Серебряные нити

психологический и психоаналитический форум
Прямой эфир. Youtube
Чат переехал на ютуб

Текущее время: 28 мар 2024, 12:37

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Правила форума


Правила раздела:

1. К участию допускаются все зарегистрированные пользователи Форума.

2. Для открытия собственной рубрики необходимо подать заявку, отправив ЛС (личное сообщение) пользователю Афалина, с указанием:
- заголовка вашей рубрики
- основно....

Подробнее viewtopic.php?f=52&t=1555



Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 51 ]  1, 2, 3, 4  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Просто мысли (записки дилетанта)
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 19 июн 2013, 14:45 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Начало.

Начало… С чего начать?... для меня это всегда сложно. Сложно начинать что-то новое, то, что еще никогда не делала. Именно здесь, в этой первой точке, состояние неопределенности очень велико. Здесь всё ещё в потенции. Все возможности не реализованы. Кажется, достаточно выбрать любую и начинай. Но… выбор – это уже не начало, не первая точка. Это уже развилка, тот самый сказочный камень на перепутье. Но до него сначала надо дойти. Сказочного героя в дорогу всегда толкают обстоятельства сказки. Сам он никогда не проявляет инициативы. Обстоятельства есть, а путь всегда неизвестен. Неизвестен в отношении дороги. Где оно тридевятое царство, тридесятое государство?... или еще лучше,… пойди туда, не знаю куда…
Поэтому попытаюсь сейчас, прежде всего для самой себя, задать направление этой авторской страничке.

В начале было Слово…
Так начинается мое самое любимое Евангелие от Иоанна. Итак, “В начале было Слово…” Какое?... какое Слово задает начало? Это всегда важно. Оно как исток. От него бегут, разбегаются в разные стороны ручьи и потоки мыслей, образов, смыслов. Они сливаются в полноводную реку, образуют озера, а зачастую стоячие болота. И все это зависит от того самого начала, от первого Слова-смысла, от его силы, от скрытой в нем энергии, от упрямого и почему-то именно в эту сторону выбранного направления. Это потом, в конце, результатом этого начала становится река, озеро или море… или болото. Но все это потом, потом, а сейчас в начале ничего этого не видно.
Во что выльется мое писание, не знаю. Но чтобы оно осталось хотя бы пусть не слишком шустрым, но все-таки живым текущим ручьем, попробую определить самые общие формальные рамки этого направления.

Это будут небольшие тематические размышления. Многие темы прямых эфиров стимулируют во мне этот процесс, поток мыслей. И все эти размышления – это попытка проникнуть в суть чувств, внутренних ощущений, вызываемых книгой, фильмом, событием. Проникнуть мыслью внутрь, чтобы с помощью образа, метафоры, смысла вывести наружу то, что жаждет быть оформлено, жаждет обрести форму Слова-мысли.
Слова, слова, слова…
Мы их говорим, пишем, слушаем, часто не вслушиваясь в их суть. Мы ими выражаем себя, выплескиваем наружу. Даже когда слушаем, мы чаще всего слушаем себя. Мы достаем произнесенным словом собственный образ, собственное представление, собственное чувство, собственное состояние. Но… свое ли оно ?... или только ли оно свое?
Очень чутко, мудро и глубоко рассматривал природу слова Павел Флоренский.

“Слово - человеческая энергия, и рода человеческого, и отдельного лица, - открывающаяся чрез лицо энергия человечества. Но предметом слова или его содержанием в точном значении нельзя признавать самую эту энергию: слово, как деятельность познания, выводит ум за пределы субъективности и соприкасает с миром, что по ту сторону наших собственных психических состояний. Будучи психофизиологическим, слово не дымом разлетается в мире, но сводит нас лицом к лицу с реальностью и, следовательно, прикасаясь к своему предмету, оно столь же может быть относимо к его, предмета, откровению в нас, как и нас - ему и пред ним.

Слово есть самая реальность, словом высказываемая, - не то чтобы дублет ее, рядом с ней поставленная копия, а именно она, самая реальность в своей подлинности, в своем нумерическом самотождестве. Словом и чрез слово познаем мы реальность, и слово есть самая реальность. Таким образом, в высочайшей степени слово подлежит основной формуле символа: оно - больше себя самого. И притом, больше - двояко: будучи самим собою, оно вместе с тем есть и субъект познания и объект познания. Если теперь субъект познания (поскольку субъект познания, мы сами, всегда при нас) рассматривать как опорную сущность символа-слова, то тогда все установленное здесь относительно слова в точности подойдет под разъясненную выше онтологическую формулу символа как сущности, несущей срошенную с ее энергией энергию иной сущности, каковою энергией дается и самая сущность, та, вторая.”

П. Флоренский. Имеславие как философская предпосылка.

Слово выводит ум за пределы субъективности. Слово сопрягает собственные психические состояния с миром. Слово – дверь между внешним и внутренним, между объектом и субъектом. Слово – та самая странная точка перехода на ленте Мебиуса, делающая невозможное: одностороннюю поверхность.
Внутренние чувственные и ощущаемые состояния – это я и есть. Через энергию слова, формирующую поток мысли, оформляющую этот поток, я сопрягаюсь с миром людей и объектов, соединяюсь с его энергией, заключенной в ограниченные формы, прорываюсь за них в бесконечность мира.
Вот об этом потоке сопряжения и хочется писать. Это будут околофилософские и околопсихологические эссе. Отдельные небольшие рассказы-размышления о том, что тихо и нежно, но властно трогает душу и тянет ее за собой, заставляя реагировать: петь, танцевать, вибрировать. И эти песни не всегда о радости, а танцы не всегда плавные и гармоничные па и пируэты. Очень часто это излом и страдания. Но и это тоже есть жизнь души.

Плавная дорога кончилась. Поток, срываясь со скалы, летит в бездну в неизвестность. Не ощущая опоры, он уже в воздухе начинает дробиться на капли и струи. И навстречу ему стремительно приближаются холодные и равнодушные камни. Они не пускают поток в себя, отбрасывают его. Он дробится на еще более мелкие части, частички, разрывая свою мощную плоть, растрачивая в этих разрывах энергию, и бессильно падает вновь на неприветливые камни, собираясь в единую горную шумную, сердитую речку, резво бегущую по ущелью в горную долину, где он успокаивается, перестает суетиться и начинает осматриваться по сторонам. Такой горной речкой с водопадами и порогами изливается в мир душа потоком мысли.
Его, это движение собственной мысли, и буду здесь излагать.

____________________

Морозова Ирина


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 19 июн 2013, 20:43 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Близость

Позднее летнее утро в моем не очень далеком, но уже прошлом. Теплое солнечное, с голубым небом и белыми облаками, с запахом сухого пыльного асфальта. Городской воздух – сложная смесь выхлопных газов и свежескошенной травы вдоль дорог и трамвайных путей.
Я стою на трамвайной остановке. Здесь его кольцо. Водители отмечаются, немного отдыхают и, разворачиваясь, едут в обратный путь, к центру города. Из-за тополиной аллеи выворачивается на кольцо мой трамвай. Народу в нем много. Чуть подальше за остановкой оптово-розничный продуктово-промышленный рынок, где цены не очень намного, но все-таки дешевле, чем в магазинах. Сюда едут все те, кто вынужден экономить.
Трамвай заворачивает, приближается. Я купаюсь в последних остатках утренний прохлады. Солнце все выше. Переломный момент от утра ко дню с его жарой и духотой, которая особенно не комфортно ощущается среди асфальта, машин, громадных зданий, одной своей стороной создающих тень, зато другой всей своей серо-стеклянной поверхностью собирающих солнечный жар и выливающих его на асфальт. Мне нужно в центр по делам. Я всем телом вдыхаю последнюю утреннюю свежесть. В трамвае уже наверняка жарко. Глаза, не сосредотачиваясь ни на чем, удерживают в сознании всю картинку городского пейзажа. Трамвай, трамвайное кольцо, низкое здание диспетчерской, железобетонный забор, слева дорога с нескончаемым потоком машин, еще чуть левее конец тополиной аллеи, откуда вывернул трамвай, голубое небо, солнечный свет,… и во все это вдруг очень явственно что-то вклинилось … Что это?... я внимательно прислушиваюсь к себе. Это что-то связано с трамваем, который уже, чуть проехав мимо меня, остановился и открывает двери. Там кто-то знакомый, уверена я. Это его взгляд уловила моя душа в то время, когда глаза, не сосредотачиваясь ни на чем, просто помогали удерживать сознанию целостную картину мира.
Люди уже выходили, я, не двигаясь с места, как могу, рассматриваю толпу. И еще не видя, но уже чувствую, что из этой толпы кто-то целенаправленно идет ко мне.
- Как пройти к призывному пункту?
Передо мной молодой человек мне совершенно незнакомый. Высокий, полноватый, белая рубашка, светло-серые брюки. Светло-русые волосы аккуратно подстрижены, но не очень коротко, внимательный взгляд и улыбка, невероятно обаятельная улыбка.
- Как пройти к призывному пункту? – повторяет он.
Этот вопрос здесь звучит часто. Призывной пункт недалеко. И я начинаю объяснять, тоже невольно улыбаясь и пытаясь разобраться в ворохе возникших чувств и мыслей.
Мой собеседник еще молод, но из призывного возраста он давно вышел. По внешнему виду не похож он на военного. Зачем ему туда?... Но главное. Это же он сквозь толпу целенаправленно шел ко мне. Хотя народа, ожидающего трамвая, на остановке было достаточно. У меня было невероятное чувство, что я его знаю. Причем знаю давно, очень давно, так давно, что… я никак не могла вспомнить.
Молодой человек, улыбаясь, переспрашивал дорогу. Я, улыбаясь, объясняла, понимая уже всей душой, что он прекрасно ее знает. Я понимала и то, что он знает о моем понимании. Все как в той незамысловатой песенке с оглядыванием… (не помню, кто ее исполнял)… Дорога к призывному пункту была только предлог. Мы стояли, улыбаясь, разговаривали о не нужной ни ему, ни мне дороге и чувствовали невероятную близость. Невероятную,… потому что мы были совершенно незнакомы. Это я уже знала точно. В этой жизни мы встретились сейчас впервые. Но тогда почему же и откуда возникло это чувство?... и что оно вообще такое?...
Из диспетчерской вышел водитель. Я попрощалась и пошла к трамваю. Двери закрылись. Трамвай медленно разворачивался по кольцу. Из окна я увидела, что молодой человек, с которым я разговаривала, переходит дорогу. Призывной пункт был совсем в другом направлении.

Я ехала и всю дорогу думала: что же это было?... Два совершенно чужих человека случайно пересеклись в маленькой точке огромного пространства и почувствовали единство… на несколько минут,… неразделимое единство душ. Не родственники, не друзья, не любовники, а близость случилась,… подлинная близость. Его душа точно также воспринимала это летнее заканчивающееся утро, как и моя. Мы оба оказались как бы настроенными на одну частоту и совпали, и случился резонанс. Он звенел в душе, он выходил наружу нашими улыбками, голосами. Он вибрировал, он изменял пространство.
В тот день не было изнуряющей жары. Я все успела, все сделала быстро. И осталось еще время погулять по нежарким в тот день улицам центральной части города.
Я гуляла и вспоминала утро. Был невероятный подъем настроения. Тогда, раздумывая над утренней встречей, над ее обыденностью и необычностью, я почти уверовала, что она было неслучайна. Она была дана нам двоим, чтобы осознать, почувствовать вот это самое состояние близости, как внутреннее состояние души. Чувство было не привязано ни к событию, ни к человеку. Оно как бы явило себя само, во всем невероятном и подлинном великолепии. Чаще всего мимо него проходишь не замечаешь. Не замечаешь его самого, этого состояния, благодаря которому и случаются и наше понимание другого, и состояние радости, и состояние подлинного сочувствия. Внешние события оказываются более значимыми и оставляют в памяти более заметный след, чем то состояние, на фоне которого они произошли. Мне же той встречей было дано пережить именно его само в его непосредственной природе существующей в наших душах.

* * *
Мне подарили диск, сборник классической музыки. В основном почти все было знакомо. Я села за компьютер, поставила диск в дисковод и стала что-то писать. Из динамиков зазвучал Рахманинов, потом Бизе, Вивальди… Я слушала и одновременно что-то писала. Музыка помогала искать слова, метафоры, образы, соединять предложения в целостные абзацы. И вдруг все внутри замерло, исчезли слова и мысли. Музыка расширяла границы мира дальше за его видимые пределы. Она объединяла меня и мир, то, что было рядом, то, что было за окном, то, что было дальше, что я не видела сейчас или не видела никогда,… становилось единой неразделенностью. Прошлое, настоящее, будущее… музыка сворачивала и разворачивала все это. Неведом мне способом, она уводила вглубь, делала огромной мир точкой и вновь, как цветок, разворачивала его в бесконечность. Пространство пульсировало, время исчезло. Я точно знала, что музыку эту я не слышала никогда, она мне не знакома… но она странным образом соответствовала всему, что было во мне в тот момент. Было,… но это бывшее еще не было явлено. Оно спало, прикрывшись тонким одеялом неведения. Я не ведала до этой музыки, что во мне хранится такой способ чувствования и ощущения. Она пробудила его.
Музыка закончилась. Я посмотрела, что же это звучало только что:.. Равель, Дафнис и Хлоя… Музыка, звучавшая в его душе, жила и в моей. Только он сумел ее услышать в отличие от меня. Мне эту музыку или это состояние или это ощущение надо было разбудить, развернуть, вынуть из невидимой точки за тонкую ниточку…

… трамвай подходил к остановке, в душе натянулась и тихо еще совсем неслышно начала вибрировать невидимая нить…

* * *
Поздний поздний вечер, почти ночь. День закончился, скоро он закончится окончательно, время близилось к полуночи.
Это время особой тишины, моей, внутренней. Все дела сделаны… а если и не все, то на них уже нет сил. Но спать чаще всего еще не хочется. Бытовые тревожные рациональные мысли отпускаются на свободу. Впрочем нет, они как раз свободу не любят. Они словно привязаны ко мне. Я их просто отодвигаю. Не сейчас, это не ваше время. Это время несбыточного, несбывшегося, невероятного, того, что с трудом пробивается из души,… время книг, музыки, рисования…
Одно время перед полуночью была чудесная программа: Музыка без слов. Чаще всего звучала невероятно медитативная музыка. Кто были авторы программы и авторы музыки, я не знаю. Она начиналась и заканчивалась практически без слов… Невероятно чудесные полчаса.
Обычно радио у меня выключено. Включаю его, когда возникает желание услышать голос далекого внешнего мира. Предполуночную программу тоже включала не всегда. И вот однажды вместо Музыки без слов из динамика послышались слова без музыки. Я повернула выключатель. Осталась в тишине, наедине с книгой. Через несколько дней тоже самое, потом опять и опять. Где любимая программа?... недоумевала я. Сменила время эфира?... стала реже выходить и я перестала на нее попадать?... как ее отыскать?... Я стала каждый вечер полдвенадцатого включать радио, чтобы либо поймать день выхода программы, либо убедиться, что ее не стало. Разговоры, разговоры, иногда музыкальные паузы, но они кончались и снова слова Ведущего:… в эфире программа Серебряные нити… Зачем она мне?... снова выключаю приемник. Однажды, включив, пошла заваривать чай. Выключить уже не смогла…
… трамвай подходил к остановке, в душе натянулась и тихо еще совсем неслышно начала вибрировать невидимая нить…
Что была за программа, я не помню,… помню одно… за тонкую невидимую ниточку из души на свет сознания выходили образы, мысли, ассоциации, которых мне не хватало, чтобы соединить воедино какие-то куски недавно обдуманного и прочитанного… Понимание обретало гибкую форму. Близость мыслей и поэтический ассоциативных метафор Ведущего моим собственным позволили мне остановиться на краю собственной бездны и без страха заглянуть в нее.

Близость – невероятное состояние, одновременное соединение знакомого и незнакомого, одновременное чувствование частного и целого, одновременное присутствие себя и другого или себя и мира. Близость – это мост, соединяющий разные берега, невероятные параллельные миры, разъединенные стремительным потоком. Перейти по нему через стремнину в чужой мир или… к себе самой. Ведь и реки текут, и миры раскрываются в моей собственной душе. Значит, я просто была не знакома с этой частью собственного мира. А может быть душа и есть единый общий мир со своей сложной и невероятно прекрасной топологией, как и мир внешний. Близкие тебе люди, мысли, книги, картины, музыка объединяют твою собственную душевную или духовную разрозненность, делают внутренний взгляд на себя и на окружающий мир более целостным. Но впрочем, не только это… Чувство близости – это опора, дающая смелость сделать шаг в неведомое.
… трамвай подходил к остановке, в душе натянулась и тихо еще совсем неслышно начала вибрировать невидимая нить…

… нить стала звучать все сильнее и явственнее. Она натянулась, приобрела серебристый оттенок. Она откликалась на любое прикосновение. Она соединила две точки в безграничном пространстве и сделала их единым монохордом. Две души слушали музыку друг друга или музыку Вселенной или сами стали частью великого Единства.
Я шла к трамваю. Золотой луч солнца касался моих щек и волос. Я просила его остаться таким нежным касанием, не сжигать мою кожу, листья деревьев, траву солнечным жаром. Оно согласилось со мной.
Был невероятно тихий и нежный летний солнечный день.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 09 авг 2013, 21:30 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Дорога.

