Читаю мнения других и все больше размышляю, а о чем важном этот рассказ мне самой поведал.
Повествование о жизни, не пафосное, не обличающее и почти спокойное, если бы не сюжет. В центре: покушение и казнь. Написала, перечитала,… а ведь нет, в центре повествования вовсе не то и не другое.
Покушения нет. И даже не потому, что не удалось. Просто,… ну ведь нет же ни описания подготовки, ни описания причин, ни описания идей. Ну почему собрались убивать именно этого министра, кто он такой, что сделал? Что за идеи двигали террористами, как они пришли к этому?... почему? что? как? зачем? можно предполагать что угодно. Обвинять одних, оправдывать других. А кого и как… это кто как посмотрит. Можно обвинить государство в лице Министра, которое совершает насилие над собственными гражданами, не снизойдя к ним, не помиловав, и оправдать террористов, ведь не убили же. А можно обвинить террористов, собирались же,… и оправдать государство, есть закон, без него будет стихия, и значит все обязаны подчиняться.
Описания казни, подготовки к ней, типа: на площади, где должен был быть построен эшафот, стучали топоры и жутко, с наслаждением визжали пилы, вгрызаясь в белую плоть порушенного дерева,… и т.д.,… всего этого ведь тоже нет. Простились, ушли, погрузили трупы. Все.
“Так люди приветствовали восходящее солнце.”
Но есть что-то главное… что есть?... что есть главного?...
Не сама смерть,… предстояние перед ней. Предстояние перед смертью. Восьмерым дали знать час своего конца. И они в этом знании встали перед самим собой. Не перед Богом они стояли, там об этом нет. Каширин пытался молиться, не вышло, не получилось, не удалось. И не перед людьми они стояли. Их вырвали из общества и поместили в одиночные камеры, всех, включая Министра.
Нет там и покаяния, и нового рождения тоже нет. Не об этом рассказ. А есть честный взгляд на себя. Возможно это и есть смерть. Вернее ее главное и необходимое значение для человеческой души. Встать перед самим собой и увидеть, что же есть в данный момент ты сам. Это экзамен на человека. Не все его выдержали,… не все…
Животные не знают, что умрут. Человек знает, но не знает когда. И получается, не зная времени конца, он тоже не знает о смерти,… вернее не хочет знать, бежит от этого знания, от того: что я смертен, что я умру. Для всех нас это знание - не реальное переживание, это абстрактное будущее.
Леонид Андреев просто сделал это переживание не абстрактным, а конкретным. Он заставил,… ну или пытался заставить, со мной у него, во всяком случае, получилось,… знание смертности пережить как конкретное реальное чувство, а не как просто мысль, иногда проплывающую по краю сознания: все мы смертны. Все,… да. Но каждый верит в собственное бессмертие и о смерти думать не принято,… страшно, неприлично, бессмысленно… не принято…
Старость убирается из жизни, как напоминание о приближающейся смерти. Спорт, омолаживающие процедуры, косметика, операции,… всё, лишь бы не встать перед необходимостью вывернуться вглубь самого себя и ужаснуться, и восхититься.
Цитата:
Потер лоб рукою, но и это было странно. И тогда, не дыша, на целые, казалось, часы он замер в неподвижности, гася всякую мысль, удерживая громкое дыхание, избегая всякого движения - ибо всякая мысль было безумие, всякое движение было безумие. Времени не стало, как бы в пространство превратилось оно, прозрачное, безвоздушное, в огромную площадь, на которой все, и земля, и жизнь, и люди; и все это видимо одним взглядом, все до самого конца, до загадочного обрыва - смерти. И не в том было мучение, что видна смерть, а в том, что сразу видны и жизнь и смерть. Святотатственною рукою была отдернута завеса, сызвека скрывающая тайну жизни и тайну смерти, и они перестали быть тайной,- но не сделались они и понятными, как истина, начертанная на неведомом языке. Не было таких понятий в его человеческом мозгу, не было таких слов на его человеческом языке, которые могли бы охватить увиденное. И слова: “мне страшно” - звучали в нем только потому, что не было иного слова, не существовало и не могло существовать понятия, соответствующего этому новому, нечеловеческому состоянию. Так было бы с человеком, если бы он, оставаясь в пределах человеческого разумения, опыта и чувств, вдруг увидел самого Бога,- увидел и не понял бы, хотя бы и знал, что это называется Бог, и содрогнулся бы неслыханными муками неслыханного непонимания.