Продолжу рассказывать о своём сне, где рассказывалось о реализации анастасиевской "утопии", для того чтобы пояснить, что Кампанелла не создавал "утопию", он создавал механизм возникновения новой пассионарности для воплощения старой "утопии" - христианской. Хочу сказать, что эти механизмы символическим языком подробно описаны в Священных книгах на примерах таких личностей, как Кришна, Магомет, Моисей, Христос. В России сильнейшими пассионарными группами, которые стали движущей силой Революции 1917 г., были еврейская и старообрядческая пассионарная группа. Я недавно ездила в деревню, где живут старообрядцы. Их до сих пор единит "утопия", заложенная ещё протопопом Аввакумом.
3-я картинка. Вижу уже пустые улицы (без машин). По ощущением это проспект Мира в Москве. В большом доме арка, через неё идёт толпа людей. Я знаю, что с другой стороны арки находятся железнодорожные пути. Слышу голос, который говорит, что для воплощения идеи люди должны сойти с поездов и электричек, на которых они привыкли ездить.
Комментарии: для меня арка это страшный символ. Символ трансформации, смерти и болезни. Но того кто пройдёт арку ждёт триумф. Железнодорожные пути. Очень характерно, что негативное отношение к ним было присуще нашим отечественным классикам: Чехов ("Вишнёвый сад"), Толстой - "Анна Каренина". Вот некоторые цитаты посвящённые этому произведению: «Железная дорога, — писал Эйхенбаум, — вообще, играет в романе какую-то зловещую, мистическую роль — от начала <...> и до конца. Это <...> символ, воплощающий в себе и зло цивилизации, и ложь жизни, и ужас страсти» /.../ С конца 1830-х годов «железная дорога» становится знáком времени, синонимом прогресса и европейской цивилизации (Кошелев 1999). Толстой (по всей видимости, искренне) считал, что индустриальный прогресс приносит вред России и русскому народу. В статье «Прогресс и определение образования» (1862—1863) он утверждал, что железнодорожные сообщения не увеличивают, а, напротив, уменьшают благосостояние крестьян, и потому «дух народа всегда недоброжелательно относится к введению железных дорог». Эту формулу, как заклинание, Толстой повторяет несколько раз на протяжении одной страницы: «<...> несомненный факт всегдашнего противодействия народного духа к введению железных дорог существует во всей своей силе. Народ примиряется с ними только в той мере, в которой, испытав соблазн железных дорог, он сам делается участником этой эксплуатации. Настоящий народ, т. е. народ прямо, непосредственно работающий и живущий плодотворно, народ преимущественно земледелец, 9/10 всего народа <...> всегда враждебно относится к ним» (Толстой 1936, 8: 344). Эти же мысли развивает в своем трактате Константин Левин («Анна Каренина», ч. V, гл. XV): «Он доказывал, что <...> <бедности страны. — Ю. С., В. С.> содействовали в последнее время ненормально привитая России внешняя цивилизация, в особенности пути сообщения, железные дороги, повлекшие за собою централизацию в городах, развитие роскоши и вследствие того, в ущерб земледелию, развитие фабричной промышленности, кредита и его спутника — биржевой игры». По воспоминаниям С. А. Берса, «Левъ Николаевичъ всегда терпѣть не могъ желѣзныхъ дорогъ. Въ своихъ сочиненіяхъ онъ часто высказывалъ это отвращеніе. Послѣ ѣзды на желѣзной дорогѣ онъ всегда жаловался на ощущеніе, испытываемое въ вагонѣ». Толстой писал Тургеневу: «Железная дорога к путешествию то, что бардель к любви — так же удобно, но так же нечеловечески машинально и убийственно однообразно». Возникает естественный вопрос: что же объединяет железную дорогу — символ современности, с одной стороны, и мифопоэтический образ кузнеца, с другой? По всей видимости, для автора «Анны Карениной» было живо представление о кузнечном деле как о древнем источнике нынешней цивилизации. В подтверждение этого предположения можно привести выдержку из статьи Толстого «Одумайтесь!», написанной в дни русско-японской войны (1904): «Лишенные религии люди, обладая огромной властью над силами природы, подобны детям, которым дали бы для игры порох или гремучий газ. Глядя на то могущество, которым пользуются люди нашего времени, и на то, как они употребляют его, чувствуется, что по степени своего нравственного развития люди не имеют права не только на пользование железными дорогами, паром, электричеством, телефонами, фотографиями, беспроволочными телеграфами, но даже простым искусством обработки железа и стали, потому что все эти усовершенствования и искусства они употребляют только на удовлетворение своих похотей, на забавы, разврат и истребление друг друга». В своем мнении Толстой не был одинок: цивилизация, порожденная мастерством «кузнецов», не способствует нравственному развитию человека. За полстолетия до статьи «Одумайтесь!» декабрист Г. С. Батеньков писал А. П. Елагиной (4.VII 1853): «Не видал я материальных железных дорог — это чудо нашего времени. И подлинно чудо: кузнец перевернул весь мир. Верно, миф был не без толку. Вот Вулкан <...> поймал отца в самом акте творчества и своею железною сетью удержал тайну от разглашения, пока гнев пройдет и искусство, чтоб воспользоваться ею, созреет. Но, изуродовавшись падением с неба, он не может выпрямиться и крепко хромает односторонним направлением капиталов и истощением их для множества неотразимых потребностей». «Правда, дело его готовить и моральную перемену, но не дело кузнеца довершить ее» (Батеньков 1989, 281). Кузнец в «Анне Карениной» олицетворяет зло современности. Наверное, поэтому он говорит по-французски — на языке европейской цивилизации, увлекающей Россию по ложному, с точки зрения Толстого, пути. За «мужичком»-кузнецом, как и за «железной дорогой», встает зловещий образ ferreae saeculae — «железного» XIX века.
|