Любой ум единичен и каждый чел неповторим. Даже глупость уникальна (ИМХО)
Если девушка смогла привлечь внимание МЧ, то он и "пивасик", и диван и много чего ради неё забросит.
История из жизни: моя мама всю жизнь была отличницей, и когда за ней стал ухаживать её (будущий - забегаю вперёд супруг), она ему прямо объявила, что ей неинтересно встречаться с двоечником. Так он за несколько недель подтянулся по всем точным наукам, впоследствии поступил в вуз и с отличием его закончил, а потом даже был большим начальником. А в школе почти всё время ведь пролоботрясничал, как и его друзья.
Вернусь к М.Эпштейну. Нашла его беседу с Александром Генисом "О роли интеллектуалов в протестном движении"
Цитата:
Михаил Эпштейн: Я считаю, что задача интеллектуала - утверждать универсальность, но не канонического типа, а критического типа. Нет такой позитивной универсальности, а есть универсальность, которая проявляется в нашем чувстве и осознании недостаточности любой культуры, любой идентификации. Это как катафатическая теология и апофатическая теология. Одна теология говорит, что Бог есть то-то и то-то, а другая говорит, чем Бог не является. Критическая универсальность говорит то, чем универсальность НЕ является, она критикует любую частичность, любую идентичность и ее притязания на всеобщность.
Александр Генис: А вы знаете такого интеллектуала?
Михаил Эпштейн: Мне кажется, любой интеллектуал стремится к такой критической универсальности, если он достаточно осознает свою роль интеллектуала.
Александр Генис: Я говорю о фамилиях. Для меня образцом интеллектуала в политической жизни, особенно в такие бурные эпохи, как наша, является Вацлав Гавел. Мне представляется, что это тот самый человек, который должен был управлять государством - и управлял им. Я помню, мы с Татьяной Толстой решали, как сделать Россию счастливой. Решили, что для этого Сахаров должен был быть президентом, а Гайдар - премьер министром. Осталось только их оживить и уговорить …
Скажите, пожалуйста, а как вы относитесь к той роли, которую интеллектуалы в современной России играют в политической борьбе? Мы видим, что главными героями неожиданно опять оказались писатели, телевизионные ведущие, как Парфенов, или музыканты, как Шевчук. Это самые авторитетные люди – Акунин, Дмитрий Быков. Вам не напоминает это 60-е годы, а потом уже и 90-е, когда поэт в России был больше, чем поэт? Каждый раз возобновляется одна и та же история.
Михаил Эпштейн: Вот это как раз гавеловское, и мне это крайне симпатично.
Александр Генис: А мне - не очень, потому что Гавел пришел к политике, а здесь, по-моему, политика приходит к поэзии. И я с ужасом вспоминаю, что в 91 году, когда власть оказалась в руках либеральных сил, а это и были поэты – Евтушенко, все эти депутаты, они все были наши с вами друзья, это люди литературы, культуры.
Михаил Эпштейн: Это было при Горбачеве, но уже не при Ельцине.
Александр Генис: Хорошо, но именно с них начиналась перестройка. И что же они сделали? Они отдали власть тем, кому она принадлежит сегодня. Значит, они не смогли ее реализовать в политике, преобразовать ее в политику.
Михаил Эпштейн: Так было и при большевиках.
Александр Генис: Не повторяется ли эта ситуация, не значит ли это, что процесс перехода из поэта в президенты, из драматурга, как это было с Галевом, в президенты, не произошел. И это, по-моему, самое важное – нет тех политических сил, которые могли бы превратить энергию протеста в нечто такое конкретное и старомодное, как политическая партия, как это происходит в Восточной Европе, но не в России.
Михаил Эпштейн: Это трагедия интеллигенции: она выступает, в конечном счете, как обслуга далеко не интеллигентных лидеров, которые впоследствии захватывают власть и объявляют интеллигенцию «говном нации». Интеллигенция приняла колоссальное участие и в коммунистической революции. Но на этом этапе, в самом начале нового протестного движения, мне роль таких людей, как Акунин, Парфенов или Быков, кажется крайне привлекательной. И, может быть, это и останется самым привлекательным в истории того нового революционного витка, на который сейчас вступает Россия. Потом мы будем ностальгически вспоминать это время.
Александр Генис: Это мне напоминает разговоры в эпоху перестройки.
- А что же мы будем делать, когда перестройка кончится?
- Как что? Перечитывать журналы времен перестройки.
Михаил Эпштейн: Может быть, накопление этого опыта… Все-таки, это уже в третий раз. Сначала была революция 17 года, большевистская, потом новая революция, перестройка, и всякий раз это начиналось как интеллектуальное движение, интеллектуальный марксизм или интеллектуальный либерализм, а потом перехватывали эту инициативу гораздо более профессионально узколобые деятели. Может быть, перейдет количество в качество и мы дозреем до понимания того, что Гавел должен стать президентом, а не оставаться лишь советником президента.