Отрывок из эссе И.Бродского

Но как зерно, которое каждую весну пускает, новый росток, миф
порождает, век за веком в каждой культуре, своего глашатая. Поэтому
стихотворение Рильке -- не столько пересказ мифа, сколько его рост. При всех
различиях между человеческим и божественным отсчетом времени -- а такое
различие составляет ядро этого мифа -- данное стихотворение остается
историей одного из смертных, рассказанной другим смертным. Вероятно,
какой-нибудь бог представил бы Орфея в более резком, чем Рильке, свете,
поскольку для богов Орфей -- всего лишь нарушитель границы...
"Тупое нетерпенье" -- целиком человеческая характеристика; в ней звучит
нота личного воспоминания, оборота в прошлое -- если угодно, запоздалого
сожаления. Такого рода ноты изобильно представлены в стихотворении, придавая
сделанному Рильке пересказу мифа аспект биографический. Для мифов у человека
нет иного вместилища, кроме памяти; тем более это относится к мифу, сюжет
которого составляет утрата. Незабываемым такой миф становится, если у
человека есть собственный опыт подобного рода. Когда вы говорите об утрате,
античной или не античной, вы -- на родной почве. Давайте поэтому перепрыгнем
через ступеньку и приравняем миф к памяти; таким путем мы избавим себя от
приравнивания жизни нашей души к растительному царству; таким путем мы хоть
как-то объясним неодолимую власть над нами мифов и очевидную регулярную их
повторяемость в каждой культуре.Ибо источник могущества памяти (часто затмевающей для нас самое
реальность) -- это ощущение незавершенного дела, ощущение прерванности. Это
же ощущение лежит и в основе понятия истории. Память, по сути, есть
продолжение того самого дела -- будь то жизнь вашей возлюбленной или
политика какой-нибудь страны -- другими средствами. Отчасти из-за того, что
мы знакомимся с мифами в детстве, отчасти из-за того, что они принадлежат
древности, они составляют неотъемлемую часть нашего частного прошлого. А
наше прошлое обычно вызывает у нас либо осуждение, либо ностальгию --
поскольку нами уже не командуют ни упомянутые возлюбленные, ни упомянутые
боги. Отсюда и власть мифов над нами, отсюда их размывающее воздействие на
наши собственные воспоминания.. Орфея и Эвридику, по-видимому, притягивают противоположно направленные
враждующие силы: его -- к жизни, ее -- к смерти. То есть на него претендует
конечное, на нее же -- бесконечность. По видимости, между этими двумя силами
имеется некоторое подобие равенства, причем жизнь, вероятно, отчасти берет
верх над смертью, ибо эта последняя позволяет первой вторгнуться в свои
владения. А может быть, все наоборот, и Плутон с Персефоной позволяют Орфею
войти в Аид, чтобы забрать жену и увести ее обратно в жизнь, именно
поскольку они уверены, что он потерпит неудачу. Может быть, даже наложенный
ими запрет (не оборачиваться и не смотреть назад) отражает их опасение, что
Орфей найдет их царство слишком соблазнительным, чтобы возвращаться в жизнь,
а они не хотят оскорблять своего собрата -- бога Аполлона, и забирать его
сына раньше срока.
В итоге, разумеется, оказывается, что сила, управляющая Эвридикой,
сильнее силы, управляющей Орфеем. Это логично, поскольку мертвым человек
бывает дольше, чем живым. Из этого следует, что бесконечность ничего не
уступает конечному -- разве что в стихах -- ибо, будучи категориями времени,
ни та, ни другая измениться не могут. Отсюда также следует, что эти
категории используют смертных не столько для того, чтобы продемонстрировать
свое присутствие или власть, сколько чтобы пометить границы своих
соответствующих владений.

Свернуть