Вот нашла ещё одну интересную работу. Кстати, нижегородского филолога - Прощиной Елены Геннадьевны.
Цитата:
Сказочно-мифологическая образность «Ундины».
Во втором параграфе второй главы выделяются мифологические и сказочные составляющие указанной повести Фуке. Ундина сопоставляется с другими образами водных дев, которые знает народнопоэтическая и литературная традиция (сирена, русалка, Мелузнна, Лорелея). русалка Традиционно предстает в образе «роковой» соблазнительницы (dämonischen Verführerin), является воплощением некоторой негативной, связанной с водой, демонической силы, которая несет смертельную угрозу человеку. Фуке сохраняет мотив чудесной сущности своей героини, ее магической привлекательности, но это уже не гибельная красота, а живое очарование самой природы в ее капризности, непредсказуемости, своеволии.
Романтическая мифологизация представляла собой не только «оживление», актуализацию мифического сюжета, народной легенды - она затрагивала глубинные слои структуры литературного произведения. Так, в
основу произведения положен свойственный мифу принцип семантических бинарных оппозиций, которые последовательно прослеживаются на разных уровнях текста. В системе персонажей это антиномия главных героев: рыцарь представляет мужское начало, близкое, реальное, жизненное, сухое. Ундина -женское, влажное, далекое, нереальное, связанное со смертью. Герои воплощают собой субстанционно противоположные стихии (землю и воду), которые мифологическое сознание наделяет свойством пола. Однако Фуке несколько переосмысляет мифологему зелии, которая традиционно соотносится с женской ипостасью: стихия земли маскулинизируется, поскольку на первый план выходит идея союза стихий, а он традиционно осмысляется в сексуальных образах, поскольку смешение стихий мифологическое сознание представляет себе как бракосочетания.
Инаковостъ - это основное константное свойство героини, обозначаемое эпитетами «иная», «другая», «особая», «чужая» (andere, manche, fremde). Водяное, «сочащееся» начало Ундины - доминанта ее образа. Слезы, льющиеся из ее глаз, выступают вещественной метафорой текучести, подвижности, создают особый облик струящейся, меняющейся, «зыбкой» сущности. Мотив чужой, влажной сущности героини подчеркивается использованием лексики с водной семантикой при описании ее чувств и поступков. Идея инаковости заявлена и противопоставлением героев на уровне художественного пространства, где обнаруживается антиномия суши и воды. Суша - место защищенное, безопасное. Вода или любое ее проявление (река, ручей, колодец) - стихия, находящаяся во власти водного духа. В коммуникации между мирами она выступает своего рода медиатором, посредником, оберегая «дом» (в его мифологическом значении упорядоченного жизненного пространства) от враждебных сил водного хаоса.
Мифологическая символика воды связывает ее и с идеей смерти и разрушения, но одновременно и с новым рождением. Амбивалентность образа воды в мифологиях разных народов отражает архаические представления об одновременно и животворящем, и губительном начале этой стихии. Такая амбивалентность присутствует и в образе Ундины. Сама субстанция воды содержит в себе идею смерти. Погребальные ритуалы многих народов демонстрируют архаическое представление об этой стихии как имеющей непосредственное отношение к миру мертвых. Танатический подтекст образа поды в начале повествования завуалирован. Как своеобразную редукцию мотива смерти можно рассматривать меланхолическое, печальное «звучание» водных образов. Стихия воды еще не наделяется явной семантикой смерти, но, так или иначе, соотносится с областью подлинного горя.
В повести Фуке образ водной стихии, появляющийся уже на первых страницах и соотносимый с главной героиней, изначально воспринимается как двойственный: помимо традиционно романтического любования неукрощенной стихией (прекрасная в своенравии и причудливых капризах Ундина первых лап произведения) присутствует и смутно осознаваемая угроза смерти, весь танатический подтекст, связанный с образом воды и восходящий к архаическим представлениям.
Повесть обнаруживает очень древний семантический комплекс: «смерть - влага», присущий, как показали исследования, в том числе и германо-скандинавскому мифологическому сознанию. В данном ракурсе смерть рыцаря Хульбрандта от поцелуя Ундины - реализованная на сюжетном уровне метафора смерти в воде. Мотив «погружения», представленный здесь образом «смерти через воду», традиционно означает возврат к доформенному, к миру предсуществования. Однако мифологический контакт с водой, как уже говорилось, помимо угрозы смерти, всегда несет в себе идею нового рождения: как правило, это не окончательное угасание, а временное схождение в область бесформенного. В повести Фуке эта функция воды трансформируется в мотив разрушения старых форм, смывания грехов, то есть вода предстает как очищающая и регенерирующая сила. Таким образом, мотив наказания смертью в качестве кары за проступок, нравственную ошибку (измена), неповиновение (трижды нарушенный запрет) оттеняется у Фуке идеей освобождения через смерть. Для рыцаря это путь возвращения к милой Ундине, путь восстановления утраченного этического равновесия.
