Волшебная книга, колдовская… Сошел ли мастер с ума, стала ли Маргарита ведьмой или все это им приснилось?… Впрочем, книги – это наши сны… и эта книга, похоже, соответствует всем таинственно переплетенным законам сна и бодрствования. Творчество требует честности перед самим собой. Только честная рукопись может быть прочитана, даже сгорев. Прочитана и принята.
Мастер пишет роман о Понтии Пилате. Его он находит в своей душе. Его он должен выпустить на волю, в текст романа. Жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат должен был быть понят Мастером для того, чтобы его роман был прочитан. “За сегодняшний день уже второй раз на него пала тоска. Потирая висок, в котором от адской утренней боли осталось только тупое, немного ноющее воспоминание, прокуратор все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями. Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старался внушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор. Но это очень плохо удавалось прокуратору”. … “Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда, в долине дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи? – Да, да, – стонал и всхлипывал во сне Пилат. Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!”
Прокуратор, жестокий прокуратор Иудеи, мучается до тоски, до головной боли от того, что ради карьеры он погубил ни в чем не повинного человека. Мучается, но обманывает себя. И только сон возвращает ему правду о нем самом. И кто-то должен это понять. Понять и простить. Иешуа понимает. А Мастер?
“Статьи не прекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось мое отношение к ним. Второй стадией была стадия удивления. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, – и я не мог от этого отделаться, – что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим. А затем, представьте себе, наступила третья стадия – страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания. Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнем”.
Прокураторы живы и они боятся загубить свою карьеру ради честности перед самим собой. И лгут себе, и от этого мучаются и ожесточаются еще сильнее. И ждут, и где-то в глубоко скрытой от себя тайне надеются, что тот, кого они предают ради своей карьеры, простит их. Роман о Понтии Пилате не был закончен. Автор не смог ему сказать (при жизни): “ – Свободен! Свободен! Он ждет тебя!” … и отсюда его страх, и спрут в душе, и сумасшествие … добровольное,… и поэтому “– Он не заслужил света, он заслужил покой… “… и для этого покоя его спасает любовь Маргариты.
Она принимает свою теневую темную сторону. “Сознаюсь в том, что я лгала и обманывала и жила тайной жизнью, скрытой от людей, но все же нельзя за это наказывать так жестоко”. Маргарита-ведьма – это проявление ее спонтанности. И сначала хулиганской и деструктивной (она вмешивается в переругивание двух соседок, а потом громит квартиру критика Латунского), но потом подлинно человеческой (когда, наконец, она получила возможность просить, она просит не за себя, а за Фриду, которая задушила своего младенца носовым платком и за это обречена была каждое утро, просыпаясь, видеть этот платок, как напоминание о преступлении). Понять, и простить, и даровать забвение (“– Фрида! Тебя прощают. Не будут больше подавать платок”.) Собственно и с Понтием Пилатом должна повториться та же самая история. Только это должен совершить Мастер. И он это делает. Он оканчивает свой роман. Он отпускает того (тех), кто по слабости своей души творит, не ведая что. И обретает покой рядом с любимой женщиной.
“Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат”.
_________________ Всем! Всем! Всем! Здравствуйте!
|