Лето своими прозрачными светлыми днями всегда выманивает меня из дома в поездки,… длинные, короткие,… не важно. Главное – куда-нибудь уехать из дома. Почему меня время от времени так тянет куда-то?... почему эти отъезды из дома мне так нужны?... Ведь я очень домашний человек. Люблю уютный комфорт привычной обстановки. Люблю размеренную тишину буден, когда в их неторопливой знакомой поступи удается выкроить время для книг и музыки, для любимых занятий и прогулок. Не могу предположить, что в дорогу меня зовут только новые впечатления, ведь мир вокруг меня их тоже предоставляет предостаточно. Надо только быть открытой этой тончайшей новизне, которая всегда просвечивает сквозь привычную рутину.

Что-то необычное делает с моей душой дорога. Дорога – это когда тебя везут. Самолет, поезд, автобус,… путь намечен, проложен и ты всего лишь пассажир, пассивный пассажир движения.
Пешком ходить люблю. Но все мои пешие прогулки – это исследование местности вокруг некоей стационарной стоянки. С огромным рюкзаком за плечами никогда не ходила. Тяжесть меня быстро выматывает. Я могу что-то тяжелое куда-то донести. Я вполне могу собрать внутренние силы для каких-то коротких дистанций:… до вокзала, до аэропорта, до дома. Но когда весь путь у тебя за спиной несколько десятков килограмм необходимого груза, сил на то, чтобы впитывать в себя окружающий мир уже не остается. Хотя я всегда завидовала своим друзьям-туристам. Подлинную свободу впечатлений дают именно пешие путешествия. Именно поэтому я всегда стараюсь, куда бы не приехала, как можно больше обойти пешком.

Но прежде чем гулять, до места надо добраться. Две точки в пространстве соединяет дорога. Выбран пункт назначения, куплены билеты, собраны вещи. Я сажусь в поезд, автобус или самолет. Это мое последнее собственное действие на пути к цели. Дальше само движение от меня не зависит. Однако при этом насколько динамичны визуальные впечатления, если смотреть в окно или иллюминатор. Это сочетание пассивности и динамики меня всегда привлекало и завораживало. Это не фильм, где динамика сменяющихся кадров искусственно-прерывиста. Здесь, за окном, все изменения естественно-непрерывны. Лес, озеро, промелькнувшая деревня, придорожная станция, река, поле,… все плавно перетекает одно в другое, все связано друг с другом, все составляет единое целое.

Современные дороги – это особая жизнь. У них свои правила и законы. Если ты на них пассажир, то ты не можешь остановиться там, где хочешь, не сможешь свернуть туда, куда потянуло взгляд. Все больше и больше дороги вообще отделяются от остального мира звукопоглощающими заборами. Чаще всего они непрозрачные. И местами автомобильные и железные дороги напоминают полутоннели. Открытые только небу, они становятся проводниками чистого движения, движения из пункта А в пункт Б. Именно здесь чаще всего и возникает вопрос: Ну и зачем это я еду из родного пункта А в чужой пункт Б?
Дорога с первых же минут ломает привычный ритм жизни и начинает все переустраивать по-своему. Все временно, все на скорую руку, все как-то не всерьез. И наверное это и есть то основное, что позволяет свернуть с внутренних протоптанных дорог восприятия на какие-то иные чуть видимые тропинки.

Мир движется. Если долго смотреть в окно, то кажется, что не ты едешь, а пространство за окнами движется перед твоим взором. Утром за окном была широченная река, днем – сухие степи, вечером холмы предгорья. И тогда просто чувствуешь, что пространство – это время, а время – это пространство и связаны они между собой движением. И движение это не только внешнее. Внутри оно скользит по моим чувствам и ощущениям. А так как я на самом деле никуда не двигаюсь,… я всего лишь пассивный наблюдатель,… то вместе с меняющимся за окном пейзажем, я наблюдаю и свои ощущения. Они легко и свободно выскальзывают из внутренней глубины в ответ на внешние картинки.

Дорога, особенно когда это поезд или автобус, когда едешь долго-долго, возвращает душу в детство. Взрослая ответственность на время забывается. Сейчас я маленькая девочка, за которую отвечают какие-то большие, знающие как надо и куда надо, силы. Книга, пейзаж за окном, беседы с попутчиками, случайными или неслучайными, с теми, с кем собралась в путешествие, - единственное содержание дня. Никаких забот, обязательств, обязанностей. Чай в чашке, кофе, бутерброды и … бледнеют, истончаются проблемы, связанные с обязанностями будничной жизни.

С детства мечтала о доме, который бы умел ездить. Что-то типа современных трейлеров, только в моих мечтах все было гораздо комфортнее и фантастичнее. Временные дорожные дома, особенно купе поезда, пусть и частично,… ну а когда наши мечты сбывались полностью, дословно?... возвращают меня в мои детские мечты. Дом на колесах все время должен ехать. Куда?... я не знала. Тогда, в детстве, это было неважно. Важно было одно,… места вокруг должны были быть красивые-красивые, волшебные-волшебные. И каждое утро что-то новое за окном.
Возможно когда-то давным-давно, так давно, что память о тех временах стерлась, кто-то из предков в моем роду были древними кочевниками. И частичка их бродячей души зовет меня каждое лето в дорогу, чтобы вглядываться в разворачивающийся перед глазами мир и иногда замирать в восхищении и изумлении:… я это уже когда-то видела?... или мне это уже когда-то снилось?... или… чья-то древняя память случайно оживает в моей душе?...

В этом году я поехала в Германию. Самым дешевым способом,… поездом и автобусом.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 20 авг 2013, 17:13 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Kölner Dom
(Кёльнский собор)


Мы едем в Кельн.

Еще дома рассматривая карту западной Германии (места, где нам предстояло прожить чуть больше двух недель), я немного помечтала о Кёльне. Да, до него не близко. Но ведь немецкие дороги не чета нашим. Мне очень хотелось увидеть Кёльнский собор. А вдруг, ну почему бы нет, - … осторожно мечтала я, рассматривая в интернете фотографии собора и читая историю его строительства.
- Девчата, а не хотите в Кельн? – спросила Нина, наша гостеприимная хозяйка, двоюродная сестра моей подруги, когда закончились все приготовления связанные со свадьбой и прошла сама свадьба ее младшей дочери. – Валя нас всех приглашает к себе.
Валя, Нинина подруга, она живет в Кёльне. И на свадьбе мы сидели как раз вместе с ними за одним столом.
- Да, да. Хотим, хотим.
Не веря своим ушам, я торопливо согласилась за нас обоих.

И вот раннее утро. Мы быстро завтракаем и садимся в машину. Минут через 20 выезжаем на автобан, через некоторое время переезжаем на другой, тот, который прямиком доведет нас до Кельна.
Прямая без пересечений дорога. Скорость не чувствуется. Машина едет ровно и рядом с нами так же ровно едет правый и левый ряд. Правый чуть медленнее нас, левый чуть быстрее. Звукопоглощающие загородки делают дорогу скучной. Серые или зеленоватые панели оплетены местами плющом. Растительность и здесь пытается утвердить свое бытие. И больше, в общем-то, ничего кроме машин. Но это только там, где дорога проходит близко от населенного пункта. Если же поселки или небольшие городки далеко от дороги, то автобан отделен от окружающего мира только защитной сеткой, чтобы не подвергать риску жизнь животных. Дорога режет мир на две части. Где-то под ними есть небольшие тоннели. Тонкие тропочки-сосуды, чтобы не порвать окончательно связь единого пространства.
Чуть меньше трех часов и мы въезжает на зеленую окраину огромного Кёльна.

Нас уже ждут и конечно же прежде всего за стол. То ли поздний завтрак, то ли ранний обед. Русские немцы все-таки, наверное, больше русские, чем немцы. Обильные застолья встречали нас в каждом гостеприимном доме. Но вот завтрак-обед закончен и мы идем к станции S-Bahn’а. Это что-то среднее между нашим метро, трамваем и электричкой. В общем удобный городской транспорт. Минут 20-30 и мы в центре Кельна. Понимаемся наверх, и вот сквозь стеклянную стену вестибюля я вижу серые каменные ступени и чуть-чуть нижнюю часть фасада. По спине дрожью пробегает холодок… Кёльнский собор,… сейчас я его увижу.
Мы выходим…

И первые несколько минут какая-то невероятная растерянность. Я пытаюсь взглядом охватить то, что оказалось передо мной и у меня ничего не получается. Я не сразу соображаю, что визуально вместить его в себя целиком невозможно. Это что-то невероятно огромное и невероятно сложное. Глаза беспомощно перемещаются то по деталям фасада, то пытаются оценить и запомнить общую структуру здания. Наконец я сдаюсь и перевожу глаза на площадь. Она мне кажется достаточно маленькой, не очень высокие дома по остальным трем сторонам.
- Так, сейчас я вас всех сфотографирую, - говорит Виктор, - попробую захватить весь собор.
И он начинает отходить по площади все дальше и дальше.
- Идите сюда.
Мы идем чуть ли не к противоположному концу площади. И только здесь, и только сейчас я понимаю насколько большая и сама площадь, и некоторые здания на ней. Это просто собор затмевает все своими размерами.
Фотографируемся. Я поворачиваюсь к собору и уже не пытаюсь его вместить в себя. Он больше моего внутреннего визуального пространства и помещаться в него будет медленно-медленно, по частям. Я сосредотачиваю взгляд на огромной лестнице и главном входе в собор.
Фасад словно весь состоит из стрельчатых элементов и колон, устремленных к небу. На крыше все это завершается множеством башенок. Издали какая-то невероятно ажурная вязь. Вблизи все это оказывается сложнейшим каменным декором. Тончайшей резьбой по камню и скульптурами украшен весь огромный фасад Кёльнского собора.

Мы поднимаемся по лестнице. Вот оно, невероятное чудо человеческого архитектурного гения. Я трогаю колонну. Спасибо вам, неизвестные строители этого шедевра. Спасибо Вам, мастер Герхард.

Изображение

Мы заходим внутрь.

Изображение

Ощущение огромного органа. Колонны как трубы. Потолочные своды как бы смыкают их в несколько точек. И всё это оканчивается где-то высоко-высоко,… почти в небе.
Народа много и он разный. Но настолько велика площадь самого собора, что никто никому не мешает ни смотреть, ни слушать.
У собора какая-то глубокая внутренняя мелодия, одновременное звучание высоких и низких регистров. Все это очень похоже на огранную музыку Баха. В нем всё от пола до потолка в какой-то невообразимой гармонии друг с другом. Несмотря на то, что многие окна – это цветные витражи либо витражная роспись по стеклу, в храме очень светло. Видимо огромное количество окон и их невероятная площадь позволяют свету в достаточном количестве проникать в собор.

Главная реликвия храма – это мощи трех волхвов, которые принесли дары рожденному Богомладенцу. Для их хранения кёльнские мастера в течении 10 лет изготавливали раку из золота, серебра и драгоценных камней. Но долгое время рака с мощами Святых волхвов стояла в старом, не очень большом храме. И вот спустя 84 года после обретения Кёльном святых реликвий принимается решение построить здесь собор, достойный их.
Строительство было долгим. Оно прерывалось почти на два века. Но то, что сегодня предстает взору каждому, кто оказывается рядом, стоит и времени, и сил, затраченных на это чудо.

Изображение


Гуляя по Кёльнскому собору, рассматривая его витражи, мозаику, скульптуру, резьбу по камню, пытаясь понять внутреннюю архитектуру, оценить масштабы здания, вчувствоваться в мысль: как это всё вообще могло быть задумано и воплощено, я все время возвращалась мысленно к раке со святыми мощами, которая находилась в центре собора перед алтарем.
В евангелиях о них сказано очень мало. Согласно им в ночь Рождества три восточных мудреца принесли дары младенцу Иисусу: золото, ладан и смирну. Есть в этом какой-то величайший смысл. Ученые люди (волхвы, мудрецы, астрологи были ученой кастой своего времени) приносят дар безвестному еще Младенцу, родившемуся в вертепе. Какому-то великому интуитивному чувству подчинились они, увидя в этом Младенце и Царя, и Первосвященника, и безвинную Жертву. Дар от человека беспомощному еще Младенцу-Богу.
И вот спустя тысячелетие над их мощами (в данном случае для меня даже не важно подлинные они или нет) возводится грандиознейший собор. Собор, весь устремленный в небо, невероятно сложный и невероятно красивый. И вновь как дар человеческого гения Богу.
Невольно сравнивала Кёльнский собор с нашими прекрасными соборами и храмами. Я их очень люблю. Есть в их облике что-то смеренное и просящее. Они округлы и степенны, часто внешне очень строги. Наверное, все это есть выражение наших душ, нашей русской духовности.
Кёльнский собор величественно дерзок и щедр. Он не просьба к Богу, но и не вызов Ему. Он есть дар Ему. Возможно в этой силе веры в свою собственную самостоятельную творческую активность и кроится разгадка западной цивилизации, ставящей в центре своего мира индивидуального человека.

Еще там, на площади перед собором, Володя, указывая на одну из башен собора, сказал.
- Там есть винтовая лестница и по ней можно забраться на верхнюю смотровую площадку.
- А мы туда полезем? – спросила я.
- Ты думаешь это близко? Смотровая площадка очень высоко. Вон там у основания ажурных шпилей.
- Ну и что, - не сдавалась я.
- Ну у кого будет желание, лезьте.
И вот он подходит к нам, увлеченно рассматривающим цветные витражи.
- Ну что есть желание забраться наверх?
- Есть, - отвечаем мы с подругой.
- Сейчас узнаю, работает ли сегодня смотровая площадка.
Через несколько минут он вновь подходит к нам.
- Работает, пойдемте, провожу. Вход с другой стороны собора.

И вот по каменной винтовой лестнице мы лезем наверх.
Поначалу подниматься было очень весело. Через насколько пролетов окно. И видно как мир за стенами собора опускается все ниже и ниже. Постепенно от этого ввинчивания в небо начитает чуть-чуть кружиться голова. В окна теперь стараюсь не смотреть. Высота такая, что захватывает дух. Его хочется перевести, передохнуть. Но это удается сделать лишь недолгими урывками. Люди поднимаются и спускаются, а лестница все-таки не очень широкая.
Ступени, спиралью заворачивающиеся все выше и выше. Мне уже кажется, что конца им не будет, что так и будут ступеньки, круглые стены и изредка окна.
Наконец,… добрались… Выходим в небольшой круглый зал. Странно. Стены, примерно метра на три, сплошная каменная кладка и только выше этого уровня огромные стрельчатые окна. Вдоль стен скамейки. Садимся и осматриваемся.
Тааак… В центре этого круглого зала лестница, которая ведет под потолок. Ну да, это еще не окончательная цель нашего подъема. Надо подняться еще несколько пролетов по этой металлической лестнице.
Смотрю вверх. Высоко, но прошли мы больше. Ладно, нечего рассиживаться. Встаем, идем к лестнице и начинаем подъем. Лестница по структуре такая же, как в наших подъездах, т.е. прямые пролеты с лестничными площадками. Только вот состоит она из нешироких металлических площадок, соединенных между собой железной арматурой. Первые несколько метров,… ну в общем-то ничего. Но вот мы добрались до уровня окон. Сейчас они идут почти сплошь по круговой стене. Т.е. прозрачных застекленных пространств значительно больше, чем межоконных пролетов. Взгляд падает вниз. Город где-то далеко-далеко внизу,… а я вишу в воздухе. Прозрачная лестница из железных прутьев и нешироких площадок не дает сознанию опереться на нее как на надежную опору. Почти сплошные огромные окна открывают величественную и пугающую панораму. Надежный пол остался внизу. Перила, все те же железные прутья. Визуально за них тоже не зацепиться. Реально начинает кружиться голова. Впервые в душу заползает предательская мысль: Ну зачем я сюда полезла?... Зачем?... Чего ты еще не видела?... Хочется вернуться назад, очень хочется.
Смотрю вверх. До люка в потолке еще далеко. Но перекрытое потолком пространство успокаивает душу. Голова перестает кружиться.
- Не смотри вниз и в окна. Смотри наверх, - говорю подруге, которая тоже жалуется на головокружение.
Всё, добрались. Еще несколько ступенек и поднимаемся в маленькое закрытое помещение. Из него выход на открытую галерею. Выходим.

Красота невероятнейшая. Город до горизонта. Здания, улицы, улочки, проспекты. Сверху все выглядит по-особому, непривычно и как-то отстраненно. Сейчас страха особого нет. Под ногами надежный пол, сзади каменная стена, впереди, примерно метр в высоту, каменный парапет. Открытое пространство закрыто сеткой. Немного страшно смотреть прямо вниз. Очень высоко. Напротив нас на одном из поворотов становится видна противоположная башня. Как же она красива. Ажурная каменная резьба и скульптура находятся даже здесь. С земли это все не рассмотреть. Для кого эта красота… для птиц?... для Бога?...

Обход закончен. Мы спускаемся вниз по другой лестнице. Она каменная, винтовая и проходит внутри стен этой башни. Эта лестница построена вместе с собором, в отличие от той, железной, по которой мы поднимались и которая явно вполне себе современная. Но эта каменная винтовая лестница очень узкая. По ней может подняться или спуститься только один человек. Именно поэтому на последнем этапе подъема на смотровую площадку и сделали подъем и спуск по разным лестницам. Подъем по современной, визуально ненадежной, железной лестнице. Спуск по старой, винтовой, каменной.
Выходим на промежуточную площадку. Осматриваемся. Только сейчас замечаю… очень высоко на каменной стене (даже встав на скамейку сложно достать) надпись по-русски: “Здесь была Маша и мы”. Ндааа,… наши конечно были везде. Кто бы сомневался.

