Инна Захарова
ВЕСЕЛЫЙ ЧАС
Генриху Ованесовичу Алтуняну
Я подавилась собственным молчаньем И все слова навеки потеряла. Их произносит кто-то за меня, А я кричать и выть могу. И только. И вижу я: от крика моего Срывает ветки ошалевший ветер, И стаи птиц испуганных летят, И, содрогнувшись, гром в ответ грохочет. И только вам не слышно ничего: Вы от рожденья слепы, глухи, немы. Такой и я была еще вчера, Пока молчанье горло не сдавило И чуть совсем не задохнулась я. И лишь пространство криком прошибая, Я вновь свое дыханье обрела, Как будто бы я родилась еще раз. Узнайте же: о тех кричу, кто умер, Кого молчаньем убивали мы, И кто в молчаньи нашем задохнулся. Узнайте же: о тех кричу, кто жив, Но кто еще так выть не научился, Чтоб гром гремел и сыпалась земля На головы глухих, немых и тихих.
* * *
И лучше не знать никогда, Кто здесь перед кем виноват, Поскольку, решенье приняв, Ты с правым разделишь вину. Как лодка, качает тоска Меня на высокой волне И медленный-медленный день Сквозь круглое солнце течет. И смертной тоскою полны Глаза у любого из тех, Кто тысячу раз обрекал Другого на ту же тоску. Но этого я понимать Не смею вовеки веков, Когда на своих и чужих Нас делит упрямая боль, Когда на своих и чужих Нас делит дорога одна, Где каждый в своей колее С которой ему не свернуть. А, главное, делит нас то, Что памятью в мире зовут, Что в мутном растворе беды Растет, как прозрачный кристалл. Я жалость, как суку, гоню, И ей же бросаю куски, И слушаю вечный скулеж, Что каждый во всем виноват.
Антимонолог
Одно яз двух мы помним ремесло, Одно из двух нам суждено призванье. Куда тебя в потоке занесло И как придумать этому названье?
Живем в бреду. И чем реальней он – Тем призрачней становимся мы сами, И каждый день расходимся кругами, И сам себе ты жалок и смешон.
И этот смех в бреду – всего страшней. И жертвы здесь и палачи смеются, И вместе пьют, чтоб часом не очнуться, И общий бред связал нас, будто клей.
А если так – чего уж тут мудрить! Тебе с поклоном дань приносит город. В рубахе.красной – туг, как петля, ворот, Но ты живешь! И будешь долго жить!
* * *
Мы теряем себя среди улиц И дороги домой не находим. Белым оловом зимнего полдня Заполняются медленно взгляды. А домой возвращается кто-то Ни себе, ни другим не знакомый, Возвращаются голые души, Потрясенные тем, что вернулись... В то же время тела наши бродят, Превращаясь в безликие клетки Существа, что зовется толпою, Существа, о котором все знают Только то, что оно безголово И бессмертно, как мох или плесень. Из своих завороженных комнат Мы за ним наблюдаем украдкой. Каждый помнит, что стал его клеткой, Каждый знает, что сам себя спрятал. И вина первобытной амебы Перед кровью убитого зверя, И голодная волчья усталость – Все слилось в одинокой молитве, Что душа посылает в пространство.
Диалог
– Вам больше всех надо? – Да, времени мало... – Чего вам неймется? – Мгновенья легки... – Известно ли вам, что последний смеется? – Смотрите, как мы от себя далеки... Смотрите, у самого края сознанья И вас, и меня пустота стережет. Но души свое совершают призванье – Свободный, огромный и вечный полет. – Куда вас несет? – А туда, куда рвется Душа моя, чтобы себя же найти. – О стену ударитесь – лоб разобьется! – Лишь сами мы – стены на нашем пути...
* * *
И черт нас не берет, И Бог нас не карает. Но каждый, кто живет, Однажды умирает.
Какая власть спасет, Когда сомкнутся дали В агонии высот, В мелодии печали?
Кому оплакать вас, Безжалостных и нищих, Когда веселый час У века выбьет днище?
Заглянет луч, скользя, В забытую аллею... Жалеть о вас нельзя. Но все-таки жалею.
* * *
Когда к отчаянью привыкнешь так, Что спишь, не просыпаясь, по ночам, Обед готовишь, сына водишь в сад, И в праздники друзей к себе зовешь, – То кажется, что твой спокойный дом Стеклянной банкой оказался вдруг. И в этой банке наглухо закрыт, Ты видишь мир сквозь толстое стекло, Хоть лоб разбей, хоть криком изойди, – Ни от кого не отведешь беду, Как будто это фильм или сон, Где только умирают наяву. Я со своей бедой разлучена, Отчаянье – дыхание мое, Вздохнешь – и затуманится стекло, На краткий миг стирая контур дня.
* * *
На пулю в затылок не станем пенять. Здесь каждый лишь сам в себя выстрелить может. Что принял ты сам – никому не отнять, Что знаешь ты сам – стало собственной кожей.
Здесь каждый себя под конвоем ведет, И каждый боится себя до икоты, И каждому сзади мерещится кто-то, Кто шага неверного хочет и ждет.
Монолог
В конце концов, и, солнцу задан путь. Над памятью еще никто не властен. Закрыть глаза – и вспомнить что-нибудь, И что ни вспомнишь – то и будет счастьем. Себя не жаль – известен ход игры, И он вовек не может быть нарушен. У них в саду уже созрели груши, И яблоки срываются с ветвей И падают в засохшую малину, И старый дом подставил солнцу спину И вспоминает всех своих детей – Отца, и мать, и умершего деда. И памяти горячие лучи Сквозь сотни лет пронизывают души, Навек друг с другом сопрягая их, И жаркой ночью воздух глух и тих, И, призрачные, в нем витают беды Тюрьмы, сумы и горькой той победы, Которую отвергнуть не посмел. Да примет в мире каждый свой удел...
* * *
А дальше степь, и эти перелески Чернеют, будто траурные ленты, И солнце на большой цветок похоже, Который прямо у дороги вырос... Из всех дорог, всегда ведущих к Риму, Есть лишь одна, что от него уводит, И провода над ней полны той силы, Что может вмиг их оборвать и вскинуть Десятки щупалец в звенящее пространство. И рельсы той дороги так лукаво Блестят вдали, и кажется, готовы Вдруг от колес тяжелых уклониться, И уползти в траву глухих обочин, Или обвить состав холодным телом, И превратить в немую груду лома Все то, что к цели движется и рвется... Пути себе никто не выбирает, И я, стремясь душой своей и сердцем Идти по той единственной дороге, Что путником тебя навек избрала,– Я еду в Рим, и звонкие вагоны Спокойную рассказывают сказку, Как жить и быть совсем легко и складно. Но вижу я лишь встречное движенье, Которое тобою управляет,– И боль твою который год глотая, Давясь виной и яростью бессильной, Я забываю о предназначеньи, Тебе навек подаренном судьбою, За то, что ты светлей меня и прочих. И погружаясь в горькую минуту, Опять я вижу степи, перелески, И дымный свет коварного пространства, Которое, впитав твою неволю, Еще вольней под белым солнцем дышит.
|