Тревога, любовь и зависимость — итоги

Закончить цикл лекций о связи зависимости и базальной тревоги (экзистенциальной человеческой тревоги) меня заставил, в первую очередь, вопрос по «Skipe» одного из участников наших семинаров. К сожалению, я даже не успел понять, кого именно. В самом конце прошлого семинара меня спросили: «Страх является главным двигателем человеческой жизни. А как же любовь? Где во всей этой схеме находится любовь, и что это такое?» И тогда я понял, что некоторую последовательность мысли, которую мы обсуждали на протяжении всего цикла семинаров, имеет смысл привести в некоторую систему…
Хотел я попробовать нарисовать еще раз все ту же самую схему, только немножко по-другому. И толкает меня к этому еще один мотив.
Не далее, чем позавчера, Евгений Алексеевич Брюн, главный нарколог России, сообщил, что проблема селфи (то есть фотографирования самих себя и размещения фото в «Instagram») приобретает такой размах и характер, что уже скоро появится в списке зависимостей. Не надо ни на минуту забывать, что список зависимостей в нашей стране — это, с точки зрения Евгения Алексеевича, фактически, список психозов. То есть, насмерть испуганные родители (так видимо рассчитывают сегодня наркологи) увидев, что их чадо десять раз в день «щелкает» самого себя на переднюю камеру какого-нибудь гаджета, немедленно поволокут его лечиться к врачу-наркологу.

Мало того, эта история кажется мне опасной. Потому, что скоро и склонность к самофотографированию (селфи, англ. «selfie») мы будем считать безумием и лечить психотропными препаратами. Не думаю, правда, что от этого в стране станет интереснее и ярче жить молодежи. Но самое главное, что мне кажется, такие заявления, например: о селфи, как психической болезни, об участии в компьютерных сетях, как психической болезни, — они предполагают, что наши коллеги, к сожалению, совершенно не задумываются о том, как устроена человеческая душа или психика. «Психе» — так называл этот орган Зигмунд Фрейд, который считал его совершенно отдельным от мозгового субстрата, живущим по совершенно отдельным законам, которые глубинная психология всегда и пыталась объяснить.

Для того, чтобы всё это понять, в том числе, для чего нужны человеку селфи, мы с вами и попробуем поговорить.
Я хотел изобразить все то же самое «Я». Мы с вами на нескольких лекциях говорили о том, что самое страшное для человеческого «Я» — это чувство неопределенности. Мы называли это чувство неопределенности «первичным страхом» по Отто Ранку, говорили о «базальной тревоге», об «экзистенциальной тревоге». Наконец, мы не упоминали этого термина, — о «комплексе неполноценности» или «комплексе полноты» (такой перевод будет точнее), о котором говорил Альфред Адлер, создатель индивидуальной психологии.

Суть переживаний младенца, только что появившегося на свет, — одна. Он находился внутри матери в некоторой относительно постоянной среде с устойчивым гомеостазом, которая выполняла все желания его организма. Если ему хотелось влаги — он получал влагу, если белка — он получал должное количество белка.

В некоторый момент времени «Х» он оказался в мире, который, даже в рамках родовой палаты, оказался невероятно больше, чем мир, в котором он находился внутри матери. Это вызывает базальный страх — первичный страх, который является моделью всех остальных страхов. И человек пронесет его через всю жизнь в виде неуверенности в себе, в виде неуверенности в своих взаимоотношениях с внешним миром.

Я пытался несколько раз на лекциях сообщить, что всё, что мы называем зависимостью, так или иначе, связано с борьбой с этим страхом или этой тревогой, и только с ней.

Какие формы борьбы с тревогой мы знаем?

На максимальном удалении от «Я» — в пространстве социума, лежит работа. Это некоторая постоянная опора в жизни, которую именовать зависимостью довольно трудно. Но, пару десятилетий тому назад появилось понятие «трудоголик» или «работоголик». Оно появилось во всем мире и было связано с принципиальным изменением культуры, как таковой.