Спускаемся по основной лестнице вниз. Спускаться легче.
Где-то на середине спуска у нас еще одна смотровая площадка. На сей раз это галерея вокруг колоколов. В центре весит огромный самый большой колокол в мире “Святой Петр”. Осматриваем колокольню и спускаемся.
Лишь только мы выходим на улицу, раздается бой колоколов.
Здорово. Впечатления непередаваемые, какой-то особый подъем и восторг.
- Понравилось? – спрашивает встречающий нас внизу Володя.
- Не то слово, - только и могу сказать я.
Мы идем к набережной Рейна, где нас ждут остальные участники нашей небольшой группы. Дальше мы запланировали,… вернее наши кёльнские друзья запланировали для нас прогулку на теплоходике по Рейну.
Я все оглядываюсь и оглядываюсь. Кёльнский собор величествен и красив со всех сторон. Причем каждый его ракурс необычен и неожиданен. Почти всю рейнскую прогулку мы будем любоваться его силуэтом.

Уже дома, отыскивая исторические справки о Кёльнском соборе, обнаружила, что в годы войны в Кёльне, который был почти полностью разрушен, собор был поврежден, но не разрушен. Вот эти самые высоченные башни, на одну из которых мы поднимались, спасли его. Они были отличным географическим ориентиром для летчиков. Поэтому его не бомбили.

А я теперь навсегда сохраню его в своей душе.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 23 сен 2013, 20:08 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Стена.

В Берлин мы поехали с автобусной экскурсией. Русскоязычный гид всю дорогу рассказывал об истории Ганновера (мы жили в небольшом городке недалеко от него) и об истории строительства немецких автобанов. А за окном аккуратненький ухоженный немецкий пейзаж, в который временами врываются одноногие и трехрукие великаны. Они похожи на мифических чудовищ или марсианских пришельцев. Медленно и важно крутят они своими лопастями-руками. Это ветряки, ветряные электростанции. Их в Германии очень много. И своим видом они вносят в пейзаж что-то мистическое. Кончиками своих рук они улавливают ветер и превращают его в свет. Ветра не видно. Совсем. Деревья вдоль дороги стоят и не колышутся. А белые длинные лопасти вращаются словно по своей собственной воле.
Останавливаемся на отдых у бывшей границы между двумя Германиями. Комплекс серых зданий с вышками и шлагбаумами. Последний раз нечто подобное мы проезжали, когда пересекали границу России с Латвией. В Европе нет пограничных переходов. Где-то на картах одна страна сменяет другую. А на реальных дорогах переезд из одной страны в другую можно отследить только по проезжаемым городам. Да и то, если хорошо знаешь географию. Все пограничные переходы между странами снесены, а здесь, внутри страны, он остался. Видимо как напоминание, как предупреждение, как знак…

Берлин достаточно современный город. Нам удалось по нему совершить только обзорную экскурсию,… вернее обзорные экскурсии, потому что их мы совершали на автобусе (большую часть дня), на теплоходе по Шпрее и пешком.

Во время войны город был разрушен почти полностью. И вот это почти,… т.е. то, что более-менее сохранилось, сумело пережить войну, было восстановлено и отреставрировано. В основном это части старого позапрошловекового Берлина. По ним мы гуляли пешком. Улочки там узкие и полутораэтажным автобусам на них тесно.
Интересного там много. И один день – это всего лишь беглый взгляд на город со сложной судьбой, город, однажды разорванный на две части.

- … сейчас мы в Западном Берлине,…
- … мы переезжаем в Восточный Берлин,…
- … мы снова въезжаем в Западный Берлин,…
- … сейчас, как вы понимаете, мы в восточном Берлине…
Голос экскурсовода все время вырывал меня из созерцания удивительной городской архитектуры в какую-то непонятную разорванность. Я, честно говоря, не понимала, почему поворот за угол или переезд через мост должен был означать попадание в другой мир. Мир за окном автобуса почти не менялся. Те же дома, улицы, названия… За двадцать лет, конечно же, разница, если она была (а она была, несомненно), сгладилась. Но сгладиться за такой небольшой период времени могла лишь небольшая разница или разница… искусственная.

Из истории возникновения берлинской стены.
“В 1949-1961 годы ГДР и Восточный Берлин покинуло почти 2,7 миллиона человек. Поток беженцев почти наполовину состоял из молодежи в возрасте до 25 лет. Ежедневно границы берлинских секторов пересекало в обоих направлениях около полумиллиона человек, которые могли сравнивать условия жизни тут и там. Только за один 1960 год на Запад переселилось около 200 тысяч человек.
На встрече генеральных секретарей компартий соцстран 5 августа 1961 года ГДР получила необходимое согласие восточноевропейских стран, а 7 августа на заседании политбюро Социалистической единой партии Германии (СЕПГ — восточногерманская компартия) было принято решение о закрытии границы ГДР с Западным Берлином и ФРГ. 12 августа соответствующее постановление было принято Советом министров ГДР.

Ранним утром 13 августа 1961 года на границе с Западным Берлином были установлены временные заграждения, а на улицах, соединяющих Восточный Берлин с Западным, разрыта булыжная мостовая. Силами подразделений народной и транспортной полиции, а также боевых рабочих дружин было прервано все транспортное сообщение на границах между секторами. Под строгой охраной пограничников ГДР восточноберлинские строители приступили к замене пограничных ограждений из колючей проволоки бетонными плитами и пустотелыми кирпичами. В комплекс пограничных укреплений были также включены и жилые здания на улице Бернауэр-штрассе (Bernauer Strasse), где тротуары стали теперь относиться к западноберлинскому району Веддинг (Wedding), а дома на южной стороне улицы — к восточноберлинскому району Миттэ (Mitte). Тогда правительство ГДР велело замуровать двери домов и окна нижних этажей — попадать в свои квартиры жильцы могли только через вход со двора, который относился к Восточному Берлину. Началась волна принудительного выселения людей из квартир не только на улице Бернауэр-штрассе, но и в других пограничных зонах.
Строительство стены было завершено практически в течение десяти дней. Одновременно с возведением стены были оборваны коммуникации, линии метро и других транспортных средств. Пограничники ГДР получили приказ, разрешающий применение оружия на поражение”.

РИА Новости http://ria.ru/spravka/20130624/94465753 ... z2eVV92ySX

У всех стен два назначения: не впустить и не выпустить. Не впустить холод и не выпустить тепло, не впустить зной и не выпустить прохладу, не впустить врагов или не выпустить преступников. Берлинская стена пыталась не впустить соблазны Западного Берлина. Западная часть была богаче и успешнее. Берлинцы ездили туда работать или за покупками. В восточном секторе были более низкие цены на не очень богатый ассортимент продуктов. И они быстро исчезали из продажи, что приводило к дефициту. Но главная причина возникновения стены, конечно же, политическая.
Стена, побольше китайской, была в душах политиков, а не горожан. Разделить единое общество, однородную среду на части, чтобы в изолированном мире поставить эксперимент по внедрению идей государственного социализма. Так задумывалось политической элитой того времени. Это удалось ненадолго. Стена просуществовала 28 лет. Граница была недолгая и искусственная, но различия между “осси” и “весси” она успела породить.

Изображение


Мы ехали по городу. Гид рассказывал о его истории, послевоенном восстановлении, архитектурных особенностях последних десятилетий, все время возвращая наше внимание к этому сложному периоду “стены”. Впрочем, стена сама все время обращала нас к себе. Снесенная из бетона и колючей проволоки она осталась в виде белой пунктирной линии на тротуарах и дорогах. Ее нарисовали белой краской, чтобы и это тоже не забыть.

Невозможно было за день узнать громадный многомиллионный город. Он пестрый и сложный, современный и древний. Он помнит войну и хранит о ней память. Стена – плата за те страшные события.

Неснесенные остатки стены покрыты граффити. Это такая многокилометровая картинная галерея под открытым небом. Так и хочется, чтобы стены навсегда остались в нашей жизни лишь как защита от холода и место для картин.

В тот жаркий летний день в Берлине “холодная война” и “стена” были тесно связаны и в сознании, и в рассказе гида. Но связь эта была какой-то затертой и затрепанной. И лишь сейчас в хмурые зябкие осенние дни вдруг начинаю понимать, что если в 46-ом году возникает выражение “холодная война”, которое оказывается впервые употребил Джордж Оруэлл, выражение, содержащее холодное настороженное неприятие друг друга, то через несколько лет оно должно было материализоваться в нашем мире вполне конкретной стеной, там, в том месте, где две идеологии не просто близко подошли друг к другу, а были внедрены в одну народную душу.

Изображение


Но мир един. И это единство глубже пытающихся разделить людей идеологий.
Берлинская стена разделила семьи. Колючая проволока запрещала общение. А люди рвались друг к другу, хотели встречаться и общаться.


Изображение



Изображение

Вид на стену со стороны Восточного Берлина, 1967 год


Стены рушатся, когда они мешают. 9 ноября 1989 года берлинская стена пала. Сейчас она часть исторической памяти. И вот оттуда она исчезать не должна. Возможно и как память о том, что войны могут быть не только горячими, но и холодными, когда противостояние ограничивается возведением стен под дулом пушек с обеих сторон и выжиданием с затяжными выматывающими друг друга маневрами. Время быстро разрушает то, что никак не связано с Вечностью. Оно возьмет себе свое: колючую проволоку, погранпереходы, вооруженных пограничников с собаками, побеги.
Теперь в Бранденбургские ворота можно войти со стороны Западного Берлина, погулять по чудесной площади Восточного Берлина и снова выйти в Западный. Тебя никто не остановит.

У Бранденбургских ворот в Берлине. Слева — 6 июня 1989, справа — 3 августа 2011. (Фото Fabrizio Bensch | Reuters):
Изображение

Изображение


Из Берлина мы уезжали вечером. Закатное солнце мирно отражалось в зеркальных стенах офисных небоскребов. По улицам гуляли люди, сидели за столиками уличных кафе. Неспешные разговоры, тихая музыка. Обычный летний вечер огромного города. Я ехала по городу, так тесно связанному с историей нашей страны и значит и со мной тоже, и радовалась этому закатному покою, затихающей суете и моему Берлину.
День в этом городе подарил мне многое и многое помог понять.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 23 окт 2013, 20:37 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Орган.

Орган в Пицундском храме.
Изображение

Я не музыкант, никогда не училась музыке и плохо в ней разбираюсь. Однако это всего лишь записки дилетанта, т.е. человека, пытающего размышлять о влиянии на него вещей, с которыми он сталкивается, но которые плохо знает. И поэтому я решила записать свои размышления о самом невероятном и мистическом для меня музыкальном инструменте, об органе.
Только чувство собственного дилетантизма дает мне смелость писать о вещах, которые плохо знаю. Дилетант – не профессионал. Он имеет право ошибаться, пороть чушь, открывать давно известные истины. К нему можно, часто даже нужно, не прислушиваться, не обращать внимания, не относиться серьезно. И честно говоря, мне это дает смелость, смелость выражать собственное мнение.

Об органе сейчас захотелось написать не случайно.
Германия – родина великого органиста и композитора Иоганна Себастьяна Баха и родина нашего областного органа, отметившего в прошлом году 30-летный юбилей. Поэтому Германия сейчас плавно связывает мое летнее путешествие и начало концертного сезона. Для меня он начался с органа и Баха.

Историю современного органа начинают с флейты Пана, панфлейты. Хотя всего-то и общего между ними это соединенные воедино трубы разной длины.
Любвеобильный Пан влюбился в нимфу Сирингу. Но ведь он же страшный с рогами, с копытами, почти весь покрыт волосами. Б-р-р-р-р. Нимфа пугается и бросается бежать. Пан за ней. Ну еще бы. Убегающая женщина становится еще более желанной. Как?... такая красивая и все еще не моя. Пан не умел соблазнять, как другие боги. Он брал все силой. А Сиринга была очень утонченной натурой. Силой она не хотела. В общем далеко убежать ей не удалось. Впереди оказалась река. А Сиринга плавать не умела. Она была лесной охотницей как Артемида. И взмолилась она. И стала просить наяд, нимф рек и ручьев, спасти ее. Наяды превратили ее в тростник.
Досюда все по-человечески понятно. Ну не сложились отношения. С кем не бывает. Вместо девушки тонкий тростник на речном берегу. Погоревал недолго и иди, ищи другую нимфу, а то и богиню, если повезет. Но Пан срезал тростник, скрепил воском между собой трубочки и вздохнул над ними. И в ответ запела душа Сиринги. Она рассказывала ему о своей вольной жизни в прекрасной Аркадии, о резвых играх среди подруг-сестер, о своих страхах и тревогах. Пан касался губами краев флейт-сиринг, вздыхал над ними и они пели и пели, завораживая лесных обитателей и небожителей. С тех пор Пан со своей флейтой не расставался.

Прекрасный миф о возникновении пастушьей флейты. Пастухи скрашивали свое одиночество, играя на них. И вдруг из маленького семечка вырастает гигантское дерево. От маленькой пастушьей флейты через духовые инструменты с мехами (всем известная волынка) к самому большому музыкальному инструменту – органу.
Пан – природное божество. Города его почти не чтили. Орган – инструмент городской, во всяком случае, населенный пункт должен располагать достаточными средствами, чтобы иметь храм с органом. Пан любвеобилен, он похотлив, любит танцы и веселье, олицетворяет чувственную любовь. Орган соединяет Землю и Небо. Он благочестив и серьезен. Его любовь возвышенно бесплотная. И все же, как и Пан, орган – бог пространства.

С VII века орган используется в церквях и соборах для музыкального сопровождения церковных служб. С тех пор его начинают строить для конкретного собора, храма, концертного зала. И само пространство храма становится резонатором, усиливающим и облагораживающим звучание органных труб, также как и у скрипки корпус усиливает и облагораживает звучание струн.

Орган – инструмент духовой. Впрочем, конечно же, не только духовой, но и клавишный. И все-таки его рабочее тело – это трубы. Но при этом органист никак не касается их. Перед ним несколько ручных клавиатур и одна педальная и пульт для переключения регистров. В общем, органист играет руками, ногами, да еще ему нужен помощник, чтобы переключать регистры, но никак не губами, не дыханием своим, но при этом звук органа духовой. Словно дух пространства рассказывает свой миф. Миф своего храма, как Пан рассказывал пастухам мифы Аркадии. И сидя в концертном зале, слушая органный концерт, всегда особенно остро чувствую, как звучит, вибрирует пространство зала. Особенно это чувствуется, когда орган установлен в храме, а не в обычном концертном или филармоническом зале.
Впрочем нет… Чудо органа в том, что он любое пространство превращает в пространство храма. И любая музыка даже обычная шлягерная (слушала несколько раз привычные суперпопулярные песни и суперзнакомые мелодии из известных кинофильмов в органной аранжировке) обретает внутри себя какие-то глубинные сакральные ноты.

Современному веку давно не хватает сакрального священного пространства. Храмы воспринимаются как музеи или как объекты ритуальных традиций. Природа,… ну природа давно уже для человека хозяйственный объект или место для отдыха. Самое лучшее самое замечательное, что она дает – это субъективное переживание красоты. Восторг и экстаз этого переживания или тихое покойное умиротворение наверное близко к этому чувству сакрального. И все же… Природа всегда земная, слишком земная. Она привязывает к красоте форм, к игре цветов и оттенков, к запахам и звукам. Она слишком чувственна. Она скорее тянет душу к Пану, к чувственной неге и созерцанию, к началу того, из чего вырастает органное искусство.
Орган своей неземной полифонией создает пространство вне физики. Это пространство даже не души, это, скорее всего, пространство Духа. Впрочем, нет. Это очень громко сказано. Не все органные произведения предназначены для этого. Однако все они демонстрируют КАК это пространство создается.
Полифония звука создает разные направления внутри души. И так как это не симфонический оркестр и не многоголосный хор, а изначально единый, один-единственный инструмент, то целостность всех этих направлений уже обеспечена этим единством. Она, эта целостность, обеспечена не музыкальным произведением, объединившим на короткое время разные элементы, людей или инструменты, в единое музыкальное целое, а самим изначальным, домузыкальным замыслом построения органа. Он своим устройством включает в себя полифонию. И музыка всего лишь проявляет, выявляет ее. Поэтому орган наиболее точно проявляет пространство души, начиная разворачивать ее с самой глубинной изначальной сакральной точки. А потом уже в нем, в этом пространстве начинает звучать музыка, высвечивая и отражая разные ее грани.

Ну что ж, а теперь о музыке, Вернее о музыканте, об органисте, о человеке, который заставляет звучать это пространство. Он словно внутренняя воля души выбирает ноты, нажимает клавиши, меняет регистры, и, подчиняясь ему, звуком раскрываются внутренние пространства и уровни, изменяют конфигурацию, углубляются, расширяются.
Душа через искусство являет самому человеку свою структуру. И музыка наверное самый точный способ этого проявления. А органная музыка в этом отношении не только точный, но и самый целостный способ.

