И снова все начинается с ужасной головной боли. И снова встреча помогает ее снять. Только все в этой встрече вывернуто наизнанку.
Начинается с того, что голова у Степана Лиходеева болит после ночного кутежа. И снять ее ему помогает невесть откуда взявшийся Воланд, заботливо припасший водку и закуску для опохмеления. Впрочем, взялся он, скорее всего, оттуда же, откуда появились Коровьев, Бегемот, а позже Азазелло, из зеркала. Он – Тень Степы, т.е. вытесненное из сознания в бессознательное то, что неприятно чувствовать и осознавать и не хочется помнить. Ведь Степан, как ни напрягался, не смог вспомнить ничего связанного с Воландом и контрактом.
Происходит все это в знаменитой нехорошей квартире №50, из которой пропадают люди. Впрочем, люди в те временна пропадали из многих квартир. Пропадали необъяснимо и загадочно. И хотя в отличие от суеверной Анфисы никто не считал, что это колдовство, однако не только к ночи, но и днем старались не говорить, кто причастен к исчезновению. Делались только предположения: почему? ведь … “То есть кому хотите сказать, что Берлиоз что-то натворил, – не поверит, ей-ей, не поверит! Однако печать, вот она! Да-с...” Не за что зацепиться, никто не верит, что очередной исчезнувший сосед что-то натворил, но нет его, а печать вот она… И вот тут начинается суматошное воспоминание, но не о том, который исчез, а о том, что ты мог неосторожного в его присутствии сказать или сделать…
“Немедленно вслед за воспоминанием о статье прилетело воспоминание о каком-то сомнительном разговоре, происходившем, как помнится, двадцать четвертого апреля вечером тут же, в столовой, когда Степа ужинал с Михаилом Александровичем. То есть, конечно, в полном смысле слова разговор этот сомнительным назвать нельзя (не пошел бы Степа на такой разговор), но это был разговор на какую-то ненужную тему. Совершенно свободно можно было бы, граждане, его и не затевать. До печати, нет сомнений, разговор этот мог считаться совершеннейшим пустяком, но вот после печати...”
И вот уже Степан сам на себя находит компромат,… ну, если точнее, не то чтобы компромат, а то, что может стать компроматом при ином угле зрения на него. Но про контракт с Воландом он по-прежнему не помнит. А ведь это его работа, … работа, в которой он ничего не смыслит. Об этом Коровьев и Азазелло…
– Они, они! – козлиным голосом запел длинный клетчатый, во множественном числе говоря о Степе, – вообще они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение, ни черта не делают, да и делать ничего не могут, потому что ничего не смыслят в том, что им поручено. Начальству втирают очки! … – Я, – вступил в разговор этот новый, – вообще не понимаю, как он попал в директора, – рыжий гнусавил все больше и больше, – он такой же директор, как я архиерей!
Степан Лиходеев больше всего боится именно этого, боится, что все увидят и догадаются о его профессиональной несостоятельности. Он скрывает этот страх от себя самого. Но от себя не уйти. Однажды зеркало выпустит наружу твою Тень. И тогда спальня завертелась вокруг Степы, и он ударился о притолоку головой и, теряя сознание, подумал: «Я умираю...»
_________________ Всем! Всем! Всем! Здравствуйте!
|