать, что тебя нет, а тобой кто-то ведет. Вот что создает опьянение. И создает другую жизнь. Вот для чего нужно незнание. Помните китайскую притчу о чашке, в которую налили слишком много. В полную нельзя наливать чай. Если она полная, ее надо опустошить сначала.

Выливание чашки – предоставление себя, своей индивидуальности тому, что ты с таким трудом нащупал. Отрицая себя, собственно и есть преображение. И есть ощущение вечности жизни, потому что вот эта индивидуальность, которую ты сейчас воспринимаешь как пустую оболочку, она есть, но она оболочка, в которую ты впустил вот этот нетварный огонь. Ее дальнейшее существование не имеет значение. Для этой индивидуальности это смерть, распятие. Поскольку если это тело лишь коробочка для подарка, временное вместилище, которое не жалко выкинуть, то ты перестаешь чувствовать боль. Метафоры конечно две тысячи лет назад были грубоваты.

Это и есть преображение. Это и есть та самая фраза, что пусть все будет не как я хочу, но как Ты. Сейчас мы произносим эту фразу, в общем,  всегда с оттенком молитвы. Всегда с оттенком: “Ну конечно в общем: пусть будет как Ты хочешь. Но все-таки ладно Тебе. Сделай, ну Ты же Бог, сделай как я хочу, ну пожалуйста”. А когда человек испытывает подлинное преображение, становится святым, эта фраза становится главной жизненной реальностью. Главной. И как ни странно это действительно очень сильно облегчает жизнь, снимая с человека, действительно снимая с него, ответственность. Поскольку он понимает, что он может сделать для мира только то, что ему отведено. Просто он должен сделать то, что ему отведено. Это вторая часть.

 

Главная беда человека, я много раз об этом говорил, в его двуприродности. Одна природа – индивидуальная и физического тела, а другая природа – это природа вот этого самого первозданного единства. И вся мука, и все страдание человеческое заключается в том, что и внимание его должно быть направлено сразу в две стороны. Нельзя построить социализм в одной отдельно взятой стране. И спастись в одиночку нельзя. Это на самом деле пародия строительства социализма в одной отдельно взятой стране. Поскольку в одиночку невозможно пережить единство. Ты можешь испытать этот свет только затем, чтобы нести его людям, которые тебя не будут понимать при этом. Точно также впрочем, как они не понимали Христа.

Зал: Но его можно почувствовать.

А.Г.: Да. Конечно. Но они, обязательно они. Недостаточно, чтобы почувствовал только я. Это пьянство. Как только это чувствуют от меня они, пусть не до конца понимая того, что я говорю, я выполняю свою функцию.

Смерть и преображение – это в первую очередь отказ от человеческой памяти или ощущение ее как футляра твоего подлинного Я. И вот тогда возможно, чтобы каждый день что-то свободно и спонтанно менялось и в тебе, и вокруг тебя, потому что во всех остальных случаях ты тратишь просто огромное количество усилий ежедневно на воспроизведение себя самого.

Ну там я не знаю, я такой-то такой-то, хожу на такую-то работу, у меня такая-то жена, такие-то дети и такие-то обязанности… и всё… Я панически боюсь, чтобы менялось всё, что угодно в этом. Также я панически боюсь, если например, у меня нет жены.

Вот этот шаг, крещение младенца, он, о чем говорит вообще?

Зал: Ну дети как бы не пахнут.

А.Г.: Не пахнут. Потом все равно начинают пахнуть, как козлы, понимаешь.

Я хочу сказать, почему церковь приходит к выводу, что можно крестить младенца? Какая мысль там внутри…

Зал: … … во чреве матери, там..

А.Г.: Ну на самом деле само существование возможности этого обряда является подтверждением той примитивной модели, которую я вам нарисовал. Наташа нарисовала, простите. Почему? Ну потому, что в этом есть ощущение того, что человек по природе своей божественен и что ему не нужно никакой человеческой памяти, которой нет у младенца еще, (у него нет памяти о своей индивидуальности), для того, чтобы быть причастным Богу. Правда. Поскольку он и так божественен по своей природе. Он уже причастен Богу.

Зал: А что Вы понимаете под словом “индивидуальность”?