Главный гений органа и органной музыки, конечно же, Иоганн Себастьян Бах.
Он был рожден в огромном музыкальном семействе Бахов, где занятие музыкой, служение ей и любовь к ней передавались из поколения в поколение. Многие представители нескольких поколений баховского рода служили органистами в разных городах родной Тюрингии. И раз в год в установленный день они все съезжались в определенное место для общей встречи. Вот как описывает эти встречи Форкель И. в своей книге “О жизни, искусстве и произведениях Иоганна Себастьяна Баха”.
“Атмосфера, в которой протекали эти вечера, была насквозь проникнута музыкой. Так как общество сплошь состояло из канторов, органистов и городских музыкантов, деятельность которых была тесно связана с церковью, и так как вообще в те времена было принято все, что угодно, начинать с обращения к богу, собравшиеся первым делом запевали хорал. Это благочестивое песнопение сменялось шутками, которые по своему характеру часто являлись полной противоположностью хоралам. То были народные песни, отчасти шуточные, отчасти скабрёзные, причем разные песни пелись - без какой-либо подготовки - одновременно, так что отдельные голоса, составлявшие эту совместную импровизацию, создавали определенное гармоническое единство, тогда как тексты были в разных голосах совершенно разными по смыслу. Такого рода совместное пение они называли Quodlibet, и, развлекаясь подобным образом, они не только сами смеялись от всей души, но и у всех, кто их слушал, вызывали веселый, непреодолимый смех. Некоторые склонны рассматривать эти забавы как начало немецкой комической оперы”.
Семейство Бахов создало такое музыкальное пространство, которое зачало, выносило и родило величайшего гения органной музыки. В своей обыденной жизни это был непритязательный и невзыскательный человек. Зато в своем искусстве он не терпел никакой обыденности.
“Даже в своих светских сочинениях он презрел все обыденное; в органных же композициях он отошел от обыденного неизмеримо дальше, так что тут он предстает в моем воображении уже не как человек, а как некий просветленный дух, воспаривший над всем бренным и земным”.
Изысканность, красота, гармония во всем, в сочинениях, как в светских, так и церковных, в игре, как на органе, так и на клавесине и на клавикорде, - именно этому служил Бах всю свою жизнь.
“Доскональное знание гармонии, стремление к своеобразию изложения музыкального материала, не допускающего какого бы то ни было сходства с музицированием, практикуемым вне церкви, ничем не ограниченная (и притом полностью согласующаяся с неудержимым полетом неисчерпаемо богатой фантазии) власть над инструментом, проявляющаяся как в игре на мануалах, так и во владении педальной клавиатурой, быстрота движения мысли, позволявшая ему безошибочно выбирать из обуревавшего его обилия идеи лишь наиболее подобающие его намерениям в каждый данный момент, - короче говоря, его всеобъемлющая гениальность, вместившая в себя всё, что требуется для того, чтобы довести до предела совершенства такое, казалось бы, беспредельное искусство, как органное музицирование, дала-таки ему возможность возвести это искусство на такую высоту, до какой оно никогда не дорастало до него - и на какую оно едва ли когда-нибудь подымется после него”.
Музыка была формой, которую принимала его душа, разворачиваясь в пространстве обыденной реальности.
“Музыка была в его представлении полноценной речью, а композитор - поэтом, который, на каком бы языке он ни изъяснялся, непременно должен располагать выражениями, пригодными для передачи его чувств”.

“Ну, а поскольку он никогда не работал на потребу широкой публике, предпочитая неизменно следовать своему художественному идеалу без всякой оглядки на успех и тому подобное, у него просто не было оснований ущемлять себя в использовании своих творческих возможностей. И он таки никогда себя в этом не ущемлял. Поэтому в его инструментальных сочинениях каждый поворот - это новая мысль, каждая модуляция - новая стадия непрестанного развития живой музыкальной ткани, происходящего в замкнутом круге избранной композитором тональности, в который вовлекаются также другие, близко родственные ей строи”.

“Как и всякий истинный гений в искусстве, он ориентировался на себя”.

“Он считал, что не публика должна формировать художника, а художник публику”.

Высшая свобода – свобода в творчестве. Но позволить ее себе нельзя. Не получится. Она достигается, а может быть даруется за усилия, труды, самоотверженность и любовь к выбранному делу. Даруется не Землей, даруется Небом.

Несколько фотографий старинных европейских органов.
http://copypast.ru/2008/02/01/starinnye ... _foto.html

Изображение

Изображение

Изображение

Изображение


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 08 дек 2013, 20:14 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Микалоюс Чюрлёнис.

Последние институтские каникулы. Сдана последняя сессия, госы. Впереди преддипломная практика, дипломная работа и защита. Но это еще не скоро, летом. А сейчас… последние студенческие каникулы. Мы едем в Литву, в Каунас.

Город чудесный, чистый, неспешный, почти европейский. Мы гуляем по улицам старого города, посещаем музеи. В общем, обычная жизнь туриста, спешащего увидеть и узнать как можно больше. И это многообразие новой информации, накладываясь друг на друга, прессует даты, факты, имена, названия в какой-то плотный плохо различимый комок, из которого что-то нужное может выковырять только необычное невероятное ощущение.
Где-то в середине нашего пребывания в Каунасе мы оказываемся в Национальном художественном музее имени Чюрлениса.

Кто такой Чюрленис, я тогда не знала. Догадывалась, конечно, что это известный литовский художник, которого литовцы очень ценят и гордятся им, раз назвали его именем свой главный художественный музей.
Экскурсовод рассказывала о национальной художественной школе, о местных художниках. Что-то нравилось, что-то нет. Но имена и названия забывались практически сразу же, в соседнем зале. И вот залы с работами Микалоюса Чюрлениса.

Я ходила от одной работы к другой. Внутри тишина. Но это не тишина покоя, это тишина напряжения. Оглушенные чувства молчали. Они просто не знали, как им реагировать. Экскурсовод со своей выверенной информацией только мешала. Мне очень хотелось остаться одной, чтобы понять, почувствовать, что такое передо мной. Но экскурсия есть экскурсия. Мы шли из зала в зал, а напряжение внутри меня все росло.
Последний зал в нашей экскурсии. Музыкальный. Чюрленис, оказывается, был еще и музыкантом. В нем несколько картин, несколько стульев и магнитофон. Экскурсовод что-то рассказывает о его музыкальном творчестве. Я не слушаю. Я стою перед картиной, которая притягивает мое внимание, но не пускает меня в себя. Я не могу в нее войти. Почему? Ведь если картина неинтересна душе, то тогда либо проходишь мимо, либо рассматриваешь только разумом: сюжет, краски, форма, техника,… но вот если картина впускает в себя, то все остальное уже не важно. Открывается иной план картины, дорисовывается объем, часто выплывают реальные ощущения, реже звуки. Но звуки всегда были отдельными, что-то вроде неясного шума, создаваемого обретающими объем формами. И вдруг я услышала музыку. Негромкую, но очень отчетливую. Я не сразу поняла, откуда она взялась столь явственно слышимая. Оглянулась. Экскурсовод включила магнитофон, оставила нас слушать музыку и ушла.
Я снова обернулась к картине. Посмотрела название. “Фуга”.

И картина впустила меня в себя.

Изображение

Она зазвучала. Это была именно гармония музыки, а не гармония форм или цветов. Эти гармонии разнятся. Чем? Не могу сформулировать до сих пор.

Картина,… хорошая картина, твоя картина – это гармония цвета, которая своей гармоний выводит тебя из мира цвета в мир форм. Так было для меня всегда до встречи с Чюрленисом. Он вывел картину в другую сторону, соединив цвет и музыку. На его картины надо настраиваться как на музыку, как на динамику и взаимопроникновение.
Зыбкость, неустойчивость форм и вдруг ясная предельная четкость, взаимное пересечение того, что в мире жестких форм не пересекается, и неожиданные пространства, рождающиеся в результате этого пересечения.

- Ирин, пошли. Все ждут только тебя. Пора на обед ехать. – окликнул меня мой друг.
Я оторвалась от картины. В маленьком зале я осталась одна. Музыка стихла, но во мне звучали цвета.

Из музея я вышла ошеломленная. Я никогда не переживала ничего подобного. Эти переживания не укладывались в имеющиеся у меня определения. И до сих пор не укладываются. Я не знаю, как рассказывать об этом словами.
Я уехала тогда из Каунаса с новым живым именем в моей душе, Микалоюс Чюрленис.

Потом это новое переживание надолго забылось.
Натыкаясь на картины Чюрлениса (чаще в репродукциях), пыталась снова проникнуть за них в музыку. Не всегда удавалось. Моя визуальность упорно конструировала мир форм. Правда мир этот изменился. Он уже не был столь жестко предметен. Он уже не был столь жестко конструктивен. Форма стала уходить из объектного мира. В ней тоже появилась Тайна. И она очень тихо и слабо стала просвечивать сквозь форму.
Иногда состояния похожие на впечатление от его картин стали, как искры, вспыхивать в реальности, недолго, секунды - доли секунды, сложно сказать. Мозг быстро возвращал меня к привычному видению. Чюрленис сумел их удерживать надолго и описывал их звуком и цветом.



Изображение

Его город узнаваем. Что-то подобное однажды снилось. Там как-то по-другому ощущается само пространство. Именно сферически, открытой полусферой. И по-другому ощущается свет. С одной стороны есть явное свечение солнца, с другой какой-то мягкий свет исходит изнутри сооружений. И он не точечный, словно бы без источника, словно сам строит эти здания и сооружения.
Картину эту я нашла уже после того, как приснился сон. Пытаясь понять его суть, долго думала и размышляла, долго искала хоть какие-то описательные аналогии. А потом вспомнила о Чюрленисе. И стала искать репродукции его картин. Нашла Город и сразу поняла, что это знакомо не только мне, а значит и в этих странных переживаниях есть какая-то общая закономерность.
Музыка у этого Города полифоничная, органная. Трубы, трубы,… дома как трубы, а некоторые как целые регистры. И звук одновременно и низкий, и высокий. Высокий идет фоном, вытягивает картину вверх, к небу, в световую перспективу. Низкий уплотняет и удерживает весь рисунок от распадания. Горизонта нет. Просто уходящая в даль и становящаяся все менее различимой бесконечность городского пространства.

Возможно, его картины надо смотреть с его музыкой. Но живопись его невероятно музыкальна сама по себе. Если ее долго рассматривать, она зазвучит.





Картины Микалоюса Чюрлениса можно посмотреть на сайте http://ciurlionis.eu/ru/chyurlenis/


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 29 янв 2014, 20:24 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Крик

Летний день перешел свою знойную полуденную вершину и неторопливо двигался к своему закату, сменяясь легкой прохладой летнего вечера. Вся окрестная детвора вывалилась на улицу. Их суетящаяся звонкая трескотня напоминает птичий гомон. Слов не разобрать. Все говорят друг с другом и со всеми, организуя пространство игры и живя в нем. Впрочем, я и не прислушиваюсь. Пытаюсь сосредоточиться на работе. Но конец недели и мысли об отпуске расслабляют душу. А неугомонный детский гомон тянет на улицу.
И вдруг в этом гомоне нарастает напряжение. Слова переходят в крик. Двое или трое малышей, отстаивая что-то свое, всю энергию собственного самоутверждения вкладывают не в смысл, а в громкость слова. И через несколько секунд слова уже не нужны, они просто орут. Это не плач, это ор усилия. Всё. Кто-то заплакал, кто-то отошел, кто-то удовлетворенно смолк. А у меня в сознании всплыла картина “Крик” Эдварда Мунка.


Изображение

Картина скандальная, мистическая и невероятно дорогая. Это самая дорогая на сегодняшний день картина, проданная на аукционе. Почему она так привлекает внимание?
Ее воровали и возвращали, с ней связывают трагические судьбы людей, вступавших с ней в непосредственное общение, ее ругали и анализировали, ее уже больше века рассматривают в музеях и в репродукциях, ее продают (очень дорого) и покупают (еще дороже). Что она такое? Суть современной жизни?... внутренняя глубокая экзистенциальная беда человеческой души?...

Крик – это спрессованная энергия слов. Всех слов, всех, которые есть в душе.
В каждом слове цветные оттенки соответствующего чувства или внутреннего ощущения. Цветовые потоки становятся потоками звуковыми и изливаются в мир словами. А мир, как тот каменный уступ под водопадом, не хочет или не может или не желает его принять. Непонятость или непризнанность – это замкнутый котел со все возрастающим давлением.
Наша внутренняя иррациональность во всех культурах определяется двумя символами – водой и огнем. Чувства и ощущения – стихия водная с глубиной, текучестью, инертностью, мощью, прохладностью. Эмоции и желания – стихия огненная, пламенная, жаркая, требующая для своей жизни топлива, оставляющая после себя пепел и угли, не дающаяся в руки, согревающая и сжигающая. И вот в растущей человеческой душе, еще не умеющей открываться миру, встречаются эти два состояния. Если чувственно-ощущаемый водный поток больше сильнее, то он загасит эмоциональный огонь желаний и страстей и изольется в мир слезами. Но если эмоциональный огонь окажется сильнее, то иррациональный котел взорвется и эмоциональное напряжение вырвется наружу криком: криком страха, криком боли, криком злости или раздражения.

На рисунке 1892 года "Отчаяние" Мунк сделал следующую запись: "Я гулял по дороге с двумя товарищами. Солнце садилось. Небо вдруг стало кроваво-красным, и я почувствовал взрыв меланхолии, грызущей боли под сердцем. Я остановился и прислонился к забору, смертельно усталый. Над сине-черным фьордом и городом лежали кровь и языки пламени. Мои друзья продолжали гулять, а я остался позади, трепеща от страха, и я услышал бесконечный крик, пронзающий природу".

Картина “Крик”, первый ее экземпляр, написана в 1893 году. А в 1883 году в конце августа у берегов Индонезии случилось крупнейшее в современной истории извержение вулкана Кракатау. Погибло около 36 тысяч человек. Было разрушено почти 300 городков и селений. Значительное количество вулканического пепла оставалось в атмосфере на высотах до 80 км в течение нескольких лет и вызывало интенсивную окраску зорь в странах Северного полушария. Видимо одна из таких кровавых зорь и стала эмоциональной основой картины “Крик”.

Темные и багряно-красные цвета словно сдавливают человеческую фигуру на переднем плане картины. Фигура почти условная. Это не взрослый человек, это подросток. И не важно мальчик это или девочка, юноша или девушка, похоже что это некий рубеж взросления. Наискосок в нижнем конце картины обозначен мост. В его конце две мужские фигуры. Их линии строги и точны так же как линии моста и линии перил. В кричащей фигуре нет ни одной устойчивой оси. Кажется, ее сжимают и качают темно-красные волны, заполнившие остальную часть картины. И нет сил устоять на этом узком мосту с ненадежными перилами. И страшно обернуться и пойти к тем двум фигурам, которые как безликие тени сторожат противоположный конец моста. Безвыходное отчаяние и страх в круглых глазах и круглом рте. И кажется, что единственно возможная эмоциональная реакция – это крик.
Однако мост не случаен. В его изображении все те же цвета, что и при изображении пейзажа, но теперь это прямые лучи, ставшие опорой всем трем человеческим фигурам на этой картине.
Весь сюжет: и тревожный пейзаж фьорда, и кричащий человек и мост, направлены к зрителю. Это словно развернутая в пространстве какая-то негативная эмоция, какое-то чрезвычайно экспрессивное состояние души, которое, рассмотрев, можно развернуть к людям, отыскав в энергии страха и отчаяния те позитивные линии, из которых можно построить мост.
Мост к другим – это выпрямленная в линии действия энергия страха, или крика, или отчаяния, или раздражения. То, что было спрессовано и сжато через картину, текст, музыку становится видимой, развернутой реальностью. Становится мостом к другому, помогает другому перейти по нему от хаоса к космосу, от пугающей бездны неопределенности к творчеству, от изолированного одиночества к взаимному партнерству.

Мунк написал четыре версии этой картина, а потом перестал их писать, словно излил всю энергию крика на живописные полотна, возможно бессознательно и для себя самого, объединяя на одном куске холста пугающую хаотичную мощь природных стихий, прямым отражением которой является наше эмоциональное восприятие окружающего мира, и хрупкую, но единственную возможность преодолеть их: мосты человеческого творчества.
Думается мне именно этим и пугает, и притягивает внимание зрителей эта картина Эдварда Мунка. Остановить свое внимание на огромной силе внутреннего хаоса, стремящегося вырваться наружу, и ощутить под собой мост, который надо сохранить.
Мучительное человеческое состояние.
Выход из него – творчество.

(июнь 2013 г. – январь 2014 г.)


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 16 апр 2014, 19:32 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Мечта.

“Труд сделал из обезьяны человека” – привыкли мы в шутку или всерьез повторять вслед за Ф. Энгельсом. Но чего ради захотел древний человек трудиться? Ведь должно же было в его душе появиться что-то настолько важное, ради чего не жалко было потратить ни физические силы, ни умственные усилия, ни время.
Возможно однажды давным-давно случайно, а может и нет, в чью-то душу залетела мечта. Какая она была эта первобытная мечта, чего касалась? Кто знает. Но природа ее была точно такая, как и сейчас. Легкая, воздушная, будоражащая душу, заставляющая мучиться и совершать ради нее поступки такое инертное и равнодушное ко всему, кроме себя, тело.
Выжил бы человек в агрессивном мире, если бы не мечтал? Возникли бы в нашем мире такие понятия как добро, красота, идеал, если бы не обладали мы способностью мечтать?

Однажды в детстве мне в руки попала потрепанная книга. То ли взяла у кого-то из подруг, то ли в библиотеке, сейчас не помню. Жаркий солнечный день, меня зовут играть на улицу, а я не могу оторваться. Сижу в углу дивана и запоем глотаю страницы.
Все началось с предсказания…

“- Не знаю, сколько пройдет лет, - только в Каперне расцветет одна сказка, памятная надолго. Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая: и ты будешь стоять там. Корабль подойдет величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки; нарядная, в коврах, в золоте и цветах, поплывет от него быстрая лодка. - "Зачем вы приехали? Кого вы ищете?" - спросят люди на берегу. Тогда ты увидишь храброго красивого принца; он будет стоять и протягивать к тебе руки. - "Здравствуй, Ассоль! - скажет он. -Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слез и печали". Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом”.

