Почти в каждой фразе письма слово «не» - не могла, не хотела, не посмела, не зная, не удалось, не стыжусь, не оставляла, не умею, не стану, не виню.
И по отношению к нему - не узнал, не заметил, не тревожит, не можешь, не поймёшь, не видел, не подозревал, не прикоснулся, не разгадал, не заманивал, не написал, не позвал.
А сказать НЕТ любимому не могла. Но так у неё было больше шансов стать узнанной. Вот только, хотелось ли ей таковою быть?
Образ любимого, созданный в её голове вместе со всеми присущими этому образу «не», вполне её устраивал. Ум в плену у сердца? Мне понять её почти невозможно. И ведь он (любимый) реальный, судя по немногочисленным встречам, кажется, оправдал созданный ею внутренний образ. Так в этом - счастье её? - Она же его узнала, - образ же совпал. Стало быть, о счастье своём она написала. А читаешь её письмо (тоже подсматриваешь, фактически, в замочную скважину) и бесконечно жаль её.
В предельно трудную минуту жизни она пишет своё единственное письмо, оно – самооправдание, и утешение для неё. Оно помогло ей не думать о смерти ребёнка. И каждой строкой письма она как-бы прикасалась к возлюбленному, и оно, это письмо сблизит их последний раз, - он, скорее всего, из любопытства прочтёт её письмо, его руки коснутся её строк - такое вот последнее (заочное) неузнанное свидание.
Пока читала письмо, чувствовала, что никаких попыток общения незнакомка не предпринимала. Вообще даже не пыталась. В письме нет ни единой фразы: помнишь ты сказал…
Значит, неутолимая жажда страданий. Они – страдания – самое дорогое, что у неё было.
Цитата:
Я не хотела быть счастливой, не хотела быть довольной - вдали от тебя. Я нарочно замыкалась в мрачном мире самоистязания и одиночества.
--
Я горевала и хотела горевать, я опьяняла себя каждой каплей горечи, которой могла усугубить мое неутешное горе - не видеть тебя. И, кроме того, я не хотела, чтобы меня отвлекали от моей страсти, хотела жить только тобой. Я сидела дома одна, целыми днями ничего не делала и только думала о тебе.
Её молчание это её надежда на любовь. Ведь письмо могло настолько всё прояснить, что даже надежды на любовь к вымышленному образу больше не будет. А посмертное письмо, я думаю, всё равно, в любом случае было бы отправлено, вне зависимости останется ли она жить. Та жизнь ушла. Смерть ребёнка либо сблизит, либо разъединит навсегда. Отправь она письмо-признание раньше, - и тайны больше не будет, и любви её, той любви не будет.
Её любовь это не любовь к конкретному человеку, хотя и всё книги его прочитаны, свидания посчитаны.
Быть неузнанной в каком-то смысле залог отношений. Ведь познанное уже не интересно. Но осталась ли в ней надежда на незавершённость образа своего любимого? По-моему, нет. Значит, всё позади. И любовь больше не удерживает.
Воспитывала в себе любовь к любви. И воспользовалась этим умением как ремеслом - смогла (тут она смогла!) этим зарабатывать себе на жизнь. Искренне жаль её. Из плена смогла выбраться лишь умирая.
Что же, вечный траур матери повлиял на ребёнка?