А.Г.: Я только что сказал. Память. А что еще? Это синонимы практически. Индивидуальность – это то, что я помню о себе.

Зал: … … … (неразборчиво)

А.Г.: Да? Ну давайте попробуем… Что вы осознаете про свое Я?

Зал: Я думаю, значит я существую.

А.Г.: Ну и что это значит? Вы думаете о чем, когда существуете?

Зал: Ни о чем,… я воспринимаю Ваши слова.

А.Г.: Это не есть думанье.

Зал: Почему? Я осознаю, что Вас слушаю.

А.Г.: Вы осознаете, что кто-то слушает меня. …

Я не спорю, я понимаю, о чем Вы говорите. Я пытаюсь сказать, что это не есть осознание. Я в своих книжках, по другому поводу, пытался назвать это чувством Я. Вот чувство у нас есть, а осознания нет. И более того, смотрите, какое чувство интересное. Чувство Я есмь, у нас есть. А ответить на прямой вопрос: что это такое, т.е. осознание, не может никто. Никто. Уверяю вас. Ни психологи, ни психиатры, ни психоаналитики, ни философы. И это и есть как раз то самое абсолютно неопровержимое доказательство бытия Божьего в человеческой душе. Именно невозможность осознания и определения этой самой неиндивидуальности, потому что индивидуальность я более или менее могу описать или определить. Я могу описать, в какой традиции я воспитывался. Я могу примерно сказать, чему учили меня мама, папа, учителя. В общем, я много чего могу про себя сказать, но я буду характеризовать то, что я про себя помню. Я могу очень долго этим заниматься. Но это будет то, что я про себя помню, а не описание самой сути этого самого центра Я, которое я чувствую.

Зал: … … … (неразборчиво)

А.Г.: В некотором смысле не мыслит, а в некотором смысле мыслит, по той простой причине, что опять же: у него то чувство Я присутствует, потому что он не может себя вспомнить, он не может вспомнить детали или периоды своей памяти. Но то, что он существует, у него сомнений не вызывает. И опять: то, что он воспринимает, человек с антероградной амнезией, то, что он воспринимает как свое Я, это и есть та самая зона ближайшей памяти, то, что он помнит. Ну бесконечные всякие разные фильмы о людях с утратой памяти вам сразу все это напомнят. Т.е. уж простите, не помню как кино называлось, о красивой женщине, которую нашли…

Зал: “За бортом”.

А.Г.: “За бортом”, вот есть.  Красивая женщина, которую нашли на берегу реки или моря, я не помню. “Наверное, я учительница, наверное я люблю детей”.  Потом выясняется, что она профессиональная убийца, скажем. Но она себя воспринимает, исходя из той оперативной памяти, которая у нее создается с этого момента, с которого она начинает себя вспоминать. И это абсолютно верно. Так и происходит. Той личности нет,… нет, личность есть. Нет той индивидуальности, которая до этого была, той персоны.

 

Я всегда говорю, что я начинаю чувствовать, когда человек в любой религии или культуре переживает то, что называется просветлением, у нас святостью. Я начинаю чувствовать, что я – одна из масок Бога. Вот что я начинаю чувствовать. И это действительно новое рождение и в определенном смысле смерть предыдущей личности. Это так и есть.

Я по-прежнему продолжаю говорить о метафорах. Вы меня спросили, что же такое страсти Христовы? Какое значение в человеческой жизни они имеют?

На самом деле (не в таком ключе) я об этом говорил по радио и для меня просто, давайте скажем так, сегодня актуальна вот такая точка зрения, такая метафора.

Когда я решил 1-го мая поговорить о том, что такое труд, я впервые стал об этом размышлять всерьез. Не работа, а труд. И вдруг я неожиданно для себя понял, что вот какие-нибудь африканские бушмены, первобытные кочевые племена в нашем смысле этого слова не трудились, потому что землю они не возделывали, а занимались охотой и собирательством. Это мы со школьной скамьи знаем. Не знаю как новое поколение, а мы знали.

Зал: Собирательством чего?..

