… идея civitas, или гражданская идея, которая, в отличие от восточных форм умозрения, полагает, что на земле существует некая общественная связь.
Это идеальная форма, понимаемая как связь общения, требующая от философа не уходить в леса или пещеры, не уходить из мира, а в мире присутствовать, выполняя свой гражданский долг, который есть продукт объединения свободных граждан.
Для них свобода является гражданской обязанностью, свободой в осуществлении своих прав в общении с другими людьми и в жизнеустройстве. ………….. Это чувство гражданственности свободных, независимых людей.
Их гражданские отношения суть взятый на себя сознательно долг, что отличает их от варварства.
Полис — это то, что держится на форме.
А варварство — это инерция и поток истории. ……………. Ухваченное в категориях количества, причины, скорости, места, времени — это и есть мир, реальный.
Но, конечно, это является реальным миром на определенных условиях.
Поскольку первое: должна быть форма, и второе: должны также быть индивиды, то есть индивидуирующие мир созерцания. ... Когда мы говорим "пять" — мы высказываемся не о чем-либо реальном, потому что реальность не похожа на то, о чем мы говорим "пять" или говорим в терминах скорости и пространственно-временной локализации.
Или вот мы говорим: кровь Христова, тело Христово...
Так построен наш язык, другого языка у нас нет.
А затем приходят люди, которые начинают явления совершенно иного рода, евангелические явления обсуждать в терминах вещи самой по себе, чистой действенности, качества, количества, скорости, причины и так далее.
Может ли в действительности Христос накормить пятью хлебами тысячу человек, может ли он одновременно быть в разных, бесконечно удаленных одна от другой точках пространства?
Но ведь это попытка наглядно увидеть невидимое — сначала оказаться в нем, его ощутить, а потом вторично представить его наглядно, хотя то, что могло случиться с невидимым, уже случилось, если мы приняли, вошли в далее неразлагаемую область.
И зачем нам рассуждатели, которые с ученым видом обосновывают, что можно пятью хлебами накормить тысячу человек, что можно одновременно находиться в разных точках пространства?
Кант запрещает этот язык.
Он как бы требует отдать цезарю цезарево, а Богу Богово.
То, что в Евангелии говорится: пятью хлебами накормил, — еще не основание, чтобы, пользуясь этими терминами, рассуждать об особых, сверхъестественных, но все же натуральных событиях.
Или, иначе говоря, заниматься настоящим материализмом духов.
Для Канта материалистами являются не только, скажем, Гельвеций, но и описанные мною вот эти рассуждающие теологи.
|