Глава шестая
“Вреда-то, может, и не причинит; но беспокойство очень даже причиняет. Взять хотя бы эту его манию уединяться, удаляться от общества. Ну чем можно заняться, уединясь вдвоем? (Не считая секса, разумеется, но невозможно же заниматься все время только этим). Ну, правда, чем заняться, уйдя от общества? Да практически нечем. День, который они впервые проводили вместе, выдался особенно хороший. Ленайна предложила поплавать, покупаться в Торкийском пляжном клубе и затем пообедать в «Оксфорд-юнионе». Но Бернард возразил, что и в Торки, и в Оксфорде будет слишком людно. — Ну тогда в Сент-Андрус, поиграем там в электромагнитный гольф. Но опять не хочет Бернард: не стоит, видите ли, на гольф тратить время. — А на что же его тратить? — спросила Ленайна не без удивления. На пешие, видите ли, прогулки по Озерному краю — именно это предложил Бернард. Приземлиться на вершине горы Скиддо и побродить по вересковым пустошам. — Вдвоем с тобой, Ленайна. — Но, Бернард, мы всю ночь будем вдвоем. Бернард покраснел, опустил глаза. — Я хочу сказать — побродим, поговорим вдвоем, — пробормотал он. — Поговорим? Но о чем? Бродить и говорить — разве так проводят люди день?”
В дивном мире чуть не случилась романтическая прогулка по Озерному краю, когда герои просто бродят по вересковым пустошам и разговаривают, разговаривают, разговаривают… В этих разговорах открывается душа. В этих разговорах познается другой. Из них рождается близость.
Бернард не смог раствориться в коллективе на обязательной сходке единения. Сросшаяся бровь Морганы незаметно исподтишка напоминала ему о его собственных физических недостатках: небольшом росте и щуплости. Физические данные, не вписывающиеся в стандарт своей касты, кололи самолюбие. И этот укол, эта душевная боль не позволяли до конца выйти из эго и раствориться во всеобщем единении. Но желание близости все равно остается. И похоже становится еще более желанным и сильным. Наверное именно эта непохожесть гадкого утенка на остальную стаю и становится первым вынужденным опытом самопознания. Если я не такой / не такая, то какой / какая? Как познать себя, если первыми призывами к самопознанию становятся комплексы, сомнения, неуверенность, боль отчуждения? Здесь и нужен близкий человек, с которым можно говорить и говорить, вытаскивая наружу все то неопределенное, плохо различимое, но что-то такое свое, которое хочет быть узнанным, познанным и названым.
Но… “Бродить и говорить — разве так проводят люди день?” Все меньше и меньше это становится потребностью сегодняшнего дня. Клубы, боулинги, спортивные соревнования, концерты, кинотеатры 3D, 4D, 5D … Развлечения – единственный способ совместного досуга. И все разговоры ведутся вокруг этого досуга или другого досуга. И нет интереса к внутренней непохожести ни своей, ни другого. Любая непохожесть замечается только как отклонение от нормы. А у отклонения всегда есть рациональные причины. Трудно выдрессировать носорога, особенно если ему случайно влили спирт в кровезаменитель.
В дивном мире нет поэзии. Ее исключают, потому что она мешает принципу одинаковости. И практически единственный и очень напряженный ее всплеск, попытка если и не войти в нее, то хотя бы коснуться, – это прогулка в Озерном крае по вересковым пустошам, как так и не осуществившееся желание. Озерный край, вересковые пустоши,… два потрясающе емких образа, наполненных красотой и тайной, в которые можно нырнуть и умереть. А мне костер не страшен, Пусть со мною умрет Моя святая тайна, Мой вересковый мед.
Тайна не может быть добыта силою. И открыта насильно тоже быть не может. Тайна – это внутренняя интимность. Она открывается и постигается в желании близости. И оно должно быть обоюдным. Как часто эти желания не совпадают… Ленайна не готова выслушивать странные и пугающие ее откровения Бернарда. Ну а сам Бернард? Сам Бернард, преодолевая неловкость, жадно слушал Директора.
“Бернарду стало неловко в высшей степени. Директор, человек предельно благопристойный, щепетильно корректный, и на тебе — совершает такой вопиющий ляпсус! Бернарду хотелось отвернуться, выбежать из кабинета. Не то чтобы он сам считал в корне предосудительным вести речь об отдаленном прошлом — от подобных гипнопедических предрассудков он уже полностью освободился, как ему казалось. Конфузно ему стало оттого, что Директор был ему известен как ярый враг нарушений приличия, и вот этот же самый Директор нарушал теперь запрет. Что же его понудило, толкнуло предаться воспоминаниям? Подавляя неловкость, Бернард жадно слушал”.
Однако и в этой его конфузности, и в этой его жадности была только зависть, зависть к испытанному другим страсти. Не зря Директор испугался своего откровения. И небезосновательно испугался, как окажется впоследствии. Тайные страсти и страстишки, вырвавшись наружу, становятся объектом интриг. И это еще одна причина для нового дивного мира, чтобы навсегда отказаться от них.
Страсти, как отложенное исполнение желания, все больше не нужны и нашему миру. Не иметь страсти, не испытывать их, не переживать, не страдать. Выпускать пар во множество разных маленьких дырочек: в немедленное удовлетворение своих потребностей, в спортивные игры, в развлечения. Обсуждение с подругами и друзьями своих отношений и предпочтений неловкости давно не вызывает. В этих обсуждениях все спокойно обосновано и рационально объяснено в соответствии с усвоенными простыми истинами. Страсти, будь то ненависть или любовь, описывать действительно неловко. Неловко потому, что они никогда целиком не улягутся в слова. И от этого еще мучительней. Твой рассказ – пожелтевшая и сморщенная калька твоих переживаний. Ее жадно рассматривают, неловко мнут, а затем используют как компрометирующий тебя материал. И неловко и стыдно не потому, что это компромат (это-то можно научиться переживать), а потому, что не нашлось достойных твоей страсти слов и метафор, образов и сравнений, … потому, что твоему рассказу не хватило поэзии.
Поэзии в дивном мире нет, потому что она под запретом. Поэзия медленно уходит и из нашей жизни, потому что она не нужна прагматичному потреблению. Она неэффективна и неэкономична. Она расточительно избыточна, преступно роскошна, неприлично страстна и романтична. “ОБЩНОСТЬ, ОДИНАКОВОСТЬ, СТАБИЛЬНОСТЬ” возможны только там, где ее нет.
|