А.Г.: Ну кореньев…

Зал: … … … (неразборчиво)

А.Г.: В нашем смысле этого слова: нет, потому что это скорее было, ну давайте скажем так, было в некотором смысле героическим приключением. Неважно, прерии, леса или пустыни, они конечно были непредсказуемыми. Ты не знал, чего ты найдешь. Охота – это вообще такой сугубо вероятностный процесс. Это некоторое всегда аккордное приключение, тем более для кочевников. Вы оказываетесь на новом месте. Вы не знаете, какие звери здесь водятся.

Чем отличается труд от работы или от приключения? труд. А?

Ну, для меня, опять же можно об этом проговорить много часов подряд. Но вот пока мы себе вот таких вопросов не задаем, мы, в общем, мне кажется, не учимся понимать, потому что нужно учиться понимать, что скрывается под привычными словами.

Труд – это слово ныне не любимое. Очень нелюбимое при социализме и очень нелюбимое ныне. Поскольку труд подразумевает, в общем в целом, как целое, некую монотонную работу, циклическую, ритмическую, монотонную работу. Вот я беру лопату и от забора до обеда бросаю. Это труд. Я становлюсь к станку и тачаю деталь. Это труд. Я разгружаю вагоны с песком. Это труд. Конечно, само понятие труда имеет некоторую физическую компоненту и, в некотором общем смысле этого слова, труд действительно обязательно имеет физическую компоненту, по той простой причине, что труд есть действие священное, поскольку с помощью труда костная материя преобразуется в материю организованную. Труд из Хаоса порождает Логос. Уборка – это труд. Мытье посуды – это труд. Это организация некоторого порядка, потому что я на самом деле не просто так копаю яму ради того, чтобы трудиться, я копаю, например, бассейн или грядки или что-то еще. Я природный хаос превращаю в нечто осмысленное. Я вношу Логос в структуру существования человеческого, своего или всех людей, не важно.

Почему для меня так важно это слово. Я неожиданно для себя вдруг понял, что вот эти самые кочевые племена в нашем смысле этого слова не трудились. Они не имели никакой систематической работы, тем более физической. Ну, или она была, но была в куда как меньшей степени, чем во всех последующих стадиях развития общества. И я неожиданно для себя тоже понял, что трудились в том смысле, которое мы вкладываем в слово “труд”, они исключительно во время своих религиозных ритуалов. Ну например, у тех же африканских бушменов, о которых я и писал, и говорил, трудом был танец, ритуальный танец. Для того, чтобы общаться со своими богами или предками, в зависимости от формы племенной веры, они танцевали до умопомрачения. Это танец под ритм барабанов, тамтамов, бубнов мог продолжаться и сутки, и двое. И в какой-то момент этого танца открывались, для них, для шаманов и для их племен, открывались небеса и они вступали в общение со своими предками или богами.

А когда Бог, Яхве имеется в виду, назначил Давида царем, (помните, когда ковчег переносили в Иерусалим), Давид совершил неожиданный для всех поступок. Он стал плясать и плясал до изнеможения весь путь ковчега, перед ковчегом он плясал. И невеста его, Мелхола, сказала: “Все я тебя больше не люблю. Что это за царь, который тут разделся полуголый и плясал перед народом”. И дальше там сказано, что плохо ей было. Никогда она не родила детей. Осталась одна и так и померла. Т.е. зря она это сказала, потому что Бог понял, что делал царь Давид и зачем он это делал. И я, в общем понимаю.

Царь Давид трудился. Он показывал Богу самым древним способом из известных ему, самым древним, что он будет не пировать во дворце, а трудиться во Славу Господню. Вот что значил этот танец. Он трудился, как трудились ради того, чтобы попасть в особое состояние сознания и начать общаться со своими предками шаманы. Ну а какой труд еще может быть у царя?

