Здравствуйте, Александр Геннадьевич! Хотела бы поделиться с вами своими мыслями о вашем комментарии на «Мастера и Маргариту». Прежде всего я хочу сказать, что вы имеете полное право на свое мнение и я ни в коем случае не претендую ни на то, что вы абсолютно правы, ни на то, что я абсолютно права. Но все-таки хотелось бы мне сказать то, что вызывает у меня сомнение. Во-первых, меня очень задела одна ваша совершенно невинная мысль на вебинаре о том, что с ребенком иногда лучше промолчать в ответ на его вопросы или задать ему встречный вопрос. Вы, конечно, абсолютно правы, но меня резанула, видимо, по моей психотравме, эта ваша мысль. Дело в том, что молчание может быть инструментом двоякоострым: и инструментом блага, и инструментом разрушения. Ну, например, вы говорите, что Татьяна Ларина истеричка с возвышенными чувствами, и поэтому полюбила Онегина, не видя его, не зная его, как человека. И поэтому она пишет ему письмо, а Онегин потом, когда он полюбил Татьяну в ее статусе генеральской жены, дамой высшего света, стал невротиком, который чувствует свое полное ничтожество. Так вот, давайте предположим, что Татьяна Ларина написала Онегину, а он ей не ответил. И вот его молчание стало бы для Татьяны тем самым инструментом разрушения, потому что ее самооценка резко пошла бы вниз до нуля. Я предполагаю эту ситуацию не просто так, а потому что она случалась и в реальности. Мы видим, что эта ситуация случилась и с Булгаковым, и с Зощенко, и с Пастернаком. Все они писали Сталину, Зощенко писал два раза ему, и тут можно подумать о том, что ими руководило доверие к вождю, доверие к его человечности, еще вариант, что они оказались в совершенно беспомощном состоянии, возможно еще ими руководило тщеславие и гордыня, мысль о том, что они что-то могут подсказать вождю. Как бы направить его. Пастернак в последние дни своей жизни в бреду гулял с Сталиным между белых камней, и что-то пытался втолковать ему. Так, где грань между гордыней и доверием. И то, что Сталин не отвечал Булгакову ускорило течение его болезни, и ускорило гибель Зощенко. Я боюсь, что молчание Сталина принесло им тотальное разрушение их самооценки и убежденность, что они никому не нужны. И еще я хотела сказать о Маргарите. Вы утверждаете, что Маргарита баба, которая не выдержала инициации и пошла по пути земной любви, но не по пути Богоматери или Марии Магдалины. Мне кажется, что этот полуподвальчик, в который они попали, не был совсем тупиком для них, он был тупиком для Булгакова. Конечно, Мастер смертельно устал, но мне кажется, что Маргарита смогла бы поднять Мастера своей материнской нежностью и заботой, а он, в свою очередь, смог бы снова загореться огнем творчества. Он пошел бы вверх, увлекая Маргариту за собой. Я совсем не знаю тантру, но мне кажется, именно в ней происходит совместный подъем к изначальному. Когда вы так плохо отзываетесь о Маргарите и о Татьяне Лариной, мне начинает казаться, что люди для вас стали прочитанной книгой, и что романтик в вас уступает месту трезвому взгляду скорби о человечестве. Вот, все, что я хотела сказать. P.S. Маргарита с первых минут ее появления в романе не была товарищем Мастеру, она была ему подругой, любящей женщиной. Ее не увлекает познание мира, ее не увлекает идея самосовершенствования. Она любит, и она готова продать душу дьяволу для того, чтобы спасти любимого. Не важно, кто этот любимый: Мастер, ребенок, друг или мать. Ее поставили перед выбором: спасти мир или спасти любимого человека, и этот выбор является проигрышем в любом варианте. Если ты спасаешь любимого, то всю жизнь тебя сжигает вина за то, что ты не спасла мир. Если ты спасаешь мир, то всю жизнь тебя сжигает вина за не то, что не спасла любимого человека. Мне кажется, что эта позиция не правильная, наш мир, в смысле человечества, не очень умен, не очень красив, и очень уязвим. Чтобы спасти его, невозможно это сделать одному человеку. Какую тяжесть повесили на Маргариту, это решительно невозможно.
Вот, что бы вы выбрали: спасение мира или любимого человека?
|