В романе Братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» люди ходили на работу потому, что это был смысл их жизни. Потому, что ни там творили чудеса, они хотели открыть что-то новое, они каждый день сталкивались с неизвестностью. В какой-то момент общество потребления пришло к выводу, что такая работа бессмысленна. Потому, что человек, который работает таким образом, минимально заинтересован в потреблении всего, чего угодно: начиная от водки и кончая штанами.

Ученый, исследователь, создатель нового бизнеса, художник, поэт, писатель настолько увлечены своим делом, что… может быть имеет смысл объявить их больными зависимостью, работоголиками?

Почему? Потому, что в этом обществе человек должен работать исключительно для того, чтобы заработать себе средства на вечерний досуг и потребление. Такая работа не выгодна, и поэтому объявляется зависимостью. Поскольку смыслом жизни оказывается досуг или потребление тех товаров, которые данная культура «досугом» называет.

Как это ни странно, когда это произошло, возник прямо противоположный процесс — у людей действительно стала развиваться зависимость от работы.

Человека, который искренне увлечен своей работой, очень трудно назвать «больным» или «зависимым», поскольку мы с вами не очень можем претендовать на лечение увлеченности. Мы отчасти даже будем этому завидовать. Потому что то, о чем писали Стругацкие, их «НИИ Чародейства и волшебства» и увлеченность магов работой в этом институте, на самом деле была любовью. Они любили свою работу, любили те трудности, с которыми сталкивались, любили даже те тайны, которые эта работа им приносила.
Как только этот слой увлеченности был выведен из моды, в моду вошла отработка. Не интересная работа, присутствие на работе и выполнение обязанностей, которые предписывались вышестоящим начальством, ради зарабатывания соответствующей заработной платы для проведения досуга.

И тут-то появились болезненные проблемы, связанные с работой. Так называемый «офисный синдром» и «эмоциональное выгорание». Огромное количество всяких искусственных методов, которые компании предлагали для того, чтобы этого работника всячески веселить и развлекать в рабочее время, чтобы создать хотя бы какую-то модель этой увлеченности, групповой сплоченности.
Как только мода убрала из работы увлеченность, она превратила ее в зависимость — навязчивое состояние, болезненную зависимость. Потому, что человек работающий, а не увлеченно трудящийся, на самом деле сам искусственно ограничивает себя, сферу своих интересов и своего ума. Он вынужден это сделать.

И тогда работа становится болезнью. Мучением, которое нужно быстрее закончить, чтобы перейти к подлинной жизни. Не работа в «НИИЧАВО», а работа выхолощенная, лишенная внутреннего смысла, формирует самую настоящую зависимость.

Сфера работы находится чрезвычайно далеко от сферы человеческого «Я». Что находится к ней немного ближе?
Много ближе к ней сегодня находится компьютерная сфера.Та самая сфера, которая сегодня вызывает максимальные подозрения у врачей, как вирулентная. Компьютерная зависимость рассматривается почти так же, как химическая зависимость и наркотик.
Есть опасный враг. Этот опасный враг называется компанией «Microsoft» или другими крупнейшими компаниями. Родители и наркологи, одни с бытовой точки зрения, другие с медицинской, считают, что компьютерное пространство — это пространство, вызывающее зависимость, почти шизофрению, патологический синдром. Стоит посмотреть в экран компьютера, и ваш ребенок заболел. Как когда-то было с сильнодействующими наркотиками: один раз укололся — и ты наркоман.

В этой сфере тоже есть некоторые абсолютно принципиальные вещи. В том числе и я лично имею отношение к виртуальному миру. То видео, которое вы смотрите, появится только в нем, и нигде больше. Я веду там сайт, отвечаю на вопросы, в компьютерном пространстве я пишу книги. В чем разница? Или это и есть зависимость? Я же в результате много времени, и рабочего и нерабочего, провожу за компьютером?