Мне как-то однажды по этому поводу сказали: ну лучше бы он в плуг впрягся. Но это же будет не труд, а пародия на труд, потому что труд пахаря или хлебопашца – это труд ритмический, круглогодовой. Мало демонстративно схватить за плуг. Это совсем другое дело. А вот танец – это как раз то, что может царь делать в своем дворце вместо того, чтобы почивать в свое удовольствие. Он может таким образом связаться с Богом и показывает ему это, что он не просто будет развлекаться, получать удовольствия, что он будет трудиться, потому что танец, собственно говоря, идеальная модель труда, ритуального труда, по той простой причине, что танец всегда или он не является танцем, или он состоит из одних и тех движений, как движения токаря, только они называются па. И вот эти танцевальные па повторяются в любом танце. И наверное Давид танцевал не какой-то вообще, не вообще танцевал, а исполнял какие-то определенные движения, поскольку иначе это просто бы не было названо танцем. Поэтому если бы он совершал не определенные движения, то там бы было сказано по-другому. Например: царь Давид прыгал и дергался перед Ковчегом. А для того, чтобы это получило название танца, в те древние времена это должно было быть, как и сейчас, набором строго определенных па. Иначе, как девушки говорят на танцах, мы топчемся, но не танцуем. Т.е. он совершал некий ритуальный очень древний, известный ему ритуальный труд.

Христос не трудился. И когда мне говорят о подражании Христу, я обычно смеюсь, потому что…

Зал: … Он был плотник …

А.Г.: Папа, папа  Иосиф. Про плотницкое дело Христа никому ничего не известно не из Нового Завета, не из апокрифов. Я всегда говорю, ближе всего Христу подражали действительно именно хиппи. Ну а что, бродячие проповедники, ну с гитарами, иногда с рок-гитарами…

Зал:  Но они наркоманы.

А.Г.: Не-не-не, секундочку, секундочку, секундочку… Ну они конечно стали наркоманами и их потравили конечно, но не с этого начиналось движение битников и хиппи. На самом деле они ведь считали себя преданными христианами и у всех коммун хиппи стояли проволочные распятия и сейчас стоят. Одно-единственное государство хиппи осталось на свете, на территории Копенгагена. Там при входе гигантское распятие. В общем, это сложная история, но в некотором смысле, бродячие проповедники без роду, без племени, без семьи, без детей.

Зал: Апостолы, они никогда не приходили и не говорили, кормите нас, а мы вам будем проповедовать…

А.Г.: Ну вообще я сейчас начну говорить о том, что настоящие хиппи они тоже никогда не ходили  и не приходили, и не говорили. Они могли, точно также как апостолы, на самом деле они могли сказать,… взять тебя за плечо и сказать: “брат, ты покушать не дашь?” Но только с условием, что у тебя на груди ксивник висел. Ну там ксивник, тут крест. Сейчас до сих пор, если я увижу кого-то с фенечкой или ксивником моего возраста, то больше шансов, что он даст поесть, чем ежели я к батюшке подойду. Честное пионерское. Да. Больше. Если я скажу: “Брат, у тебя нет, там, ста рублей. Дай покушать что-нибудь”. Хиппи даст без звука, если увидит у меня символику, а человек с крестом не знаю. И я не знаю, кто из них прав. Я сейчас не про это. Ладно. Я ведь говорю о том, что прямое подражание это очень такая получится забавная вещь.

Я хочу сказать о том, что нести свой крест в общем по большому счету значит трудиться, т.е. совершать некую монотонную очень тяжелую работу, преодолевая себя и свои собственные желания. Для чего эта работа нужна? Более того, если вы сейчас на наших детишек посмотрите, то вы сразу поймете, (это совсем недавно не было так понятно), сейчас это понятно элементарно. Ровно то, что называется трудом, вот эту монотонную, упорную, как они говорят тупую работу, которая еще кроме всего прочего никогда высоко и не оплачивается, это то, чего больше всего боятся наши дети. Это и есть образ их максимального страдания, их страсти. Не дай Бог.

Зал: А не правы ли они?

А.Г.: Это очень сложный и спорный вопрос. В данной конкретной культурной ситуации, правы конечно. Объясню почему. Я сейчас пытаюсь объяснить, что на самом деле труд – это форма медитации.

Я сложно объясняю. Не могу проще. Смотрите, какая интересная вещь. Человек может быть крещаем младенцем, потому что все люди имеют в себе Бога. Но он не может быть крещаем младенцем, потому что, не имея памяти о себе, он не имеет памяти о других.