Изображение

Да, это были “Алые паруса” Грина. Я ходила по неприветливым улицам Каперны вместе с Ассоль. Я гуляла по огромному мрачному замку вместе с Греем и все ждала и ждала, когда же Грей увидит во сне Ассоль и как он ее найдет. Но не было никакого сна и не было никакого волшебства. Встреча оказалась почти случайной, а алые паруса были водружены на “Секрет” страстным желанием Грея.

Я закрыла книжку и долго сидела потрясенная. Меньше всего я ожидала именно такого поворота развития событий. Все было просто и сложно, чудесно и в то же время реально, почти обыденно. Ничего сказочного на первый взгляд, но невероятно глубокая тайна поселилась с тех пор в моей душе.

Ассоль… Имя девушки не просто звучало, оно пело. Пело тихо и очень гармонично.
Ассоль была самой обычной сказочной героиней. Красивая, добрая, кроткая, трудолюбивая, всеми гонимая, отвергаемая, живущая в бедности, но в бедности независимой, она по логике сказки должна была получить все ее главные призы. И сказка не могла изменить своему жанру. Ассоль их получает. Обещанный корабль под алыми парсами, управляемый достойным капитаном со всеми признаками сказочного принца, в финале прекрасной феерии приплывает за ней.
Потрясенные жители Каперны со злобой, страхом и возмущением встретили это чудо. Встретили и проводили. Ненадолго, всего на несколько минут, невиданная тайна разорвала угрюмую обыденность. Зачем Каперне корабль с алыми парусами? В нем нет проку. В нем нет прибыли, одни убытки. Его паруса слишком заметны. Они вызывающе ярки и независимы. Зачем Каперне Ассоль, верящая сказкам, и довольствующаяся мечтами? Столь же непрактичная, при всем ее трудолюбии, как и ее мечта. Почти вся Каперна изолирует себя от нее. Мечтать о неведанном бессмысленно. Жители Каперны это хорошо знают.

Мечта – это и есть единственно возможная форма будущего. Ведь иного будущего нет. Есть настоящее как реальность переживаемого момента. Есть прошлое, как память. А будущее – это всегда мечта. Всегда хочется, чтобы однажды будущее стало настоящим, но не всегда это получается. А впрочем,… может быть и случается, только мы не всегда узнаем в настоящем подлинную страсть мечты, которую очень часто мы раскрашиваем барочным изысканным изобилием и заворачиваем в пасторальную идиллию. Но мечта из будущего всегда отбрасывает в настоящее свою тень в виде планов, желаний, влечений, целей. Эта тень будоражит душу и разум и отбирает у настоящего часть сил, времени, энергии.

Есть еще один талантливый мечтатель в нашей литературе Илья Ильич Обломов.

“Ему доступны были наслаждения высоких помыслов; он не чужд был всеобщих человеческих скорбей. Он горько в глубине души плакал в иную пору над бедствиями человечества, испытывал безвестные, безыменные страдания, и тоску, и стремление куда-то вдаль, туда, вероятно, в тот мир, куда увлекал его бывало Штольц.
Сладкие слезы потекут по щекам его...
Случается и то, что он исполнится презрением к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом... Вот-вот стремление осуществится, обратится в подвиг... и тогда, господи! Каких чудес, каких благих последствий могли бы ожидать от такого высокого усилия!”...


Мечта о всеобщем человеческом благе зажигала кровь Ильи Ильича, напрягала мускулы, преображалась в стремление, в действие, но…
“ Но, смотришь, промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам”.

Мечта почти хмель. Она вырывает человека из времени, хорошо, если в вечность, но часто всего лишь во вневременье.
Реализация мечты, ее воплощение требует времени, постоянных усилий и монотонной кропотливости. Последнее особенно противоречит мечтательному состоянию. Кропотливость и монотонность не для легкого и быстроменяющегося пространства воображения. Мечта как корабль. Где-то спрятавшиеся внутри желания порождают легкий эфирный поток образов, картин, видений. Ветер, созданный этим движением, наполняет паруса корабля и мчится он к цели, разрезая волны чувств, вспенивая за кормой легкую пену чувственного удовольствия и поднимая недолговечные брызги эмоционального наслаждения. Корабль движется по живому пространству души, мечтой будоража его. Однако очень часто единственным назначением мечты остается это самое поверхностное перемешивание внутренних вод. Но почему же внутренняя вскипающая энергия не всегда выходит наружу, в действие, в поступок, в реализацию чувств?

Ассоль живет мечтой. Она ей помогает проживать настоящее, не отвергая его. Обломов живет в мечте. Он ею заменяет настоящее. Так проще и удобнее.

Там, в пространстве мечты только один главный герой, сам мечтатель. Все остальные персонажи только статисты, разворачивающие и поддерживающие это самое пространство мечты. Чаще всего именно это и не позволяет воплотить мечту в самом ее прекрасном и идеальном образе в реальность. А так ведь хочется. Хочется именно той идеальной возвышенности, что вдохновляла на действия и поступки. И половинчатость, несовершенство исполнения кажется предательством мечты.
Всё или ничего! – золотая рамка, обрамляющая прекрасные картинки воображения и возвышенные чувства. Эта золотая рамка и становится золотой клеткой мечты. В нее запирается все прекрасное, идеальное, возвышенное или просто то дорогое и любимое, к чему стремится душа.
Но запертая в клетку мечта хиреет, слабеет, тускнеет. Иногда она там и забывается, иногда используется только для развлечения или отвлечения от серой повседневной реальности. Возникает два параллельных непересекающихся мира: мир идеальной мечты и мир повседневной реальности. И самое настоящее чудо, которое может случиться при соприкосновении этих миров, это не корабль, приплывший за Ассоль, это Обломов, вставший с дивана, написавший план реорганизации имения и поехавший в деревню его воплощать. Но не встал, не написал, не поехал. Хотя и любимая муза, пытающаяся вдохновить его на поступок, появилась, и близкий друг не оставлял своих усилий расшевелить заплывающую жиром плоть.

Есть у мечты одна особенность. Она иногда чудесными вспышками-встречами врывается в нашу обыденную жизнь. Однако, чтобы разглядеть ее призывы, душа должна быть готова отказаться от какой-то части пусть скучной и серой, но такой давно привычной обыденности. Отказаться сразу, сейчас, в то самое мгновение, когда на горизонте появятся алые паруса. “Секрет” не будет стоять в бухте Каперны и ждать, когда Ассоль соберется и уж тем более, когда она решится взойти на его борт.

Ассоль не привязана слишком к Каперне. С собой она готова взять только отца. Все остальное ее не держит.
Илью Ильича Обломова держит диван, пыльная, но привычная комната, нерасторопный, но удобный Захар. Все это на корабль не возьмешь. И раз за разом он отплывает без него. Со временем мечта перестает будоражить душу, звать и манить. И тихо незаметно умирает. Так завершается подлинное предательство мечты.

Чтобы следовать за мечтой все, что ты захочешь взять с собой, должно быть столь же мобильно, как и ты сам. Конечно, все это касается не внешних примет, все это касается внутреннего состояния. Подвижным должно быть не только воображение. Подвижным должны быть возникающие вслед за ним желания и намерения.

Алые паруса – символ желания – чутко ловят всей своей поверхностью легкий поток воображения. И уверенная рука капитана вслед за своим намерением разворачивает корабль к берегу. Несмотря ни на что, Каперна должна увидеть чудо. Увидеть и запомнить. Чтобы мечта реализовалась сначала как сказка, легенда, миф, а потом, со временем, стала привычным явлением действительности, преобразуя ее собой.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 08 май 2014, 20:28 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Пока мы лиц не обрели
(размышления о романе-притче Клайва Стейплза Льюиса)

Однажды в одном из наших центральных книжных магазинов я наткнулась на целую полку книг Клайва Стейплза Льюиса. Я искала его “Хроники Нарнии” в подарок племяннице и вдруг… целая серия его философских и теологических эссе. До того дня я читала только его “Хроники Нарнии” и всё. Хотя знала, что он интересный философ, мудрый теолог, вроде бы еще литературовед, ну и конечно же известный и большой писатель. Решила непременно в этот раз что-то выбрать для себя из его большого литературного наследия. Но что?... глаза разбегались.
Я брала книги, читала аннотации, открывала наугад, вырывала отдельные абзацы в надежде поймать тот тихий радостный звон в душе: всё, это я хочу прочитать. И вот в моих руках книга, на обложке которой немного знакомая репродукция и название “Пока мы лиц не обрели”.

Изображение

Бугеро, Бугро (William-Adolphe Bouguereau) Вильям-Адольф, французский живописец.

Читаю аннотацию. Клайв Стейплз Льюис пересказывает классический и хорошо знакомый многим миф о любви Амура и Психеи. “Пересказанный миф, так ли это интересно?” – подумалось мне. Открываю первую страницу…
“В книге этой я буду обвинять богов: в первую очередь того, который обитает на Седой горе. Словно перед строгим судьей, я расскажу без утайки обо всем том зле, что этот бог причинил мне. Увы! Нет в мире такого суда, который рассматривал бы тяжбы между богами и смертными людьми, а бог Горы - я уверена - не ответит на мои обвинения”.
И я поняла из магазина я уйду именно с этой книгой.

В век, когда Бог умер, именно с обвинения Ему или им начинается их воскресение.

Любовь и власть, справедливость и милосердие, шантаж и сочувствие,… в главной героини этой книги все это соединено в один бесформенный клубок. “В сердце твоем на одну часть любви приходится пять частей гнева и семь частей гордыни”. – говорит Лис Оруали.
Пока лицо скрыто платком их нельзя разделить, потому что все это единая, но пока еще безликая плоть души. И чтобы обрести лицо, надо умереть прежде смерти, потому что потом будет поздно.

Оруаль, Царица Гломская, собирает документальный материал, чтобы свидетельствовать против богов. И материал этот оказывается автобиографией или притчей об Оруаль и попутно историей вымышленного царства Глом.

Сначала кажется, что Оруаль винит богов в своей несчастливой судьбе.
Она – старшая дочь царя Трома, жестокого, властного, грубого самодура. К тому же она некрасива. Все вокруг вообще считают ее уродиной и не скрывают этого своего мнения.
Рассказ Оруаль о своей жизни начинается с того момента, когда умирает ее мать. Отец женится вторично и через год рождается ее прекрасная сестра Истра, которой Лис дает греческое имя: Психея. Молодая царица умирает родами. Царь Тром разгневанный, что боги в очередной раз послали ему дочь, а не наследника, несмотря на все его дары и приношения, надолго забывает про девочек, уйдя в государственные дела и развлечения. И для Оруали начинается самый прекрасный период ее жизни.
Еще до рождения Психеи во время очередной войны в плен к царю Гломскому попадает просвещенный грек Лис. И царь приставляет его к своим дочерям (в то время их было две: Оруаль и Редиваль) в качестве учителя, надеясь, что со временем, когда родится наследник, Лис начнет обучать именно его.
Но рождается девочка. И Оруаль практически заменяет Психеи мать. Она растит девочку, заботится о ней, занимается ее обучением. И сама продолжает учиться у Лиса наукам и философии, языкам и поэзии.
Она прямая и волевая, учится сражаться и скакать на коне. В общем, после смерти отца именно она становится царицей Гломской. В это же время умирает старый Жрец и его преемником становится Второй Жрец Арном. Он молод, ровесник царице. И быстро с ней договаривается и о поддержке друг друга, и о разделе сфер влияния на подданных.
Однако самые важные события в жизни Оруаль происходят до этого. Незадолго до своей смерти Царь и Жрец приносят Великую Жертву сыну Унгит богу Горы. Для спасения страны от мора, засухи, голода в жертву приносится любимица Оруаль Психея.

Унгит, главная богиня Глома, – бесформенное женское порождающее начало. В ее храме лежит громадный камень, на который льют кровь жертвенных животных. Этот камень и есть богиня Унгит, еще безликая и ненасытная. Чтобы породить жизнь и сохранить ее, даровать плодородие и уберечь от мора и войн, она требует смерти и крови.
Оруаль тоже становится безликой. Став царицей, она закрывает свое лицо платком, пытаясь скрыть тайну своего облика. Со временем все, даже во дворце, забывают как она выглядела. И некоторые считают, что за платком скрыто чудовище, а некоторые, что платок скрывает неземную красоту, скрывает, чтобы не отвлекать внимание от насущных дел.

Психея, принесенная в жертву, не умирает. Она становится женой прекрасного бога, но видеть его не может. Он приходит под покровом ночи и с рассветом исчезает.
Оруаль находит свою сестру, которая живет в прекрасном дворце со своим возлюбленным богом. Но дворца Оруаль не видит, а лик бога не позволено видеть даже Психее.
И это становится для Оруаль это главным козырем в попытке убедить сестру в том, что она заблуждается, считая, что живет в прекрасном чертоге бога, и что ее муж – бог Западного Ветра. Зачем скрывать прекрасное, если оно прекрасно? Скрывать можно только уродство или неправду. Так считает Оруаль и шантажом вынуждает Психею посмотреть в лицо любимого мужа.

К. С. Льюис рассматривает древний миф как бы с двух сторон. Оруаль не только причина изгнания Психеи из брачных чертогов прекрасного бога, она становится участницей всех тех испытаний, что выпадают на долю Истры-Психеи. Хотя Оруаль-Майя и Истра-Психея по-разному их проходят или по-разному… относятся к ним.

Первое испытание: перебрать огромную кучу перемешенных зерен, рассортировать их по своим кучкам. Оруаль, описывая свой сон, где она перебирает эти зерна, говорит об огромной куче, о безнадежной работе, о том, что она иногда становилась муравьем и “тогда зерна были для меня что мельничные жернова”. Тяжесть нудной, кропотливой, неподъемной работы пугал, но Оруаль, как муравей – символ трудолюбия, покорности, смирения, делала и делала, рассортировывала зерна не только во сне, но и в своей реальной жизни. И поэтому Психее в ее испытании это работа не кажется утомительной, ей помогают муравьи. Кропотливые и постоянные усилия внешнего человека – Оруали, помогают работе внутреннего человека – Психее и наоборот.

Во втором испытании Оруаль решается сама украсть клок золотого руна у пасущихся за рекой овнов. Однако они вдруг устремились к ней, сбили с ног и прошлись по Оруали острыми копытами… Не со зла.
“Они не хотели сделать мне больно - они просто резвились и, возможно, даже и не заметили меня. Я понимала их: они топтали меня и давили от избытка радости, безо всякого злого умысла - наверное, так сама Божественная Природа разрушает нас и губит, не питая к нам никакого зла”.
Зато Психея с другой стороны стада собирала клочки прекрасной шерсти, запутавшиеся в шипах густого терновника.
Золотое руно – символ наивысшей ценности, недостижимого.
И опять… Это высшее недостижимое Оруаль хочет украсть, надеясь, что через это руно она обретет красоту. Но овны, резвясь, проходят по ней. Хоть и доставляют ей мучения, но не убивают ее. Зато ее сестра Психея, внутренняя мудрость, только благодаря этому имеет возможность собрать часть руна, искры божественного света.
Оруаль и Истра разные, но связаны невидимыми нитями. Одно и то же они делают по-разному и этим помогают друг другу.

В третьем испытании они, невидимые друг для друга идут рядом по пустыне за водой из реки мертвых. И эта пустыня, скорее пустыня Оруали. Это выжженное пространство ее души. Она страдает от зноя и жажды, но идет. “Я шла лет сто, не меньше”.
Истре-Психее тоже тяжело. Но она не так утомлена как ее сестра. И в этом испытании терпеливое перенесение страданий и непрекращающиеся усилия внешней стороны личности (Оруали) помогают внутренней стороне личности, божественной мудрости или божественной интуиции (Психее), выполнить его до конца.

