,(и все, кто захочет ответить), а как вы считаете, вот этот отрывок "Записок из подполья" Достоевского - "самовлюблённое бичевание" или нет?
Цитата:
Я человек больной... Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я
думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни
и не знаю наверно, что у меня болит. Я не лечусь и никогда не лечился, хотя
медицину и докторов уважаю. К тому же я еще и суеверен до крайности; ну,
хоть настолько, чтоб уважать медицину. (Я достаточно образован, чтоб не быть
суеверным, но я суеверен). Нет-с, я не хочу лечиться со злости. Вот этого,
наверно, не изволите понимать. Ну-с, а я понимаю. Я, разумеется, не сумею
вам объяснить, кому именно я насолю в этом случае моей злостью; я отлично
хорошо знаю, что и докторам я никак не смогу "нагадить" тем, что у них не
лечусь; я лучше всякого знаю, что всем этим я единственно только себе
поврежу и никому больше. Но все-таки, если я не лечусь, так это со злости.
Печенка болит, так вот пускай же ее еще крепче болит!
Я уже давно так живу - лет двадцать. Теперь мне сорок. Я прежде служил,
а теперь не служу. Я был злой чиновник. Я был груб и находил в этом
удовольствие. Ведь я взяток не брал, стало быть, должен же был себя хоть
этим вознаградить. (Плохая острота; но я ее не вычеркну. Я ее написал,
думая, что выйдет очень остро; а теперь, как увидел сам, что хотел только
гнусно пофорсить, - нарочно не вычеркну!) Когда к столу, у которого я сидел,
подходили, бывало, просители за справками, - я зубами на них скрежетал и
чувствовал неумолимое наслаждение, когда удавалось кого-нибудь огорчить.
Почти всегда удавалось. Большею частию все был народ робкий: известно -
просители. Но из фертов я особенно терпеть не мог одного офицера. Он никак
не хотел покориться и омерзительно гремел саблей. У меня с ним полтора года
за эту саблю война была. Я наконец одолел. Он перестал греметь. Впрочем, это
случилось еще в моей молодости. Но знаете ли, господа, в чем состоял главный
пункт моей злости? Да в том-то и состояла вся штука, в том-то и заключалась
наибольшая гадость, что я поминутно, даже в минуту самой сильнейшей желчи,
постыдно сознавал в себе, что я не только не злой, но даже и не озлобленный
человек, что я только воробьев пугаю напрасно и себя этим тешу. У меня пена
у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку, дайте мне чайку с сахарцем, я,
пожалуй, и успокоюсь. Даже душой умилюсь, хоть уж, наверно, потом буду вам
на себя скрежетать зубами и от стыда несколько месяцев страдать бессонницей.
Таков уж мой обычай.
Это я наврал про себя давеча, что я был злой чиновник. Со злости
наврал. Я просто баловством занимался и с просителями и с офицером, а в
сущности никогда не мог сделаться злым. Я поминутно сознавал в себе
много-премного самых противоположных тому элементов. Я чувствовал, что они
так и кишат во мне, эти противоположные элементы. Я знал, что они всю жизнь
во мне кишели и из меня вон наружу просились, но я их не пускал, не пускал,
нарочно не пускал наружу. Они мучили меня до стыда; до конвульсий меня
доводили и - надоели мне наконец, как надоели! Уж не кажется ли вам,
господа, что я теперь в чем-то перед вами раскаиваюсь, что я в чем-то у вас
прощенья прошу?.. Я уверен, что вам это кажется... А впрочем, уверяю вас,
что мне все равно, если и кажется...
Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни
добрым, ни подлецом. ни честным, ни героем, ни насекомым. Теперь же доживаю
в своем углу, дразня себя злобным и ни к чему не служащим утешением, что
умный человек и не может серьезно чем-нибудь сделаться, а делается
чем-нибудь только дурак. Да-с, умный человек девятнадцатого столетия должен
и нравственно обязан быть существом по преимуществу бесхарактерным; человек
же с характером, деятель, - существом по преимуществу ограниченным. Это
сорокалетнее мое убеждение. Мне теперь сорок лет, а ведь сорок лет - это вся
жизнь; ведь это самая глубокая старость. Дальше сорока лет жить неприлично,
пошло, безнравственно! Кто живет дольше сорока лет, - отвечайте искренно,
честно? Я вам скажу, кто живет: дураки и негодяи живут. Я всем старцам это в
глаза скажу, всем этим почтенным старцам, всем этим сребровласым и
благоухающим старцам! Всему свету в глаза скажу! Я имею право так говорить,
потому что сам до шестидесяти лет доживу. До семидесяти лет проживу! До
восьмидесяти лет проживу!.. Постойте! Дайте дух перевести...