Смысл крещения, преображения, как и Пасхи, это внутренний смысл, он заключается в том, что человек осознает свою природу и отказывается от нее ради того, чтобы спасти других людей, потому что если у тебя нет памяти, вообще нет памяти, то ты опять и снова как бы бессмертен, и равнодушен и туп, и не можешь любить. Тебе сначала нужно обрести память и индивидуальность, потом отказаться от нее, чтобы в нее вернуться. Человеку нужно два внимания. (Я понимаю всю относительность этой схемы, поверьте мне). Но как бы если эта энергия, вот этот нетварный свет непостижимый, создал это разнообразие, то это означает, что оно ему зачем-то нужно. И от него нельзя отказываться. Поэтому человеку нужно, и в этом парадокс, и трудность существования человеческого, человеку нужно два внимания. Одно внимание к источнику энергии своего сознания, а другое внимание к внешнему миру.

То что забыли объяснить пролетариату, это проще всего сделать в труде, потому что простой физический труд или в общем несложные па любого ритуального танца, мы знаем, довольно быстро становятся автоматическими и тогда человек может продолжать одновременно что-то делать, рыть яму и прислушиваться к своему источнику. Танцуя, Давиду легче слушать Бога, чем занимаясь царскими делами. Поскольку, когда он занимается царскими делами, его голова до мыслимого и немыслимого предела забита внешним миром. А когда он танцует, ему в голову приходят псалмы.

Зал: Соломону этого не надо.

А.Г.: Не знаю.

… или Песнь Песней. А иначе нет, потому что ничего подлинного только из вот этого внешнего мира прийти не может. Нужно два внимания.

И опять снова: почему?… Я понимаю, что я в данном случае упрощаю до пошлости. Я понимаю, поверьте мне. Ну почему? – задают вопрос. Почему Христос Бог тащил свой крест на Голгофу? Да потому что это отработка. Он собственно тем самым только единственным и мог вернуться к Отцу, наполнить себя Им.

Очень часто,… ну часто не часто, но в советской литературе 20-х годов несение Христом креста сравнивались с наказанием Сизифа. Имеет непосредственное отношение к теме нашего разговора, потому что Сизифа заставили выполнять бессмысленную монотонную работу. За что?… помните за что? Очень грубо говоря, он украл у богов как раз секрет бессмертия. А они этого не хотели. Они хотели любви смертных людей.

Что за наказание Сизифа, такое непонятное? Ну наказание, понятно. Монотонный и бессмысленный труд. Монотонный и бессмысленный. Он при жизни не хотел слышать волю богов. Не понимал. Думал только о людях. А вот теперь, когда он после смерти таскает камень на гору, а камень все время скатывается, он непрерывно медитирует. Непрерывно слышит волю богов. Контрпаса – по-моему, это называется по-итальянски. Что при жизни делать не хотел, то в аду Данте ты и выполняешь.

То, что мы называем трудом, именно вот этим неприятным словом, позволяет человеку легче, чем любое другое занятие, чем работа, приключения, охота, сохранять вот это двойное внимание. Сидит японский мастер дзен 20 лет вырезает удочку, (на полном серьезе, есть такие произведения искусства). Понятно, что удочка конечно через 20 лет становится живой и почти может говорить, но дело не только в этом, а дело в том, что… зачем он это делает-то? Ну это конечно медитация, такая трудовая медитация. Он творит удочку и одновременно пытается почувствовать, как Бог создает бамбук, из которого он эту удочку творит или его самого. Это способ сохранить двойное внимание.  Именно поэтому на самом деле изначально мы так напираем на трудовую реабилитацию.

Дело даже не в страдании, а дело в том, что Христос выполняет тяжелую и бессмысленную работу.

Да мы конечно говорим: зачем ты роешь сам себе могилу? Но, в общем, закупка могилы на кладбище, гроб на полатях, который обычно хозяин сам себе и изготовлял, в крестьянской избе. Разве бессмысленная работа? Нет. Это напоминание о смерти и о Боге. Это размышления именно о том, что ты сделал-то на этой земле, к чему ты призван. Вот ведь зачем нужно напоминание о смерти. Да и вы, я думаю, наверное, каждая женщина и каждый мужчина знает, что когда он вот то, что называется, вынужден работать на износ, не важно по каким причинам, в этом что-то открывается. Ты вдруг начинаешь что-то чувствовать про себя и про других. Не важно чем ты работаешь головой, киркой или собственной спиной.  И в общем например культура дзен, особенно в Японии, именно дзен, не чань, а дзен – это всегда прекрасно понимала. И все эти вдыхание души в меч, которой ковался не для себя десятилетиями – это тоже по-своему попытка почувствовать Бога и вдохнуть его силу в этот меч, энергию этого света, которая конечно в разных культурах по-разному воспринималась.