И вот пройдя все выпавшие на ее долю испытания, Оруаль предстает перед судом с обвинительным списком. И только тут понимает, что это не та книга, которую она писала, это какой-то короткий свиток. Оруаль хочет крикнуть, что и тут ее обманули, что у нее украли ее обвинительную книгу и заменили ее другой, что она это читать не будет. Но неожиданно для себя она начинает зачитывать свиток, который держит в руке…

Обвинительная речь Оруаль...
- Я заранее знаю, что вы мне скажете. Вы скажете, что настоящие боги совсем не похожи на Унгит и я должна бы помнить это, потому что была в доме истинного бога и видела его самого. Лицемеры! Все это мне известно. Но разве это исцелит мою рану? Мне было бы легче стерпеть, будь вы все такими, как Унгит или Чудище. Вам известно, что у меня не было причин ненавидеть вас, пока Психея не завела речь о своем любовнике и его чертогах. Почему вы солгали мне, сказав, что Чудище пожрет ее? Почему этого не случилось? Тогда бы я оплакала ее, предала земле останки, поставила бы надгробие и... и... Но вы украли у меня ее любовь! Неужто вы не понимаете этого? Неужто вы полагаете, что нам, смертным, будет легче смириться с богами, если мы узнаем, что боги прекрасны? Напротив, тем будет хуже для нас. Ибо тогда (мне известна власть красоты) в вас - соблазн и чары. Ибо тогда вы не оставите нам ничего стоящего. В первую очередь вы заберете у нас тех, кого мы любим больше всего, тех, кто более всего достоин любви. О, я уже вижу, как это случится: с течением веков слава о вашей красоте распространится все шире и шире, и сын покинет мать, невеста - жениха, подчиняясь соблазнительному зову богов. Они уйдут туда, куда мы не сможем пойти за ними. Для нас было бы лучше, будь вы мерзки и кровожадны. Лучше бы вы пили кровь любимых, чем крали их сердца! Но как это подло - похитить у меня ее любовь, дать ей умение видеть невидимое мне... Пусть лучше любимые будут нашими мертвецами, чем бессмертными у вас. Ах, вы скажете (сорок лет вы нашептываете мне это), что мне было дано достаточно знаков, чтобы поверить в незримый чертог, а я сама не хотела знать правды. А с чего мне было хотеть, скажите-ка? Девочка была моя. На каком основании вы украли ее и спрятали на ваших жутких высотах? Вы скажете, что я просто завидую. Завидую? Пока Психея была со мной, с чего мне было завидовать? Если бы открыли мои глаза, а не ее, вы бы вскоре убедились, что я и сама могу все объяснить ей, научить ее тому, чему научили меня, я позволила бы ей стать вровень с собой. Но слышать болтовню девочки, у которой в голове не было ни одной собственной мысли, кроме тех, что я туда вложила, слышать, как она разыгрывает из себя ясновидящую, пророчицу... чуть ли не богиню... кто бы смог стерпеть такое? Вот почему я утверждаю, что нет разницы, прекрасны вы или отвратительны. Боги существуют нам на горе и на беду. В этом мире нет места и для вас и для нас. Вы – как дерево, в тени которого мы чахнем от отсутствия света. Мы хотим жить собственной волей. Я жила собственной волей, а Психея жила моей, и никто, кроме меня, не имел на нее права. Конечно, вы скажете, что дали ей радость и счастье, подобных которым я не смогла бы ей дать, и посему я должна радоваться вместе с ней. С чего бы? Почему мне должно быть дело до какого-то нового, ужасного счастья, которое не я ей дала и которое разлучило нас? Неужто вы думаете, что я хочу, чтобы она была счастлива любым счастьем? Да лучше бы Чудище разорвало ее в клочья у меня на глазах! Вы украли ее, чтобы дать ей счастье? Что ж, то же самое могла бы сказать любая прельстительная шлюха, которая уводит мужа у жены, любой воришка, который сманивает от хозяина его раба или собаку. Вот именно, собаку. Свою я смогу прокормить сама, ей не нужно лакомств с вашего стола. Вы что, не помните, чья это была девчонка? Моя. Моя! Не знаете этого слова? Моя! Воры, мошенники! Да, еще не сказала вам, что вы пьете людскую кровь и пожираете людскую плоть. Но я не буду пока об этом...
Свернуть

Оруаль обвинят богов в том, что они лишили ее любви Психеи.
Когда боги ужасные, мстительные, жестокие легко чувствовать себя оскорбленным и правым в своей обиде на них, на тех, кто чего-то не додал или чего-то отнял. Но их красоту и любовь вынести совсем невыносимо. Прекрасная Психея говорит, что чувствует себя неловко за свое несовершенство перед совершенным возлюбленным. Что же говорить об Оруали, которая, вслед за всеми, считает себя уродливой.

Ее обвинение богам перекликается с претензиями Великого Инквизитора Христу.
Зачем Ты пришел? – спрашивает Великий Инквизитор. Свобода для людей тяжкое бремя. Им невмоготу его нести.
Зачем вы так прекрасны? – спрашивает Оруаль. Вы лишаете власть ее силы и наделяете силой любовь.

Унгит – это я, - прозревает Оруаль, закончив писать обвинительные претензии к богам. И именно с этого прозрения для нее начинаются испытания, те же самые, что выпадают на долю Психеи. В одном они различаются. После третьего испытания Оруаль попадает в зал суда, чтобы огласить свои претензии к богам. А Психея спускается в преисподнюю, в царство смерти, чтобы принести оттуда ларец с красотой для Оруаль-Унгит.

Почему К. С. Льюис так переделал этот миф? От него осталась лишь внешняя форма событий, но как же глубоко поменялась внутренняя эмоционально-чувственная наполненность.
Сам К. С. Льюис об этом говорил следующее…
“Я не чувствовал никакой потребности быть верным Апулею, который и сам, почти наверняка, всего лишь пересказал миф, а не сочинил его. Ничто не было дальше от моих намерений, чем воспроизводить стиль “Метаморфоз”, этой странной смеси плутовского романа, литературы ужасов, трактата мистагога, порнографии и стилистических экспериментов. Нет сомнений, Апулей был одаренным писателем, но для меня его труд был скорее “источником”, чем “моделью” или “образцом”.”

Две сестры в концы притчи становятся похожи друг на друга, но каждая при этом остается сама собой.
“И увидела в водной глади бассейна два отражения - мое и Психеи. Но что это? Это были две Психеи: одна нагая и другая - закутанная в одежды. Да, две Психеи, обе прекрасные (впрочем, какое это теперь имело значение?), обе неотличимо похожие, но все же разные”.
Каждая из них проделала свой путь, чтобы сблизиться до неотличимой похожести, но при этом не слиться, не потерять себя и не присвоить другого.
Однако, если Оруаль, разумной, рациональной, прагматичной, нужны испытания, чтобы обрести свою красоту, свой лик, то зачем же их проходит прекрасная Психея? Ведь она уже по земным меркам наделена божественной красотой. Она уже почти богиня. Ее прикосновения исцеляют. Она сочувствует людям и соглашается стать Великой Жертвой. И эта ее жертва действительно спасает народ Глома. Так зачем же ей здесь в мифе К. С. Льюиса проходить те же испытания, что и в мифе Апулея? Это мне сначала показалось ненужным приемом. Но, перечитывая еще раз роман, вдруг поняла, что Психея – это божественная интуиция, божественная мудрость, которая, родившись в мире, обретя плоть, исказила свою божественную природу.
“Все мы, и Психея тоже, рождены в Доме Унгит. И все мы должны обрести от нее свободу”.
Спасая Оруаль-Унгит, Истра-Психея нарушает запрет бога и за это изгоняется из его чертогов. Ей тоже нужно пройти череду странствий, лишений и испытаний, чтобы, отыскав лик своей сестры, именно с ним вернуться в свой божественный дворец.

“Я отлично знаю, почему боги не говорят с нами открыто, и не нам ответить на их вопросы. Пока мы не научились говорить, почему они должны слушать наш бессмысленный лепет? Пока мы не обрели лиц, как они могут встретиться с нами лицом к лицу?”

Я очень неполно и коротко попыталась пересказать сюжет и главные события этой книги, к которой сам Клайв Стейплз Льюис относился с особой любовью. Те, кто еще не читал ее и кого она заинтересовала, могут прочитать ее здесь…
Клайв Стейплз Льюис. Пока мы лиц не обрели


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 16 май 2014, 11:40 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Акварель.
(небольшой эскиз)

Акварель значит водянистая. Это краска, которая живет в воде. Или оживает в ней. Да, так будет точнее… Оживает…

В акварели есть какая-то магия. Тайна краски.
Вот она набирается в кисточку. И кисточка переносит ее на бумагу. И здесь оставляет. Но краска продолжает свое движение. Она собирается в одних местах и высветляет другие. Она перетекает в соседние, еще влажные и живые краски. Смешиваясь, образует новые оттенки. Иногда невероятные, неожиданные, незадуманные мной. Иногда ненужные, грязные, лишние. Покрывая уже высохшие слои, она своей жизнью ненадолго оживляет и их. И те, откликаясь, вбирают ее, обогащая уже устоявшуюся структуру новыми оттенками.
Благодаря всему этому, цветовые возможности у акварели невероятные. Но эта живость краски делает ее и обаятельной, и очень сложной. Акварель не признает границ и она очень коммуникабельна. И кажется, ну вот сейчас я легко передам хотя бы свои общие ощущения от пейзажа или цветущего куста. Но не тут-то было. При кажущейся легкости и необязательности акварель требует к себе особого внимания и наработанного профессионального навыка. Дилетантизм она не прощает как, например, карандаш или пастель или укрывные краски, которые позволяют исправлять ошибки и маскировать недостатки. И все-таки несмотря на то, что карандаш и пастель мне даются лучше, несмотря на то, что мало рисую и поэтому опыт накапливается недопустимо медленно, акварель остается моим любим видом живописи.
Мне кажется, акварельная техника ближе всего выражает неуловимую динамику человеческих переживаний. Не столько и не только сами их,… они у нас очень разные и по цвету, и по фактуре, и по тону, если пользоваться живописными терминами,… сколько внутреннюю пластичную динамику эмоциональных, чувственных, иррациональных состояний.

Очень многие наши впечатления от внешнего мира исключительно акварельные.

Небо – это всегда акварель.
Самая прозрачная и ровная голубизна – это голубизна безоблачного летнего полуденного неба. Невидимый художник взял самую большую кисть и ровно-ровно сверху донизу распределил тонкую прозрачную водную голубизну.
Высокие перистые облака, словно просвечивающие кусочки белой бумаги. Кисть торопливо пробежала по листу, не особо заботясь о том, успевает ли краска стекать на бумагу. Та, что успела, неровно и несколько небрежно стекает вниз, разрезая белые незакрашенные следы на тонкие бело-голубые перья.
Но вот на кисти серо-голубая краска и в небе, как и на листе, появляются кучевые облака. Кисть движется прихотливо, изящной волной, завитками. Краска незаметно и осторожно сверху стекает вниз. И вот верх облаков в разрывах, незакончен и неустойчив. А низ, облачное подбрюшье, чуть тяжеловат, серовато-темен и плотен.
Темно-серые почти черные грозовые облака спускают свой серый дождевой цвет еще ниже, затеняя, приглушая цветовую гамму и реального пейзажа, и акварельного.

А вода,… aqua… Ее нервно-подвижная поверхность искажает формы, делая их небрежно-необязательными. А рябь и волны ломают единый цвет на отдельные мазки. На водной глади всё неустойчиво, размыто, трепетно. Все в движении, все течет. Иногда в какой-нибудь лужице рябь постепенно стихает, готовая вот вот остановиться. Но легкий порыв ветра или упавший лист вновь рушат уже наметившуюся стабильность.

Впрочем, акварель скорее описывает свет, чем воду. Все удаленные от глаз, ближе к горизонту, виды – это танец света. Дальние пространства еще больше зависят от освещенности, чем ближние. Размытые далью детали становятся цветными всплесками света. И созерцание этих пригоризонтных пространств очень часто вырывает душу из предметно-объектной реальности и погружает в мир субъективных впечатлений.
Деревья, горы, дома, холмы, озера,… из-за невозможности детально рассмотреть, там, вдали, все это становится неделимым целым. Целым, но при этом невероятно разнообразным.

Точно так же бывает, когда начинаешь прислушиваться к себе. Забираешься вглубь, туда, внутрь, за эмоции и даже еще дальше за чувства. Пытаешься уловить и облечь в слова и образы эту основу иррациональности, а она ускользает, не дается определиться. Один штрих накладывается на другой, а в следующее мгновение откуда-то приходит следующий тон или звук. Словно отблески иного света играют в укромных дальних уголках души.

Магия акварели…
Однажды в наш город привезли небольшую выставку акварельных работ Сергея Андрияки. Пейзажи, портреты, натюрморты – все было подвластно его волшебной кисти. Но я не только любовалась ими. Я к наиболее интересным подходила очень близко и упорно вглядывалась в технику исполнения. При близком пристальном рассмотрении – это всего лишь штрихи. На первый взгляд небрежные и, что самое поразительное, вблизи кажущиеся ненужными друг другу.
Зачем здесь в этой грязной весенней луже этот розовый штрих, вливающийся в серый? А этот изумрудно-голубой зачем? Я отходила. В луже отражалась холодная тень здания и голубое небо. Всё так конечно. Но большой пейзаж рисуешь (пишешь) всегда частями, да еще и послойно. Как удержать целое при нанесении слоя? Я подходила снова. И меня уже восхищала эта странная россыпь отдельных мазков на небольшом участке, который я рассматривала отдельно от картины. Вот этого мне всегда не хватало. Я начинала пугаться увеличивающегося хаоса на моих акварелях и, пытаясь что-то смягчить, а что-то уточнить, только увеличивала его.

Акварель нельзя исправить. Она словно отражает настоящее состояние души. Неуверенность, смятенность, спутанность, неопределенность… все выдают краски. И заставляют остановиться и прислушаться к тому, что внутри, и к тому, что во вне. И начать осторожно все это рассматривать и осторожно слой за слоем переносить на бумагу. Слой за слоем, начиная с самых светлых или самых тихих.

Наверное это тоже сродни медитации. Не зря акварельная техника зародилась на буддистском востоке почти сразу же как только была изобретена бумага. Запад же долго не считал акварель серьезной живописью. Но, начиная с 18-го века, популярность акварели стала возрастать. Особо много внимания ей уделил Уильям Тёрнер, предтеча французских импрессионистов. А импрессионизм – это и есть впечатление, т.е. это стремление передать не столько объективную реалистичность виденного, сколько внутренние субъективные ощущения, которое это виденное вызывает в душе художника. Но передать не статику этого состояния, передать ее неуловимую динамику. И тогда картина окажется живой связующей точкой между субъективными мирами людей, такими разными и такими изменчивыми. И эта разность и изменчивость залог того, что подлинная акварельная динамика всколыхнет другую душу и заставит пережить нечто свое, таинственное и глубокое.
У Александра Грина есть рассказ “Акварель”. Его главные герои кочегар Клиссон и прачка Бетси. Однажды ссорясь и ругаясь, они случайно попадают на "Весеннюю выставку акварелистов". И в одной из картин узнают свой дом.

“Человек десять рассматривали картину. Дорожка с полосами света, проникающего сквозь листву и падающего на заросшую плющом стену кирпичного дома с крыльцом, возле которого на деревянной скамейке валялась пустая клетка, показалась Клиссону знакомой.
- Похоже, что это наш дом, - произнес он тоном мольбы, надеясь прекратить казнь.
- Сбрендил ты, что ли?
Но чем больше прачка всматривалась в картину, тем понятнее становилось ей, что это точно тот дом, откуда исчезла злополучная крона. Она узнала окна, скамейку; узнала ветви клена и дуба, между которых протягивала веревки. Яма среди кустов, поворот за угол, наклон крыши, даже выброшенная банка из-под консервов - все это не оставляло сомнений. Глаза и память указывали, что Бетси и Клиссон смотрят на собственное жилье. Восхищенные, испуганные, перебивая друг друга подробными замечаниями, они немедленно доказали сами себе, что ошибки нет”.


Картина уничтожила их враждебное настроение. “… они проникались прелестью запущенной зелени, обвивавшей кирпичный дом в то утро, когда по пересеченной светом тропе прошел человек со складным стулом”.

Всего лишь другой взгляд на запущенное и бедное жилье, взгляд сквозь полоску света, взгляд, вынесенный изнутри в акварельный пейзаж, меняет отношение к этому миру и самих его обитателей.

Акварель своей нежной водной сутью перетекает из одной души в другую. Разбавляет темные тона переживания, фиксирует слабые неоформленные тона настроения, вступает в контакт с собственными внутренними цветами и создает собственные внутренние пейзажи.
Возможно это и есть главное чудо в нашей жизни. Вот что об этом сказал Сергей Андрияка в одном из своих видео-уроков рисования.

“Вы знаете, какое чудо. Каждый, кто попробует с кистью, с красками, карандашом прикоснуться вот этой красоты, он почувствует, наверное, совсем другой мир. Не мир суеты, в котором мы живем, не тот бешенный ритм, а мы остановимся и то, что свойственно человеку, мы начнем созерцать красоту. Красоту, которая вокруг нас, которую мы видим постоянно и абсолютно проходим мимо. Ну а одуванчики мы просто топчем. Вот в чем дело. Поэтому я вам желаю ощутить это чувство и порадоваться всему, что нас окружает”.






Несколько картин с сайта Сергея Андрияки.
http://www.andriaka-art.ru/



Изображение

Свет в лесу.


Изображение

На даче. Домик.


Изображение

Лунный свет.


Изображение

Московская набережная.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 21 авг 2014, 23:31 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Одиночество.

Изображение

Цвет у одиночества серый, разной насыщенности серый цвет, где-то между черным и белым. И от человека и ситуации зависит, в какую сторону пойдет душа вслед за чувством одиночества: в темную депрессию или в светлую уединенность. И туда, и туда может завести нас чувство одиночества.
Это цвет ахроматический. Черное - белое,… серый, … каким бы ни было одиночество, у него в общем-то нет цвета, настоящего цвета. Именно туда, в цвет, и стремится все время прорваться одиночество.

Одиночество,… оно ощущается как оставленность, покинутость. Нас оставляют любимые, забывают друзья, покидают, умирая, близкие, и на душе страх, тоска, боль и горечь. Как в детстве, когда потеряешься, когда единственно знакомый тебе мир вдруг куда-то исчезает и вокруг чужие дома, чужие лица, не замечающие тебя. А если, в ответ на твой плач, и замечающие, то и сочувствие их бестолковое и пугающее. Они же тебя не знают, они чужие, они не умеют понять и успокоить тебя, как это всегда умеет мама.
Ты растешь, вместе с тобой растет и твой мир и все меньше страха к чужому и незнакомому, и все больше интереса к другому и неизведанному. Но вот однажды уже среди родных и близких ты остро переживаешь тоску одиночества, всю ту же покинутость и оставленность, как предсмертный крик: “Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?” (Мф. 27:46). Внутри растет и ширится темнота и холод…

По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.


