Самуил Кур
*
Понять ЧюрлЁниса
Райгардас
Райгардас я увидел впервые в середине шестидесятых.
Мы жили в Белоруссии, в Гродно. Литва была рядом — рукой подать. Самой популярной экскурсией по родному краю считалась поездка в Друскининкай. То, что это уже не совсем наш родной край, никому в голову не приходило — и тут СССР, и там СССР, и всюду говорят по-русски. К тому же тихий курортный городок давно отвык от своего подлинного литовского имени, все называли его уже в течение многих-многих десятилетий на русско-польский лад — Друскеники.
Шоссе, выбравшись из лабиринта гродненских улиц, бежало через великолепные сосновые леса. На тридцать втором километре на обочине стоял деревянный столбик, выкрашенный в косые зеленые и красные полоски. На прибитой к нему табличке с нашей стороны значился край, куда мы въезжаем: Литовская ССР; с противоположной — разумеется, Белорусская ССР. Полосатый пограничный знак играл то ли символическую, то ли декоративную роль — автобус тут обычно даже не останавливался.
Так мы и катались в соседнюю республику, пока однажды нас не прихватил с собой знакомый режиссер. Он ехал из Минска в Друскеники, где отдыхала его семья, и путь его естественным образом пролегал через Гродно. Когда мы пересекли условную границу и двигались уже по литовской земле, режиссер вклинил в нашу мирно протекавшую беседу провокационный вопрос:
— А Райгардас вы видели?
— Нет, — протянул я неуверенно. — Вроде бы не видели.
— Я так и думал, — усмехнулся он. — Аборигены обычно не знают, что творится у них под носом.
На “аборигенов” мы не обиделись, почувствовав, что наш друг имеет основания для иронии.
Машина остановилась. Мы перешли на левую сторону дороги и углубились в лес. Идти пришлось недолго. Деревья неожиданно расступились, словно бросились врассыпную, и мы оказались на краю обрыва. Открывшаяся с этой точки панорама была ошеломляющей.
Внизу перед нами лежала долина. Она простиралась влево и вправо, насколько охватывал глаз. Создавалось впечатление, будто неведомый великан положил на землю тяжелый плоский пресс, надавил на него изо всех сил и выдавил таким образом гигантскую чашу прямоугольной формы. Мы стояли у самого края вертикального среза. Противоположный край темнел далеко, он располагался ниже нашего, поэтому вдаль открывалась потрясающая перспектива. На всю глубину обзора тянулся нескончаемый темно-зеленый сосновый массив; по мере приближения к горизонту он растворялся в синеватой дымке. И самым поразительным было то, что на дне этой нерукотворной чаши деревья не росли. Кое-где виднелись кустики да яркие оазисы травы. Изгибалась и блестела на солнце небольшая речушка, невесть откуда взявшаяся и невесть куда текущая параллельно линии леса.
Видение было почти мистическим. Мы замерли перед чудом, наполненные непонятным, неведомым ранее ощущением. Нет, это не было благостное успокоение, которое возникает иногда посреди мирной, тихой природы. В воздухе витали некая недосказанность, тревога, необъяснимые предчувствия.
— Говорят, — нарушил тишину режиссер, — здесь в далекие времена шумел большой богатый город. И в результате внезапного катаклизма он в одночасье ушел под землю. Так образовался этот провал.
— Когда это произошло? — спросил я, почему-то сразу поверив в высказанную версию.
— Не знаю, — пожал плечами режиссер. — С одной стороны, вроде бы давно, потому что упоминаний об этом городе ни в каких летописях нет. А с другой — вроде бы недавно, потому что долина не успела зарасти.
Мы вернулись к машине, а через пару минут остановились снова — неподалеку от маленькой литовской деревушки Швяндубре. Своеобразные деревянные домики, а на окраине лежит громадный Чертов камень — самый большой валун в республике. По легенде, черт нес его откуда-то издалека, чтобы бросить в Неман и перегородить таким образом реку. Но не донес, а уронил как раз возле Швяндубре. А Неман, между прочим, когда город провалился сквозь землю, шарахнулся от него в сторону и, сделав петлю, изменил свое русло. Можно было бы, конечно, все это считать красивой сказкой, если бы не существовало бесспорного подтверждения того факта, что в этом районе издревле жили люди. Археологические раскопки обнаружили здесь следы стоянок каменного и позднейших веков.
Через несколько десятков лет после той оставшейся в памяти поездки я узнал, что ученые заинтересовались Райгардасом всерьез. Доктор физических наук Римантас Пятрошюс из Института геологии и географии Литвы обратил внимание на необычайные явления, наблюдаемые в долине. Он утверждает, что в долине находятся несколько активных зон, в которых ученому удалось зарегистрировать аномальные излучения[1]. Рассказывая о своей работе, Пятрошюс заметил, что здесь часто бывал гениальный литовский художник М. К. Чюрлёнис. На него, человека с тончайшей психикой, долина производила неизгладимое впечатление. Не случайно он посвятил ей свой триптих “Райгардас”.
Художник здесь бывал. Много лет он жил рядом. И в каком-то смысле Чюрлёнис — дитя Райгардаса. Но не только его одного. Две линии, два мотива переплелись в его творчестве — напряженный поиск и целительный покой. Источником второго были Друскеники.
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2011/12/k15.html