И поэтому мы, кстати говоря, так любим повторять: человек должен нести свой крест. Мы в первую очередь имеем в виду именно труд, который выпал на нашу долю. Он бывает разный этот труд. Бывает что это перевоспитание мужа-алкоголика или… (мы очень разное называем крестами). Но на самом деле, как только мы говорим: человек должен нести свой крест, мы имеем в виду некоторую форму сизифова труда, в смысле вот этих бессмысленных усилий. Я ухаживаю за тяжело больной матерью, а с точки зрения вот этой отстраненной холодной логики бессмертия:… да она же все равно помрет. Так нельзя рассуждать, потому что это труд. Между прочим, тяжкий физический труд.

Зал: Есть такое понятие – недеяние.

А.Г.: Опять, ну вы понимаете какая штука. Мы же с вами говорили об исихии. Вот вам пример недеяния. Между прочим, я же когда говорил о труде, о физическом, я же совершено ведь не отказывал в существовании духовному труду. Более того, все то, что мы называли исихией, есть стремление к отрешенности. Но это монотонный и ритмический труд.

Давайте я еще раз вам прочту.

 

Есть существенные способы к внутренней молитве как бы непосредственно к ней относящиеся. Таковых три, как находим у святых отцов.

1 . частотность призывания  имени Иисуса Христа,

2. внимательность к сему призыванию,

3. вхождение внутрь себя или вхождение ума в сердце.

 

Вы все равно, для того чтобы проникнуть к этой тишине, а это просто одно из именований фаворского света, того самого… (Хотите, я еще раз прочту цитату?)… вы все равно начинаете с тяжкого труда по апофатике, по отрицанию всевозможных помыслов и желаний, которые всплывают в вашей голове и, не дай Бог, это тяжкий труд.

Второе что вы делаете и не менее года, между прочим, — это вы, можете по четкам можете без четок, на каждом дыхательном цикле учитесь повторять Иисусову молитву, с ее помощью отгоняя помыслы. Но вы не просто произносите Иисусову молитву, вы же в ней Христа зовете. Значит, вы держите напряженное внимание к тому, что он ответит. Если вы кого-то зовете, вы надеетесь на ответ. И это, вне всякого сомнения, труд, но духовный труд.

Я не знаю в деталях, но я думаю, что для того, чтобы десять лет ковать меч, каждый день нужно наносить какое-то определенное количество ударов, в общем, это целый ритуал. Это же не просто, я фугую от себя по металлу железякой. Это все гораздо сложнее. И делая это, я своего бога напряженно призываю. И смысл заключается в том, что в результате этого призывания он мне должен открыть, как сделать этот меч. Как сделать это оружие непобедимым. В этом же миссия кузнеца и об этом все сказки связанные с кузнецом. Правда. Сила какая-то должна опуститься на этот меч. Откуда она приходит? Ну в общем изнутри меня, от того, чего я в себе вопрошаю, приходит ответ.

На самом деле это кажется, что творчество… и всякий художник, я думаю, это знает. Тут есть беда страшная. Я знаю это по книжкам. Страшная беда заключается в следующем. Я эту идею уже понял. Более того, я ее уже в передаче мог и высказать, а теперь мне ее надо написать, да правильными словами, да с правильной грамматикой. И дальше начинается вот это: ни дня без строчки. Сижу, пишу и думаю, как лучше сформулировать. А мысль-то уже готовая, а образ-то уже получился. И вот я нанесу три мазка, отойду, подумаю. Еще и раздражает меня это, потому что как-то не так они ложатся, эти мазки, как-то не так как у меня идея была. Я их затру и опять три мазка нанесу. Леонардо писал свои картины тоже по десять лет, не помню сейчас, боюсь соврать, но долго очень. И не одну не закончил. Одну, по-моему, закончил. А мы говорим величайший гений человечества. Так я вас уверяю, пока он эти мазки (каждый день: ни дня без строчки) наносил, у него в голове вот эти все гениальные идеи и появлялись, которые в трактах написаны. Там все, что угодно: летающие машины, человеческие пропорции, в общем, все то, что он открыл между делом.