Разница опять ровно вот в этой увлеченности. Я выделяю виртуальный слой, потому, что если к кругу виртуальному я добавляю искреннюю увлеченность чем-нибудь, то виртуальный мир для меня превращается в очень удобный инструмент. От которого я, скорее, устаю. Поскольку он является источником информации для моего собственного творчества, для моей собственной увлеченности.
Это совсем несложно понять. Если я готовлюсь в Интернете к сдаче ЕГЭ, то я увлечен. Компьютерное пространство служит неким моим шагам в реальности. Оно служит для меня инструментом. И никакой зависимости не вызовет. Зато оно вызовет навязчивость (я не люблю термин «зависимость», а предпочитаю слово «навязчивость»), если я уберу свою любовь или увлеченность чем-то, находящимся во внешнем мире. И если я попробую ограничить свой реальный мир, миром виртуальным.

Здесь легко понять главную характеристику проблемы ограничений или зависимости. Работа, которая действительно способна вызвать болезненную зависимость, — это работа, требующая от меня только послушания. Не требующая от меня никаких способностей, а требующая от меня исключительно того, что сейчас называют исполнительностью — главной ценностью работника. Тем самым, я превращаюсь в автомат по выполнению определенных действий. Меня в этой деятельности нет. Но такая деятельность, в плане интеллектуальных и эмоциональных затрат, гораздо проще, чем работа, требующая моей вовлечённости, чем работа в «НИИЧАВО».

Точно так же происходит и в виртуальном мире. Если он объявлен мной чем-то самодостаточным, если у моего существования в виртуальном мире нет никакого смысла в реальности, если я не пытаюсь расширить его на реальность, — я использую его для того, чтобы прятаться от реальности.

Исходя из начального страха, я считаю реальность непонятной. В ней слишком высока степень неопределенности. В компьютерной игре эта степень неопределенности минимальна. Хотя бы потому, что игру за меня написал кто-то другой. У меня есть запас жизней и, по крайней мере, одно заданное условие. Эту игру, в любом случае, можно выиграть, ее уровни можно пройти, или поставленная задача исполнима. Потому, что она создана кем-то, кто является богом, который в компьютерном мире называется программистом.

Возможность моей увлеченности чем-то в реальности ограничивает, в приведенном примере, существование компьютерной игры, как единственного смысла человеческой жизни.

Зачем нужны простые формы поведения?

• Кем ты хочешь работать?
• Я никем не хочу работать. Хочу просто работать, чтобы деньги платили.
• Зачем ты играешь на компьютере?
• А нравится мне играть.

Это способы борьбы с той неопределенностью, которая лежит за пределами круга (см. схему). Мы можем сюда же, к виртуальности, добавить селфи.

Первыми, кто вспоминается мне, как известные специалисты по селфи в мировой истории, были Рембрандт и Ван Гог. Которые, наверное, написали автопортретов больше, чем другие художники. Селфи — это, всего навсего, автопортрет. Автопортрет, сделанный камерой на длинном выдвижном штативе, или без него.

Есть ли какой-то внутренний смысл в автопортрете? Ван Гог и Рембрандт рисовали их просто так, или нет?
Конечно нет. Это огромная часть познания себя в зеркале. Я помню, что когда в моей юности свершилось «чудо» — появились первые видеомагнитофоны и видеокамеры (у меня в семье их не было, они были достаточно дорогими), то было очень странное ощущение, когда ты молодым человеком видел себя со стороны в движении. Себя, снятого неожиданно.

Вселенную можно увидеть в другом человеке, а можно увидеть ее в себе. Вся проблема заключается в том, что портрет Рембрандта или Ван Гога — это большое искусство. Смотреть это искусство, понимать это искусство, я уж не говорю — рисовать его, нужно учиться. Автопортреты, фотографии — это особо трудное дело. Потому, что невероятно сложно поймать того себя, которого ты хочешь увидеть или показать. А селфи — это просто. Именно поэтому это не автопортрет, — это селфи. Это способ заявить о себе, даже не задумываясь о том, что ты из себя представляешь. Так появляется один из главных механизмов навязчивости.

Вот ведь интересно, как сделать селфи (снять самого/саму себя), при этом не задумавшись о себе, о своем характере, личности, проблемах, одиночестве, боли…? Очень просто! Чтобы не задумываться, нужно снять себя сто раз в день. Тогда процесс подменит собой смысл.
Одна своя фотография, которую фотохудожник делает с камерой целый день, а потом ещё монтирует, обрезает, ретуширует еще месяц — это мучительный труд . Потому, что это честный взгляд на себя. Не бывает ничего труднее. Для того, чтобы не заметить ничего в себе и о себе не задуматься, нужно сделать сто, двести, … тысячу фотографий. И тогда ты точно не сможешь задуматься над каждой, просто физически.
Точно такой же ответ существует везде.