Однажды ты понимаешь, как одинока ты в этом мире. Ты одна,… одна, потому что ты не так реагируешь, ты не так переживаешь, ты не то видишь. Ты пытаешься рассказать о себе, но тебя не понимают. Тебя высмеивают, тебя не замечают, тебя предают, предают то, что ты считала важным, ценным, значимым. Как они могут? Крик одиночества. Он может вырываться наружу ссорами и скандалами, а может бушевать внутри бессильными и яростными слезами, замерзающими налету и сковывающими душу.
А потом напряжение спадает. Внутри тишина и боль. И главное не испугаться этой тишины и этой боли. Тишина, потому что умолкает твой собственный крик. Ведь кроме тебя самой внутри тебя никого и не было. Боль потому, что то, замёрзшее живое, начинает оттаивать, а это всегда больно.

Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.


Так кто же такая я, та, которую оставили, бросили, забыли, предали?
Меня оставляют, а я?... может быть это я однажды оставила всех? Меня забывают,… но что?... что именно забывают во мне?... что такое можно во мне забыть?... Меня предают,… но что такое важное можно предать во мне?... и почему это предается? Меня не понимают, а я?… понимаю ли я, о чем хочу рассказать и почему мне это важно?... понимаю ли я себя и других?

Познай самого себя. Это главная цель одиночества.
Блаженство тишины раскрывает душу и впускает свет в ту темноту, которая есть неведение. И этот свет вдруг освещает мир, огромный, странный, бездонный,… разный, смешной, упрямый, угрюмый, цветной, меняющийся,… мой мир. но что такое он, этот мир?... он отражение того, что я вижу?... или я вижу так, потому что он есть? И как то же самое видят другие?
Познание первым делом проводит черту между тобой и другими. Есть я и есть не-я, другой.
Другие… До сей поры это были чужие,…чужие, все, без исключения. Даже родные и друзья были всего лишь моей проекцией. Я видела в них только то, что было близко мне, или то, что хотела видеть. И вот в мире появляется не просто другой, в мире кроме меня появляешься ты. Из познания себя человек рвется в познание другого.

И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.

Белла Ахмадулина.

Интерес к другому как к “ты” – это особый интерес. Он отодвигает все внешнее: социальные роли, социальные маски, он обращен к внутреннему, к сущностному в другом. Ведь там, внутри тебя, такая же неисчерпаемая бездонность. А как вот это же самое видишь ты?... а как вот это же самое слышишь ты?... а как вот это же самое переживаешь ты? Как хочется увидеть мир твоими глазами, услышать мир твоими ушами, ощутить его твоими чувствами. Но как это возможно?... стать тобой… а как же тогда я?
Я не хочу до конца растворяться в тебе, да и не могу я до конца раствориться в тебе. Иначе исчезну не только я, исчезнешь и ты тоже. И это будет означать только то, что одиночество непреодолимо, раз для его преодоления нужно уничтожить то, где это одиночество возникает как чувство, саму личность.

Личность, лик, лицо,… то неповторимое и уникальное, что как-то по-своему, по-особому преломляет то общее и универсальное, что есть в нас, во всех нас, в каждом из нас. И это преломление общего и универсального в личное по каким-то неуловимым индивидуальным законам и есть познание. Значит, чтобы увидеть мир другими глазами, надо отыскать то общее, ту основу, ту суть, на которую мы вместе смотрим, и наделить это общее теми оттенками, о которых мне рассказывает другой. Я могу так никогда и не увидеть этих оттенков, я могу так никогда и не услышать этих звуков, но только благодаря другому то, что было моим, становится нашим, общим. И этим разрывает замкнутый круг одиночества. И через это растет душа, становясь внимательней и требовательней к тем внутренним пейзажам, которые она обнаруживает в себе.

“Тоска одиночества утоляется лишь в общении, не в обществе”.
Николай Бердяев. Я И МИР ОБЪЕКТОВ. Опыт философии одиночества и общения.

Одиночество преодолевается только общением. Именно общением, а не просто обменом информацией. Общение – это нахождение общего. Способы нахождения общего не обязательно должны быть вербальным. Можно вместе смотреть на общий закат или рассвет. Можно вместе слушать общую ораторию Баха. При этом важно только одно, важно не просто смотреть или слушать, важно видеть и слышать. Именно через видение и слышание отражается во вне личность человека. И именно видение, слышание и чувствование, когда они осознаются, формирует личность человека.
Набор информации в виде объектных знаний,… на самом деле это так называемые объективные знания, которые чаще всего мы и набираем в свой интеллектуальный багаж, чтобы при случае вынуть их и применить в нужном месте в нужное время,… но такой набор всего лишь внешний груз по отношению к личности. Этот багаж может быть очень велик, и тогда “я” будет казаться тоже великим, но это будет всего лишь раздутая величина. Саму же личность объективные знания (информация) никак не меняют. Чтобы что-то внутри изменилось, знания должны стать субъективными. Они должны не только преломиться во мне гранями моей индивидуальности, но эти преломления должны быть еще и осознанны мною.

“Людское общество обычно чересчур доступно. Мы встречаемся слишком часто, не успевая приобрести друг для друга новой ценности. Мы трижды в день сходимся за столом и угощаем друг друга каждый раз все тем же старым заплесневелым сыром - нашей собственной особой. Чтобы сделать терпимыми эти частые встречи, нам пришлось договориться о некоторых правилах, именуемых приличиями и этикетом, которые не дают нам вступить в бой. Мы встречаемся и на почте, и на вечеринках, и каждый вечер у домашнего очага. Мы живем в тесноте и спотыкаемся друг о друга и от этого, мне думается, несколько теряем друг к другу уважение. Для подлинно важного и сердечного общения такая частота не нужна”.
Генри Дэвид Торо. Уолден, или Жизнь в лесу.

Общение, как обмен информацией, и общение, как обмен приобретенными ценностями, - это две разные штуки. Ведь ценность эта сначала должна быть приобретена и познана как ценность, и донесена как ценность. И для другого она тоже должна оказаться ценностью. А это всегда внутренний углубленный труд, внутренний поиск, внутренняя сосредоточенность. Ценности нельзя собирать только для себя. Ими необходимо делиться с другими, иначе они никогда не обретут статуса ценности. Или же они окажутся объектными ценностями, теми, которыми можно владеть, увеличивая свою значимость, но нельзя общаться, прорываясь через одиночество к другому.
И вот тогда… тогда другой становится другом. Прорваться сквозь одиночество можно только в любовь и в дружбу.

Физически человек может выжить один. И не только в социуме, но и на необитаемом острове. Не случайно книга о Робинзоне до сих пор популярна и имя ее героя давно стало нарицательным. Отшельниками, на краю деревни, всегда жили кузнецы. Отшельницами, часто за границами поселений, на отшибе, жили те женщины, которых считали ведьмами или колдуньями. Ну и конечно уединенное отшельничество всего сопровождало тех, кто хотел познать Бога.

“Как далеко должен быть человек от своих ближних, чтобы чувствовать себя одиноким? Я выяснил, что иногда сколько ни шагай, это не помогает сближению двух душ. Чья близость более всего необходима нам? Уж конечно не близость самой большой толпы или станции, почты, трактира, молитвенного дома, школы, бакалейной лавки, Бикон Хилла или Файв Пойнтс, где скопляется больше всего людей, - но близость к вечному источнику жизни, найденному нами на опыте; так, ива растет у воды и именно к ней тянется своими корнями. Для разных натур это будут разные места, но тут-то и должен копать свой погреб истинный мудрец...”
Генри Дэвид Торо. Уолден, или Жизнь в лесу

Выводящая из одиночества близость никакого отношения не имеет к реальным физическим расстояниям. Также как и физическое одиночество никакого отношения не имеет к экзистенциальному чувству одиночества. Это чувство изначально возникает как результат выделения себя из общего пространства семьи, племени, рода.
Недифференцированное прежде внутреннее пространство оказывает поделенным на “я” и “не-я”. И эти самые “не-я” могут навсегда остаться другими, а могут стать врагами. Все это сохраняет и углубляет чувство одиночества. И лишь когда “не-я” становится другом или любимым, одиночество размыкает свой круг. Размыкает в сторону другого, в тайну его личности, в интерес к его видению.

Нет иного пути в преодолении одиночества. Как нет и иного пути к другому, как через одиночество. Именно поэтому оно никогда не преодолевается до конца. И именно это сохраняет и развивает твою собственную личность.

“Абсолютное уединение "я" от всякого другого, от всякого "ты" есть самоистребление. Я" перестает существовать, когда внутри существования ему не дано существование его другого, ты”.
Николай Бердяев. Я И МИР ОБЪЕКТОВ. Опыт философии одиночества и общения


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 02 ноя 2014, 18:08 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Фотографии.

Лето подходит к концу, а с ним и большинство отпусков. И откуда бы мы не возвращались, почти каждый почти наверняка везет с собой компактные гигабайты цифровых фотографий.

(Это эссе я начала летом, вернувшись из замечательной поездки, про которую собиралась начать писать свои путевые размышления. Но скоро уже подойдет к концу осень, а я почему-то никак не могу вернуться к летним темам. Почему?
Сначала решила переделать это эссе, но потом задумалась: возможно проблема в нем и мне его просто надо доделать, чтобы двигаться дальше. Поэтому продолжу начатое. Тем более, что осталось немного).


С появлением простых в использовании цифровых аппаратов, фотографами стали все. И поводом для того, чтобы навести объектив и нажать кнопку, становится всё: торжество и будни, пейзаж и портрет, архитектурные шедевры и собственная дача, величественные памятники и хрупкая бабочка в чашечке цветка.

Рассматриваю фотографии с последней поездки. Их много, очень много. “Зачем так много?” – думаю я. Что-то удаляю, но все равно остается еще достаточно много. Даже просто показать друзьям и близким займет немало времени. А если еще и рассказывать… Хотя такие иллюстрированные рассказы более живые и наглядные. Мало того они и для меня, как рассказчика, становятся некоторыми реперными точками, не только связывающими и направляющими, но и вдохновляющими нить рассказа.
И все-таки… только ли для рассказа я пытаюсь остановить мгновение, удержать его, зафиксировать?

Едва я миг отдельный возвеличу,
Вскричав: "Мгновение, повремени!" -
Все кончено, и я твоя добыча,
И мне спасенья нет из западни.
Тогда вступает в силу наша сделка,
Тогда ты волен, - я закабален.
Тогда пусть станет часовая стрелка,
По мне раздастся похоронный звон.


Это договор Фауста с Мефистофелем. Как только Фауст захочет остановить мгновенье, в этот самый миг его настигнет смерть и душа его будет принадлежать Мефистофелю.
Мефистофель вслед за Фаустом искушает и нас. Искушает окружающей красотой и бесконечным разнообразием внешних видов или просто трепетной нежностью к нашим милым дачам, к выращенным цветам и помидорам, к дружественным пикникам и сердечным родственным встречам, чтобы вырвать из нашей души вот это самое фаустовское: "Мгновение, повремени!".

Фотография – от др.-греч. φως / φωτος – свет и γραφω – пишу; дословно светопись – техника рисования светом. Свет пишет изображение на карте памяти. Нам остается только выбрать кадр и впустить его внутрь фотоаппарата. Но что именно выбрать? Какому мгновению сказать: “остановись”, тем самым убив его, заперев в тесной камере, на карте памяти фотоаппарата, потому что на свою мы не очень надеемся?
Но можно ли забыть самое важное и прекрасное? Ведь мы – это и есть память.

Поздней осенью наступает совсем совсем унылая пора никак не очаровывающая очи. Ноябрь в наших краях часто бывает еще бесснежным и поэтому блеклым, зябким и каким-то сиротливо-тоскливым. День уже съежился, словно от холода и серой бесприютности мира, до почти минимальной своей длительности. Солнечных дней очень мало. В основном низкая серая облачность, которая крадет голубую радость неба и золотистую бодрость солнца. Еще далеко рождественская и новогодняя суета. И контуры будущего лета еще не скоро разглядишь за долгой-долгой зимой. И вот тогда однажды вдруг захочется посмотреть летние фотографии.
Экран компьютера впустит лето. Оно будет другим, потому что я уже не буду в нем жить, я буду на него смотреть со стороны. Сначала оно покажется чужим и незнакомым. Летняя поездка, отодвинувшись во времени, чуть забылась. Забылась эмоционально и чувственно. За это время ведь уже случилось так много других всяких разных событий, которые давно отодвинули беззаботную летнюю пору на задний план.

Улицы чужих городов, горные ущелья, берег моря… Я смотрю на себя, прилежно позирующую, и с улыбкой вспоминаю свои тщеславные желания: запечатлеться в прекрасных городских интерьерах или природных пейзажах. Ну зачем мне это было надо? Я всматриваюсь в дома и деревья, воду и небо. Чужие города, чужая жизнь, мимо которой я прошла, рассматривая фасады, мосты, набережные, летние кафешки, цветники, памятники. Я всего лишь сторонний наблюдатель. За короткое время недолгих экскурсий можно только увидеть форму чужой жизни. Да и то только небольшую ее часть. Форма,… как часто она ведет к формальности и формализму. От них спасает собственное внутреннее восприятие.
Я смотрю на чужой мир глазами туриста и что-то в нем не замечаю, а что-то привычное и обыденное для его обитателей наоборот останавливает мое внимание. Этот взгляд любопытен, но он и поверхностен. Он не может заглянуть вглубь. Его туда просто не пустят. Туристский взгляд фасадно-витринный. И все-таки есть в этом какая-то созерцательная отстраненность.

Любопытство к чужому. Здесь все не мое. Здесь все будоражит и теребит внимание. Здесь так много всего нового, что часто теряешься. Где остановиться, на чем задержать свой взгляд? И вдруг там глубоко внутри просыпается узнавание. Нет, это не узнавание этого мира, этих пейзажей и этих фасадов. Это узнавание чего-то такого, что есть внутри меня, что было внутри меня изначально, это разворачивается моя внутренняя восприимчивость. На доли мгновения все меняется, видишь как-то сразу все: и далекое, и близкое, и общее, и детали, и сегодняшнее и прошлое, и может быть сразу и будущее. Это видение чего-то вечного. Но чего?... все это так огромно, что не вмещается в память. И торопишься хоть часть оставить в фотоаппарате. Хотя миг фотографии – это уже не то мгновение Вечности, к которому я прикоснулась. Это уже мгновение, убитое временем. Но там,… перед ним,… ведь было же,… было…
Возможно однажды, когда в окно будет стучать нудный холодный дождь, небо будет серо и низко, а на душе отрешенно-пустынно, одно из убитых фотоаппаратом мгновений отодвинет меня чуть-чуть за него, чуть-чуть в сторону, чуть-чуть вглубь или чуть-чуть ввысь и я снова окажусь в Вечности переживания.

Остановись мгновенье, ты прекрасно! И Мефистофель уже не сможет уловить мою душу.

(август-ноябрь 2014 г.)


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 02 дек 2014, 01:03 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Дома, вода, мосты…

В пору белых ночей Питер особенно красив. Или красив по-особому. Вечером солнце долго-долго опускается за горизонт и медленно-медленно поднимается из-за него утром. Солнце не торопится расставаться с городом. Оно его рассматривает. Также и я, после долгого перерыва оказавшись этим летом в Петербурге, с радостью рассматривала его, вспоминая и открывая заново.

Я люблю города, разные, незнакомые, чужие. Внутри всегда присутствует какой-то особый интерес к этим застроенным человеком пространствам мира. Природу я тоже люблю, но восхищение ею – это всегда восхищение чем-то большим, чем я сама и все человечество в целом. А город соразмерен мне. Он – творение человека, боящегося невероятных просторов, скрывающихся в них тайн и опасностей, и гордо не признающего в себе этого страха. Человек возводит стены вокруг своих поселений, чтобы защититься. И защита эта не от зверей и не от стихий. Вернее не столько от них, сколько от непонятностей и неожиданностей, которые всегда несет другой. Это защита от другого человека.

Там за каменными крепостными стенами, за стенами домов человек чувствовал себя в безопасности, в безопасности скорее иллюзорной, чем реальной. Но это ненадолго помогало ему забыть о своем страхе и творить, творить свой мир, тот самый, что отыскивал он внутри своей души и пытался воплотить его за ее пределами.
Фасады зданий, словно лица, начинали обретать собственные индивидуальные черты. Колонны, портики, скульптуры, барельефы, наличники,… масса дополнительных деталей: цвет, плитка, мозаика и т.д., сразу делали знание уникальным и неповторимым.
Однако фасад здания всего лишь внешняя, представительская его часть. Не столько его лицо, сколько маска, как и социальная маска человека, часто скрывающая его внутреннюю подлинность. За шикарным фасадом мог скрываться доходный дом со сдаваемыми внаем невзрачными квартирами. За фасадом непримечательным – шикарный дворец.