Помните, мы говорили, почему? Потому что первой открывается сфера Софии, знания. Почему? дальше я пытаюсь сказать. Наверное мы все-таки об этом на следующей лекции поговорим. О последних вопросах: о загробной жизни, о конце света. Так это принято называть “последними вопросами”. Поскольку и лекция будет последняя.

Смотрите и опять, и снова из воскресения Христа, если его понять как метафору (а она в любом случае метафора и в любом случае притча)… Я обычно на вопросы, которые следуют: а вы верите в реальность жизни, смерти и воскресения Христа? всегда отвечаю: Вы знаете, наверное  верю, но для меня это не имеет никакого значения. Ну просто не имеет значения и все. По той простой причине, что даже если это миф, то это миф такой невероятной силы, который может дать больше, чем любая самая что ни на есть квадратная реальность. Мы просто недооцениваем опять же собственных психических сил. Ну просто для меня не имеет значение исторические доказательства. Вы простите. Не интересно мне. Потому что для меня правда в сказке, и мифе, и в поэзии, а все остальное это … любую историческую глупость можно подстроить и все это будет чрезвычайно убедительно., как Носовский с Фоменко например. Просто читаешь:.. да, да, все точно, все подходит, все совпадает. Христос родился и умер в России в 11-ом веке. Вопросов нет. Поэтому как-то вот так я устроен.

Я хочу сказать, что  вот если человек ну например в идеале буддизма (с этим тоже все не так просто, между делом нехорошо об этом говорить) растворяется в нирване, эго исчезает, память исчезает, то проблема заключается в следующем, к людям возвращаться некому. Некому, понимаете какая штука. Поэтому усилие-то получается двойное из-за этой необходимости двойного внимания у человека.

Ну я всегда говорил, что с моей точки зрения, субъективной, животные ближе к Богу, чем мы. По одной простой причине им не нужны никакие усилия для освобождения от памяти. Они живут себе по Его воле и живут. Мы называем это инстинктом, но мы не знаем что такое инстинкт и где он спрятан, где он сидит. Поэтому вы называете это инстинктом, а я Божественной волей.

Смотрите это ощущение необыкновенно близко к тому, о чем я говорил, читал из Паламы, вот это ощущение святых о том, что уже не ты движешь собой, а ощущаешь волю. И в этом смысле животное счастливее. Оно не ведает смерти. Оно не бессмертно, но не страдает как человек, поскольку у него нет чувства ответственности за свою жизнь и смерть. Отвечает какая-то другая сила, не зверь.

Почему я все упорно об этом говорю? Потому что, смотрите, Христос умирает и сливается с Богом, теряет память о себе человеке. Он же оказывается выше рая и выше всего мыслимого и немыслимого нам, на Престоле. А потом находит в себе силы снова вернуться. И вот тут как раз и действует тот самый принцип, о котором вы говорили. Святой должен вернуться к нам из фаворского света. Он должен вспомнить себя ради того, чтобы вспомнить других, ради того, чтобы их любить. А иначе он останется в духовном пьянстве. Он растворится. Его не будет, ему будет и так хорошо и без нас. А спастись одному невозможно. Невозможно по той простой причине, что изначально это самое единство. Нельзя спасти палец, а руку при этом потерять.

Зал: Спасись сам…

А.Г.: И дальше что она говорит, эта фраза?

Зал:  А дальше…

А.Г.: … и вокруг тебя спасутся многие. Уберите это окончание фразы, и это будет духовное пьянство. Если ты заботишь о том, если ты спасаешь себя ради того, чтобы показать пример другим – это не пьянство. А если ты спасаешь себя ради спасения себя, эта фраза теряет всякий смысл.

Зал: А что нам теперь делать?