• — Я не удовлетворен работой. Что мне делать?
• — Надо больше работать.
• — У меня что-то не получается в молитве.
• — Надо больше молиться.

Тогда, еще ближе к самому «Я», лежит вера. Я не думаю, что сегодня нужно кому-то объяснять, что вера бывает навязчивостью. Или, если выражаться модным сегодня языком, — зависимостью.

Когда вера становится зависимостью на грани с психическим заболеванием? Тогда, когда она воспринимается человеком, как суеверие. То есть как, в прямом смысле слова, лекарство от страха.

Человек приходит в общину потому, что он не может никак от слабости справиться с внешним миром и хочет получить, как на работе, какую-то систему правил, чтобы быть ближе к Господу Богу, чтобы Бог его защищал. Ради этого он готов выполнять правила церковной общины. Так люди попадают в Церковь. Так же они попадают и во всевозможные секты, из которых никак без проблемы зависимости вырваться не удастся.

Что здесь происходит? — Вера выхолащивается. Она превращается в ритуал — набор определенных движений, поклонов, молитв. «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет!», — это напрямую об этом.

Здесь уже становится более понятным, что никакого отношения к любви и Богу эта самая «вера» не имеет. Хотя слово к ней будет относиться по прежнему то же самое. Мы такого человека назовем верующим, и даже глубоко верующим.

Есть ли сегодня вещи, расположенные к нашему «Я» еще ближе, чем вера? Есть. Это наркотики и психотропные лекарства. В силу того, что это самый простой способ избавиться от тревоги. Этот способ основан на вере в «волшебную палочку», свойственную нам всем.

• — Тревожно. В жизни что-то не получается. Всё неопределенно. Не могу спать. Что делать?
• — Прими таблеточку.

…Скажет любящий сосед, и в сущности, он произведет то же действие, что и наркотик. Вместо того, чтобы понять, что же с человеком не так, он прибегает к анестезии своих чувств. Вещества по своему химическому действию тоже очень разные. Но по сути это будет нечто практически одно и то же. Почему?

Потому, что любовь к психотропным и психоактивным лекарствам сейчас сужает и ограничивает человека в большей степени, чем любые другие сферы, о которых мы только что говорили. По сути действие лекарства —и есть ограничение. Человек ограничивает свое восприятие, и за счет этого, пытается преодолеть какие-то свои беды, страхи и расстройства.

Для того, чтобы закончить эту печальную спираль, скажу, что совсем близко к человеческому «Я» лежат страхи, фобии и панические атаки, которые сегодня в столь большой моде. Я не буду погружаться в эту тему глубоко, поскольку хочу, чтобы вы обратили внимание на то, что то, что сегодня называют «панической атакой», на самом деле является лекарством от тревоги, способом адаптации и способом преодоления диффузной тревоги.

В жизни обычного человека нет ничего страшнее неопределенности. Определенный страх, в отличие от мучающей, непонятно откуда идущей тревоги — это ограничение и сужение тревоги. Конкретный страх — это ограничение и сужение тревоги.
«Я не могу выходить на работу — у меня в переходе начинаются панические атаки». Это означает, что по мере приближения к работе, даме, говорящей эти слова, становится так страшно, что в некоторый момент, завязанный на определенные детские переживания, она испытывает конкретный страх. Кто-то в машине, кто-то в переходе, кто-то на открытых пространствах, кто-то в лифте… не стану перечислять все описанные фобии. Страх — это ограничение инфантильной младенческой тревоги. Он позволяет бояться чего-то конкретного. Если я боюсь чего-то конкретного — я могу с этим бороться.
Например, если я артист или лектор и боюсь аудитории «вааще» — то есть входя в аудиторию, я начинаю испытывать тревогу, что не справлюсь с поставленной задачей — то бороться с этим я могу только выйдя из этой аудитории (не выполнив задачи). А если я считаю, что испытываю страх потому, что в аудитории сидит один конкретный неприятный мне человек, то я могу найти способ вывести его из зала или попросить выйти, или попросить сотрудников убедить его покинуть зал. Тогда я уже могу как-то с этим ощущением бороться.
Откуда берется этот механизм? Я думаю, что как и все другие механизмы, он берется от Бога или из той точки неведомого происхождения разума, откуда вообще берется человеческое сознание. Более того, я думаю, что этот механизм биологический. Он имеет отношение к индивидуальности.

