Anastasea писал(а):
Цитата:
Не может быть, например, зависимости от шахмат
В книге В.Набокова "Защита Лужина", что там не так с Лужиным? Как любовь к шахматам смогла обернуться такой трагедией? Одержимость?-если да, то тогда что это такое и чем отличается от зависимости ?
Простите нас если в который раз просим перепевать сто раз говореное...
Есть писатели и поэты, о которых я "петь" не решаюсь. Такие фигуры, как Набоков или Мандельштам, например, требуют создания особой, специальной герменевтики - "герменевтики Набокова" или "герменевтики Мандельштама". Слишком плотно в их вещах сплетена сеть аллюзий, отсылок и намеков. Оба пользуются огромными философскими, мистическими, литературными знаниями. Все, что можно сказать кратко, может быть воспринято как пошлость.
Я-сегодняшний в целом согласен с основной идеей Эрика Наймана:
"Чтобы проникнуть в аллегорический характер “Защиты Лужина”, необходимо проанализировать главную структурную оппозицию романа: конфликт между двумерным и трехмерным регистрами. Значимость этой темы не ускользнула от внимания исследователей, но ее значение — и прежде всего переворот-инверсия в отношениях между шахматами и “реальным” миром персонажей (читатель ждет от шахматного мира двумерности, а от жизни людей — трехмерности, на деле же...) — изучено недостаточно. По сути, общество, в котором Лужин вращается и в России, и в Германии, изображается так, как будто оно имеет всего два измерения. В тексте этот мир неоднократно характеризуется терминами, заимствованными из планиметрии. Употребление подобных слов, конечно, не является исключительной приметой только этого набоковского текста, но их частота в “Защите Лужина”, когда начинаешь их подмечать, просто ошеломляет. От кругов, квадратов, дуг, прямоугольников и слов, содержащих эти корни либо образованных от них, просто рябит в глазах. Часто отмечалось, что Лужин видит — а текст описывает — мир в виде шахматной доски; но квадраты — лишь часть планиметрического ландшафта, по которому разгуливает Лужин".
Лужин пытается вырваться из двумерного мира (реальности) в трехмерный (шахматы). В последних строках романа ему это... удается. Он падает в бездну, "распадающуюся под ним на бледные и темные квадраты": «Александр Иванович, Александр Иванович?» — заревело несколько голосов,... но никакого Александра Ивановича
не было".
Я вовсе не уверен, что для самого Лужина, как и для Набокова, - это описание того, что вы именуете "трагедией".
Перефразируя Сковороду, можно сказать: "плоский мир и Автор ловили Лужина, но не поймали".
Наша проблема заключается в привычке думать, что Набоков - "реалист", что он описывает реальные человеческие обстоятельства и чувства. А Набоков писал сложнейшие романы-аллегории, высокомерно посмеиваясь или откровенно издеваясь над нашим "реализмом".
“Защита Лужина” это аллегория взаимоотношений между Героем романа (абстрактным героем абстрактного романа) и его Автором. Она рассказывает о противоборстве между попыткой героя самому распоряжаться ходом своей жизни (сбежать в объемный мир) и планиметрией, навязанной Автором. В конце романа, герою удается сбежать в область, недосягаемую для Автора.
Конечно, используя "Защиту..." как точку отсчета, можно говорить о "зависимости", но это получится метафизический, а вовсе не "научный" или "медицинский" разговор.
Хотя Набоков совсем не об этом, реальный человек часто ощущает серость, монотонность или "планиметрическую" заданность жизненных обстоятельств.
Где он может обнаружить "объемный мир", если исключить водку, наркотики, казино или ночные клубы?
Наверное, в мире собственного призвания или увлечений, - а где еще?
В некотором смысле, храм - тоже место для реализации призвания.
Вяч. Иванов писал, что Теодор Моммзен, написавший в конце 19 века «ИСТОРИЮ РИМА», по сей день считающуюся лучшим руководством по этой теме, в старости не мог ориентироваться на улицах Берлина. Его провожали домой студенты, поскольку старый профессор путал воображаемый Рим (там он ориентировался свободно) и улицы реального города.
Возможно, кто-то это тоже назовет трагедией, но сам Моммзен чувствовал себя счастливым,.. а студенты его обожали.
Правда, его рассеянность сильно раздражала его жену, но что делать - в своем Древнем Риме он оказывался вне зоны ее досягаемости
.
Жены часто претендуют на роль Автора в жизненной драме, но это не делает шахматистов, программистов, математиков, исихастов, историков или писателей "ненормальными".
Критерий "нормальности", в данном случае, только один:
каждый из них что-то создает для других людей, и люди это принимают. Имеем ли мы право перевоспитывать, а тем более "лечить" людей, объемный мир которых отличается от наших собственных представлений о жизни?
По-моему, нет, - ведь наши собственные представления о жизни, по сути, тоже являются фантазиями и мечтами.
Я думаю, что этот диалог стоит перенести в "Философские... вопросы".