А.Г.: Вам теперь? Не знаю. Но я делаю именно так. Мне это приходится делать часто. У меня жена посуду не моет, а ребеночка фиг заставишь. Вот когда я его не заставляю, я мою сам. И мне веселее, особенно когда они мне за три дня навалят посуды. Да такое у меня,… стыдно конечно признаваться, но бывает. Творческие люди все, понимаете. Кроме меня все творческие.

Зал: Вы один врач.

А.Г.: Да. Я один врач. (Смех). И поэтому я наяриваю, но я вам скажу честно, что мне веселее так. Потому что когда я навожу порядок, мне легче думать о чем-то очень важном для себя. И я думаю, многие хозяйки это знают. Более того, это удивительная штука, как только я начинаю относиться к мытью посуды как к медитации, никаких проблем, теряешь проблему, нет проблем: мыть посуду, копать яму, грядки пропалывать. Понимаете, в чем дело? Если ты понимаешь, что это нужно тебе для наведения порядка. И в это время, когда ты наводишь порядок в мире, какая-то сила помогает тебе наводить порядок в твоей голове. И эта штука хорошо известна, между прочим, всем. Мы просто очень часто себе в ней не признаемся.

Понимаете, в чем дело? Это как царю мало властвовать, нужно еще танцевать перед Богом своим. И то же самое и здесь. Мало проповеди, чтобы стать единым с Богом, нужен еще труд по созданию мира, по превращению Хаоса в Логос. Отсюда возникают крестные страдания. Я понимаю, что они гораздо сложнее и выше, но в этом есть обязательно этот компонент вот того, что мы называет трудом. Это  мне важно сегодня.

У нас и это всегда было так, т.е. со времен оных, мы же с вами говорили об Адаме, Еве и яблоке познания добра и зла и о том, что очень хочется, чтобы все было просто, очень хочется чуда. Ну чуда. Я помолился, как-то там сложилось хорошо. Но ведь это попытка манипулировать Господом Богом. Ты поучаствуй в Его работе, дорогой, в труде сотворения мира и сохраняй при этом внимание. Поскольку если ты участвуешь в труде Господа, то тебе становится немного легче с ним разговаривать. Ты только в процессе систематических усилий можешь осознать себя ну, например как художник. Ну невозможно поехать в какой-нибудь монастырь, стукнуться головой об какую-нибудь икону и стать художником, таким прям гениальным. А, между прочим, детишки у нас так и делают. Помните, Вика рассказывала о том, что у нее пытали прям молодые люди: в какой бы монастырь, дзенский или ушу в Китае, нам бы поехать, чтобы вот прям просветление. А просветление на самом деле штука очень страшная. Точно так же как интуиция. Мы все хотим обрести интуицию. Я как-то пытался это тоже объяснять на лекциях. Представляете, какой кошмар вообще в действительности, если человек действительно обретает интуицию и знает будущее свое и других. Вы себе представляете, что с человеком вообще происходит в этот момент? Это же страшная штука. Если не безумие, то она накладывает такую ответственность, которую может нести, наверное, вот только этот предвечный свет. А вот эта способность на каждодневные усилия, она создает ту самую меру, меру той ответственности и тех мыслей, которые человек на себя может принять.

Идет по свету человек и говорит: Я Бог. А понимает ли он меру страданий, которую это произнесенное обозначает? Это кажется, что быть Богом, это значит делать только то, что хочется. Ты попробуй из этого того, что тебе хочется, создай мир, хоть какой-нибудь, самый завалящий. А как только тебе надо что-то создать, выясняется, что ты шесть дней работаешь как пахарь, а на седьмой только можешь почить. Шесть дней без сна и отдыха. Может шесть тысячелетий, может шесть эонов. Потом можешь сказать: Вот это хорошо. С этого и начинается Библия, вера, с этого, с труда на самом деле. Что делал Бог? Ну работал в угольном забое, создавал мир. Как вы знаете он родился не очень чистенький, крайне опасненький и, в общем, работка-то была такая, пыльная, однако. Поэтому мы просто этот момент, мы слово “труд” потеряли вместе с социализмом и никак не хотим понять, что на самом деле это способ общения с Богом, несмотря на то, что он вызывает страдания. Не преодолеешь эти страдания, преображения не получится.