“Пыль и жар, удивительные запахи, взрытая мостовая и перестраивающиеся дома. Всё больше отделывают фасады со старого на новое, для шику, для характеристики. Удивительна мне эта архитектура нашего времени. Да и вообще архитектура всего Петербурга чрезвычайно характеристична и оригинальна и всегда поражала меня,— именно тем, что выражает всю его бесхарактерность и безличность за всё время существования. Характерного в положительном смысле, своего собственного, в нем разве только вот эти деревянные, гнилые домишки, еще уцелевшие даже на самых блестящих улицах рядом с громаднейшими домами и вдруг поражающие ваш взгляд словно куча дров возле мраморного палаццо. Что же касается до палаццов, то в них-то именно и отражается вся бесхарактерность идеи, вся отрицательность сущности петербургского периода, с самого начала его до конца. В этом смысле нет такого города, как он, в архитектурном смысле он отражение всех архитектур в мире, всех периодов и мод; всё постепенно заимствовано и всё по-своему перековеркано. В этих зданиях, как по книге, прочтете все наплывы всех идей и идеек, правильно или внезапно залетавших к нам из Европы и постепенно нас одолевавших и полонивших. Вот бесхарактерная архитектура церквей прошлого столетия, вот жалкая копия в римском стиле начала нашего столетия, а вот и эпоха Возрождения и отысканный будто бы архитектором Тоном в прошлое царствование тип древнего византийского стиля. Вот затем несколько зданий — больниц, институтов и даже дворцов первых и десятых годов нашего столетия,— это стиль времени Наполеона Первого — огромно, псевдовеличественно и скучно до невероятности, что-то натянутое и придуманное тогда нарочно, вместе с пчелами на наполеоновской порфире, для выражения величия вновь наступившей тогда эпохи и неслыханной династии, претендовавшей не бесконечность. Вот потом дома, или почти дворцы, иных наших дворянских фамилий, но гораздо позднейшего времени. Это уж на манер иных итальянских палаццо или не совсем чистый французский стиль дореволюционной эпохи. Но там, в венецианских или римских палаццо, отжили или еще отживают жизнь свою целые поколения древних фамилий, одно за другим, в течение столетий. У нас же поставили наши палаццы всего только в прошлое царствование, но тоже, кажется, с претензией на столетия: слишком уж крепким и ободрительным казался установившийся тогдашний порядок вещей, и в появлении этих палаццо как бы выразилась вся вера в него: тоже века собирались прожить. Пришлось, однако же, всё это почти накануне Крымской войны, а потом и освобождения крестьян... Мне очень грустно будет, если когда-нибудь на этих палаццах прочту вывеску трактира с увеселительным садом или французского отеля для приезжающих. И, наконец, вот архитектура современной, огромной гостиницы — это уже деловитость, американизм, сотни нумеров, огромное промышленное предприятие: тотчас же видно, что и у нас явились железные дороги и мы вдруг очутились деловыми людьми. А теперь, теперь... право, не знаешь, как и определить теперешнюю нашу архитектуру. Тут какая-то безалаберщина, совершенно, впрочем, соответствующая безалаберности настоящей минуты. Это множество чрезвычайно высоких (первое дело высоких) домов под жильцов, чрезвычайно, говорят, тонкостенных и скупо выстроенных, с изумительною архитектурою фасадов: тут и Растрелли, тут и позднейшее рококо, дожевские балконы и окна, непременно оль-де-бёфы и непременно пять этажей, и всё это в одном и том же фасаде. «Дожевское-то окно ты мне, братец, поставь неотменно, потому чем я хуже какого-нибудь ихнего голоштанного дожа; ну а пять-то этажей ты мне все-таки выведи жильцов пускать; окно окном, а этажи чтобы этажами; не могу же я из-за игрушек всего нашего капиталу решиться».”
(Ф.М. Достоевский. Маленькие картинки)

Архитектура, вобравшая в себя все идеи всех архитектур мира, всех эпох и мод, что это?... бесхарактерность?... или характерность?...

Окно в Европу. Петру так хотелось добавить европейской четкости, порядка, динамичности в российскую необязательность и флегматичность, что ничего гениальнее ему в голову не пришло, чем построить в туманно-меланхоличном водно-болотистом месте каменный город. Вода плещется о каменные набережные, омывает дождем каменные фасады, ложится на булыжные мостовые сырым зябким туманом.

Петербург построен у воды, почти на воде. Реки, рукава, каналы, протоки, их общая длина около 300 км. Водная поверхность составляет почти 7% площади города. Вода усмирена, закована в гранит, но не покорена. Петербург до сих пор страдает от наводнений.
Похоже, что именно вода главная стихия города, а не земля, на которой он стоит. Земля плотно-плотно застроена домами, укрыта булыжником, плиткой и асфальтом, засажена деревьями, кустарниками, газонами и цветниками. Земли не видно. В нее врылись фундаменты домов и корни деревьев. Ее просверлили линии метро и подземных переходов. А вода свободно движется из далекого истока к уже близкому морю. Ее венчают мосты, фасады домов любуются в ней своим отражением. Каменные набережные ограничивают ее, но… временами эта мощная, текучая, инертная стихия вдруг показывает свой норов. Она неспешно начинает взбухать, подниматься, выходить за гранитные ограничения и распространять свою свободу на набережные, улицы, проспекты, подвалы и первые этажи домов. Наводнение. Гроза города. За 300 лет их было более трехсот, малых, средних, больших.

Вода и камень… Как же соединить ее бесформенность и его форму, ее податливость и его упорную неприступность, ее ненадежность и его стабильность, ее животворение и его мертвенную неподвижность? Наверное только человеческой силой воли.
Наводнения, революции, войны… Потоки воды и крови. Камень рушится, медленно от сырости и быстро от бомбежек. Город, пережив стихию природы и человеческое безумие, вновь стремится восстановить свою четкость, лаконичность и красоту. Он и сегодня во многих местах еще закрыт строительной пленкой.

Вода разделяет стороны улиц, противопоставляя их друг другу. В этом противопоставлении есть кажущаяся несоединимость противоположностей. Водная стихия, как поток иррациональности между двумя рациональными положениями. Два параллельных берега соединяет перпендикулярный им мост. В Питере много мостов. Противостояние разных сторон улиц кажущееся. Мост нарушает его. Мост над подвижной беспокойной и зыбкой стихией. Почти такой же, как наши эмоции.
Только стоя на нем, можно взглядом охватить обе стороны улицы и, вглядываясь в их неустойчивое отражение в воде, понять, что и каменная красота плавуча и легка.

“Хорошо иметь по соседству воду - она придает земле плавучесть и легкость. Самый малый колодец имеет ту ценность, что, глядя в него, вы убеждаетесь, что земля - не материк, а остров. Это такая же важная его функция, как охлаждение масла”.
(Генри Дэвид Торо. Уолден, или Жизнь в лесу)

Дома и внешним фасадом, и внутренним убранством должны были представлять их хозяев, но они переживали их и впоследствии сами становились некоей особой силой, оставляющей свой след на личностях ее обитателей.

Изображение

Юсуповский дворец на Мойке

За этим достаточно строгим и не очень роскошным фасадам скрывается дворец Юсуповых, одной из самых богатых и самых просвещенных семей российской империи. Я туда попала первый раз и была поражена. Впрочем богатых, роскошных и красивых дворцов в окрестностях Петербурга много. Но вся эта роскошь скорее государственная, императорская, попытка отобразить для всех ее гостей и всех проживающих в ней желаемую взыскуемую мощь, гармонию и целостность империи. Об императорах и императрицах, живших в них, не думается как о личностях, индивидуальностях. Они скорее символы, чем живые люди.

Изображение

Юсуповский дворец. Парадная лестница.

Юсуповский дворец совсем другой. В нем с самой парадной лестницы ощущается дух хозяев. Он в музыкальной гостиной, в библиотеке, в кабинете. В парадных залах торжественно и чинно. Но… нам предложили небольшой концерт. Вокальное трио Юсуповского дворца (у них есть собственные музыканты) исполнило несколько произведений “а капелла”. И ожил прекрасный зал с огромными окнами, двумя рядами белых колонн и каким-то сложным полукруглым потолком, огромную прекрасную люстру для которого делали из папье-маше (не всю, но многие детали), потому что вес бронзовой люстры этот потолок не выдержал бы.
И во всем этом чувствуется не столько любовь к роскоши, сколько любовь к красоте. Неважно, что люстра не из бронзы, зато полукруглый потолок это почти свод. А два ряда колонн словно бы выворачивают пространство, которое музыка делает своим миром. Она здесь живет так естественно и непринужденно, словно камень и своды породили ее.

“Вся архитектурная красота, какую я сейчас вижу, постепенно выросла изнутри, из нужд и характера обитателей, которые одни только и являются подлинными строителями; из некоей бессознательной правдивости и благородства, не помышлявшего о внешнем; и всякой подобной красоте, которой еще суждено родиться, будет предшествовать бессознательная красота самой жизни”.
(Генри Дэвид Торо. Уолден, или Жизнь в лесу)

Как и во всех дворцах-музеях сюда нельзя прийти одному, только вместе с экскурсионной группой. Их много. Они идут друг за другом по пятам, иногда придерживая свой ход, иногда обгоняя. Голоса экскурсоводов на разных языках напичкивают наши головы информацией, которая не хочет в таком объеме задерживаться в памяти и легко просыпается на прекрасный паркет из драгоценных пород дерева. Но чем дольше гуляешь по этим залам, гостиным, кабинетам, тем больше и больше хочется утвердиться в ощущении, что хозяева где-то здесь. Они просто ушли до вечера погулять по улицам и набережным города, предоставив любопытным туристам рассмотреть их дом, который отразил их внутренний мир. Но вот уйдет последняя экскурсия, а вслед за ними экскурсоводы и смотрители, и они вернутся. Соберутся в какой-нибудь уютной гостиной за вечерним чаем, помузицируют, обменяются впечатлениями дня и творческими замыслами. Проводят припозднившихся друзей, поработают в библиотеке и разойдутся по спальням.

Я уходила оттуда с чувством, что дворец живой. Перед его окнами текла Мойка. Она уносила время, как наша внутренняя река уносит куда-то наши чувства и эмоции. Вернуть их уже нельзя, но, взглянув на летние фотографии, можно все пережить заново, чуть иначе, чуть похоже, немного отстраненно, без суеты, чуть глубже вглядываясь в то, что однажды было пережито при встрече с другим городом.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Непрочитанное сообщениеДобавлено: 04 янв 2015, 19:30 
Не в сети
народный корреспондент
народный корреспондент
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 фев 2010, 20:07
Сообщения: 3756
Откуда: Ульяновск
Львы и кони Петербурга.

Недалеко от Юсуповского дворца есть чудесный питерский уголок, притягательный тем, что соединяет в себе все знаковые для Питера элементы: дома, воду, мосты.
Не очень широкая и очень обыденная улица, уводящая нас от Мойки, вдруг выводит к очередному каналу. Это канал Грибоедова, бывший Екатерининский.
Канал неширокий. Через него перекинут пешеходный висячий мост, вход на который охраняют четыре льва. За что и назван мостик Львиным.

Гривастые львы сидят по четырем его концам, грозно разинув пасти. На самом деле их грозный вид всего лишь художественная уловка, маскирующая металлические каркасы, на которые подвешены цепи, держащие мост.
Львы сидят парами друг напротив друга. Их фигуры напряжены, морды оскалены. Вот сожмут они однажды свои каменные пасти и перекусят цепи, на которых висит мост. И все. Проход с одного берега на другой будет уничтожен. Но пока они спокойны, хотя и начеку. Я глажу мощную лапу и верю, что они пропустят меня и туда, и обратно. Косматый зверь суров и холоден. Но не кровожаден. В нем заключена мощь и сила справедливости. Он готов быть безжалостным, но только к тем, кто сам бессердечен.

Впрочем, эта четверка не единственные представители царского звериного племени в городе. Сказать, что львов в Питере много, почти ничего не сказать. Их там очень много, очень очень много. Вокруг этого множества накручено много смешных и забавных сюжетов в комедии “Невероятные приключения итальянцев в России”.

Изображение


Изображение

“В этом городе львов больше чем жителей”. – жалуется Джузеппе. И это преувеличение недалеко от истины.
Львы-скульптуры стоят около подъездов, на небрежных, на мостах, львы в виде барельефов украшают фасады домов, львы, как элементы изящных кованых решеток, смотрят на нас с оград и ворот… Откуда взялось такое их огромное количество в туманном зябком северном городе, где они отродясь не водились?

Наиболее массовое нашествие львов начинается в начале 19 века с утверждением в русской архитектуре стиля классицизма. Львы приходят с Запада, из Италии. Их появление – дань увлечения античным искусством в русском зодчестве. Но почему именно львы так полюбились и заказчикам, и создателям городской среды Петербурга?

Впрочем, справедливости ради, стоит заметить, что не только львы стоят, сидят и лежат на питерских улицах, перед подъездами домов и дворцов, на мостах и в парках. По его улицам еще скачут кони. Их меньше, чем львов, но воспетые поэтами, они давно стали символами Петербурга.

...Лошадь влекли под уздцы на чугунный
Мост. Под копытом чернела вода.
Лошадь храпела, и воздух безлунный
Храп сохранял на мосту навсегда...

А.Блок

Это об “укрощении коней” Клодта на Аничковом мосту. Четыре скульптурные группы по четырем углам моста. Их надо рассматривать по отдельности и очень внимательно. Напряжение рвущихся на волю коней и сдерживающих их укротителей передано потрясающе живо.

Изображение

Конь – древний символ жизненной животной энергии. Клодт в совершенстве передал красоту, грациозность и мощь коней и стремление человека обуздать эту мощь и овладеть и красотой, и грациозностью, и быстротой этого животного. Объезженная лошадь всегда была символом власти.
Седьмой великий аркан карт Таро, на котором возничий с триумфом правит упряжкой прекрасных коней, прежде всего и означает власть над своими эмоциями и инстинктами. Только тогда, когда иррациональная стихия укрощена, становится возможным воплощение тех желаний разума, которые приводят к победе, к триумфу.
Символом такой победы стал Медный всадник, памятник Петру I, построенный Фальконе по заказу Екатерины II.
Однако не все так просто с взнузданной и ограниченной иррациональной реальностью.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался...
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы? {5}

Медный всадник спрыгивает со своего постамента в тот самый момент, когда Евгений неожиданно нашел причину своих страданий. Тот, кто воздвиг в столь гиблом месте город и есть причина его страданий. Он злобно грозит ему. В ответ случается еще более страшное. Всадник начинает преследовать безумного Евгения.

В поэме Пушкина объединены эти два главных скульптурных символа Петербурга: лев и конь.

Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений.


Сторожевые львы с подъятой лапой, под которой лежит шар, стоят у подъезда дома Лобанова–Ростовского, дома со львами.

Изображение

Такие же скульптурные львиные пары стоят у подъезда Русского музея, на Адмиралтейской набережной у пристани. Возможно есть и еще где-нибудь. Просто мне не встретились.
Итак, что же есть такое лев, сторожащий шар?

В аналитической психологии Юнга есть центральный архетип – самость (изначальный образ) личности, вокруг которого концентрируются все психические свойства человека. Одними из его символов являются круг, сфера, шар.
Лев – символ справедливости, смелости, мощи, но и жестокости, свирепости, звериного образа жизни. Лев, охраняющий шар – целостность, скорее всего, означает мощный животный инстинкт самосохранения.
И в то же время, если опять вспомнить наши размышления в радиотеатре фантазий по картам Таро, то есть там 11-ый великий аркан (10-ый по нумерации нашего тренинга), где хрупкая женщина раскрывает пасть свирепому льву. И назван этот аркан Хотение (Сила).
Сила – это сила воли, преодолевающая животные инстинкты, вплоть до инстинкта самосохранения, в том случае, когда сила внутренней необходимости становится больше сил, обуславливающих животную природу человека.

На мой взгляд, два великих закона олицетворяют эти свирепо оскалившиеся львы с шаром под мощной лапой. Закон сохранения целостности, животный инстинкт самосохранения. И сила воли, направленная на интеграцию с самостью, с этой самой целостностью, которая способна преодолеть биологические инстинкты. Не зря в этих скульптурах лев и шар отделены друг от друга, но композиционно связаны. Довериться этой мощной охране или преодолеть ее – каждый решает сам.

Пушкинский Евгений, сидя на мраморном льве, страшится не за себя, он переживает за любимую Парашу, жизнь которой оказалась во власти стихии. Но нет возможности, а может быть подлинной внутренней смелости, чтобы начать действовать, пренебрегая собственной безопасностью.
Впрочем, не важно, обстоятельства или внутренняя слабость, помешали Евгению побороться со стихией за самое ценное, за свою любовь, но вместе с утратой этой ценности, теряется и смысл жизни. Теперь иррациональная стихия выходит из под контроля. Сметает все на своем пути, рвет удила, сдерживающие коней. И вот они гонятся за обезумевшим Евгением, стремясь растоптать последние остатки сознания, последний слабый огонек рассудка.

Возможно львы в таком обилии именно для этого. Как напоминание о том, что есть внутри нас, и что надо учиться преодолевать, чтобы в экстремальных ситуациях суметь сохранить этот слабый огонек сознания.
Ленинградцы смогли его сохранить. В страшные годы блокады, город выживал не благодаря, а вопреки всему: голоду, холоду, бомбежкам. Выживал, чтобы сохранить историческую и культурную память нашей Родины. В том числе и тех самых львов и коней, которые более ста лет молча напоминали питерцам о чем-то самом важном в них самих.

А я этим летом тоже часто ловила их неподвижный взгляд на себе.
Почему они меня так заинтересовали? Не знаю. Возможно только для того, чтобы задуматься над их образами и символами и попытаться немного описать то, что пришло во время этих размышлений.


Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 51 ]  1, 2, 3, 4  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 8


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
POWERED_BY
Русская поддержка phpBB
[ Time : 0.110s | 19 Queries | GZIP : On ]