Мотив брака человека и русалки позволяет соотнести его с космогоническими мифами о творении (точнее, «доделывании»). Изменение, которому подвергается Ундина, связано с принципиально важными бытийственными характеристиками, прежде всего обретением ею души и вследствие этого принципиально иных законов существования. Универсально распространенный мотив «доделывания» человеческих существ, первоначально возникших несовершенными, воплощается в истории наделения Ундины душой и творения, таким образом, идеального существа. Архаический мотив обнаруживается в стремлении духов к существованию post mortem, так сказать, полной «онтологичностн»: появляется понятие души как бессмертной, идеальной части человеческого существа, открывающей возможность вечной, с точки зрения христианского вероучения, жизни. Обретение души приносит обретение устойчивости, прочности, своеобразного постоянства, подобно тому как дом, храм, «любое строение», должно быть освящено (то есть получить «душу») (М. Элиаде), чтобы быть долговечным. История Ундины - это наделение стихии душой, превращение в упорядоченный космос первозданного хаоса, который в мифологической традиции конкретизируется не только как мрак, пустота и зияющая бездна, но и как вода, то есть субстанция, воплощающая идею изменчивости, несформированности, неустойчивости бытия. Представляя собой (до творения) в символическом смысле некосмизированное пространство, аморфную протяженность, лишенную ориентации и не обладающую структурой, Ундина получает их, обретая душу. Мифологическая образность предполагает предельно широкий, даже «космический» масштаб событий, поэтому преображение Ундины в символическом смысле оказывается переходом * от воды к суше, от бесформенного к оформленному, от разрушения к созиданию, а рыцарь в повести Фуке выступает в своеобразной ипостаси культурного героя, творца-демиурга, преобразующего хаос в космос, поскольку «космогония есть образцовая модель» всякого «созидания», всякого «акта» (М. Элиаде).
Так как в средневековом сказочном фольклоре, на который ориентировался Фуке в своем творчестве, воспроизводится модель волшебной сказки, закономерно появление сказочных мотивов и в его произведениях. Так, «Ундина» содержит в своей структуре простейшие «звенья» сказочного повествования, многие образы сопоставимы с фольклорно-сказочными. К ним относится устойчивый сказочный код «леса» - барьера, задерживающего пришельца, разграничивающего мир «свой» (привычный, знакомый) и мир «иной» (загробный, потусторонний). Заколдованный лес у Фуке -
единственная дорога к хижине рыбака; пространство, отгороженное лесом, - это мир Ундины. В мифологической и особенно фольклорной традиции лес -устойчивый локус нестабильности, потенциальной угрозы, направленной на вторгшегося человека, он неизбежно ассоциируется с потусторонним миром. В повествовании Фуке появляется мотив путешествия героя в загробный мир, где его ожидает временная смерть. Со смертью связана и символика свадьбы, которая тоже может выступать одной из возможных ступеней инициации. Появляется и неизменный атрибут сказочного леса - «дом в лесу» (хижина рыбака, где Хульбрандт женится на Ундине), образ «чудесной супруги», обретенной в лесу. Фуке использует такой частый элемент сказочного сюжета, как «двойной брак» (или «жена на свадьбе у мужа»). Сохраняя этот сюжетный элемент фольклорной волшебной сказки, автор закономерно трансформирует его, сообразуя с контекстом лирического и психологического повествования. Мотив сказочного забвения (которое в сказке объясняется, как правило, магическим приворотным напитком) заменен у Фуке забвением объективным, «психологическим», мотивируется, исходя из особенностей человеческой натуры: Фуке использует частый сюжетный элемент мифа и сказки -странствия живых в мир мертвых и мертвых в мир живых. Подобные «переходы» из одной сферы бытия в другую, демонстрирующие проницаемость границ между потусторонним и посюсторонним, всегда связаны с мотивом возможной угрозы - опасности контакта с ирреальным. Опасность, которую воплощает в повести Фуке Ундина, связана не с ее принадлежностью к миру мертвых, а самим фактом ее изначальной отнесенности к хтоническим силам, законам которых она должна снова подчиняться.
С образом колодца, «запертого» камнем, в произведение Фуке входит и другой распространенный сказочно-мифологический мотив. Традиционно магическая функция каменной глыбы, валуна - знаменовать собой границу между пространствами, разделять реальное и потустороннее, преграждать выход из преисподней, то есть сдерживать разрушительные хтонические силы. Магическая надпись, особое слово закрепляет и увеличивает охранительную силу камня. Именно в этом мифологическом «качестве» используется этот образ у Фуке. Убрать камень, закрывающий вход в колодец, означает разомкнуть «оберег», сделать этот мир «проницаемым» для хтонического, а значит, навлечь опасность. Поэтому, когда по капризу Бертальды камень убирают, путь хтоническому в мир живых людей оказывается открытым, и контакт с водной стихией оборачивается смертью для рыцаря. Так в повести «Ундина» появляется мифологический мотив нарушенного запрета и вся
дальнейшая сюжетная цепочка, связанная с ним: запрет > подстрекательство > нарушение запрета > беда.
Хотя в романтической повести Фридриха де ла Мотт Фуке легко выделяются многие традиционные «морфемы» сказочного повествования, в ней нет схематичности сказки, ее лапидарности, нет очень четких, последовательных сказочных блоков. Психологическая мотивированность поступков у героев Фуке не свойственна сказочному повествованию, а является чертой новеллистического жанра.