Дело в том, что индивидуальность — это по определению система ограничений. Я — это человек, который работает там-то, посещает такие-то социальные сети, боится того-то, верит в такого-то бога. Если нет этой системы ограничений, то я никак не могу определить себя, как личность. Если я все эти ограничения сбрасываю, то становлюсь буддистским просветленным. В нашем привычном понимании этого слова, у меня вообще нет «Я». А если у меня «Я» есть, то оно состоит из ограничений.

О чем я забыл? Мы сможем что-то понять, если я скажу о любви.
В некотором смысле, гендерная любовь, любовь пары — еще более свойственное чувство, чем поиск работы. Довольно много людей, которые принципиально не работают (обоего пола, но пока больше женщин), по крайней мере, любят.

Может ли любовь быть лекарством от страха? Конечно может, хотя и будет по- прежнему называться тем же словом. Современные упреки, вроде: «Тебе уже 25, а ты все еще не замужем», — это намек на то, что девушке, в том числе, нужны не только культурально-обусловленные вещи, но и лекарство от страха. Что она сама не справится с жизнью во внешнем мире. Ей обязательно нужен партнер, который будет ее содержать, поддерживать, защищать и так далее.

Легко понять, что такой совет к любви не имеет отношения. Вместе с тем, вступить в брак не от страха, а по любви — дело очень непростое, почти невозможное. Попробую объяснить почему. Дело в том, что мужчины тоже очень часто женятся потому, что так надо. Потому, что они не могут справиться с действительностью.

Сколько раз мне приходилось слышать: «Надоело, надо жениться. Сколько можно пить и бегать по барам! Разбрасываешься, не можешь ни на чем сосредоточиться, с жизнью перестаешь справляться, сил не хватает!» И получается, что огромное большинство тех отношений, в которые мы сегодня вступаем, это отношения двух «лекарств от страха», а не отношения любви.

Какое отношение имеет страх к любви, и что такое любовь?

Я всегда считал, что человек во всех отношениях и во всех проявлениях своих глубоко двойственен, потому, что он двуприроден. Я всегда считал, что его душой, его психикой ведут две энергии. Энергии эти разные.

Одну из них, которую я называю «энергией ограничения» или «энергией борьбы со страхом», Фрейд называл «мортидо» — влечение к смерти. Любое ограничение потому становится так похоже на болезнь, что в определенном смысле, личность в нем умирает.
Если я целыми днями играю в компьютерную игру, — я становлюсь для внешнего мира как бы мертвым. Если я раз за разом повторяю одно и тоже действие на работе, — все остальные мои проявления как бы выключены. Меня нет, для большей части мира я мертв.
Это изучая навязчивые состояния, Фрейд пришел к выводу, что кроме либидо, у души и психики существует еще одна энергия — мортидо. Другие авторы, следом за Фрейдом, говорили об Эросе и Танатосе.
Танатос — это энергия самоограничения. Это энергия движения по кругу, из которой ничего не выплескивается наружу. Это навязчивость или зависимость.
Эрос — это энергия расширения. Одна энергия сужает «Я» в точку, сводя его к элементарному действию, а другая стремится «Я» расширить.

Почему так часто у людей побеждает энергия ограничения?

Потому, что любовь (или увлеченность) изображена на нашей схеме пунктирной линией. Любовь, в отличие от зависимости, всегда ведет в сферу неопределенности. Человек, которого ты любишь, становится бесконечностью. Над ним становится невозможно властвовать, про него нельзя сказать ничего определенного, ничего окончательного. Им невозможно «дергать за веревочки» — его можно только любить.
Как только мы оказываемся в сфере любви, — мы оказываемся в сфере неопределенности, и уровень тревоги повышается. С этим знакомы все, кто когда-либо пытался помочь наркоманам.

Проблема не в том, что они не могут отказаться от своих веществ. Проблема в том, что вс остальное, включая сюда отношения с другими людьми и любовь, оказывается слишком неопределенным. Они там «болтаются», им нужно находить свои пути. И если эти пути мы не обсуждаем, — человек возвращается к привычному.
Любовь к другому человеку далеко не всегда означает секс. И поэтому любви можно учиться в реальных группах, а не только в реальных отношениях.

Наша легендарная программа на ТНТ, которая теперь называется «Город любви», никакого отношения к любви не имеет. Это «Город невротических лекарств от страха» — предложил бы я назвать программу.
Можно научиться любить любую работу, найдя в ней смысл. Можно научиться любить людей и помогать им с помощью виртуального пространства. Но для этого нужно учиться «расширяться». А мы сейчас, когда занимаемся реабилитацией наркоманов, пытаемся их ограничить.

Существует главная системная ошибка. Она заключается в том, что мы пытаемся вместо одного ограничения, создать другое. И считаем, что мы человека вылечили. А на самом деле, его можно вылечить, только научив его любить — расширяться.
Раз у человека есть отдельное тело и он биологически так устроен, что он существо не совсем стадное, не термит и не муравей, то это означает, что некоторую систему ограничений он найдет сам. Просто потому, что у него отдельное тело, отдельный организм, отдельная голова. А наша задача — объяснить, чем одно отличается от другого. Мы должны научить его любить. Только тогда он будет свободен от зависимости. Никаких иных способов не существует.

Поэтому я так всё время смеюсь, какая разница: вот здесь он принимал наркотики, а вот здесь десятилетиями сидит на психоактивных препаратах? Он стал субъективно получать меньше удовольствия, — доктора довольны. Но, в сущности, его ограничение осталось тем же самым.

Может ли священник научить любить Бога? Может конечно, если захочет. Если почитает русскую великую философию всеединства, то и слова может найти. Однако, ограничение — проще естественнее и выгоднее. И паства становится послушной.
Что надо, чтобы вылечить наркомана? Нужно сделать его послушным. Чтобы он «папу, маму слушал, дяденьку-участкового и доктора-нарколога». Но мы же его при этом оставляем абсолютно инфантильным! Без всякого развития, если он всех будет слушаться. Но плевать, он же вылечился! Мало ли, что он не способен жить реальной жизнью, кому какое до этого есть дело?!

Как можно вылечиться от селфи (если нужно от этого лечиться)? Да только одним способом. Если вы с детства учите ребенка любить рисование, понимать искусство. Если в школе с ним играют, и в том числе, он учится чувствовать в младших классах, что такое автопортрет — уверяю вас, интерес к селфи и сами селфи станут совершенно другими. Потому, что примитивному ритуалу селфи можно противопоставить только высокое искусство. А высокое искусство — это селфи, плюс любовь к себе.
Селфи без любви, без искусства самопознания — это лекарство от страха: «Я боюсь, что меня никто не понимает и не видит. Я боюсь, что в этом мире меня никто не замечает. Вот, нате вам 100 фотографий в день, только посмотрите на меня! А если вы их лайкните, то вообще замечательно!»

Сто рембрандтовских автопортретов в день не нарисуешь. Искренний автопортрет, даже той же гаджетной техникой, не снимешь. Энергия расширения, или любовь, — это искусство глубины. Это искусство видеть Единое в безумном многообразии жизненных феноменов.
Нам просто самим нужно учиться об этом говорить. И тогда мы очень во многом увидим не психическую болезнь, а глупость и отсутствие образования. Как сказал бы Карл Юнг, «понижение психического уровня» наших детей. Но от этого не нужно лечить, — это нужно научиться воспитывать. И все рецепты хорошо известны.
Извините за внимание…

(расшифровка выполнена пользователем Афалина)