Лекция № 3. Структурный анализ, продолжение. Пространство и субстанциональность.

После того, как мы обсудили субъективное восприятие времени, будет логично, если мы попытаемся сегодня обсудить вторую категорию структурного анализа — субъективное восприятие пространства.

2. Пространственность.

Мы с вами не имеем возможности обсуждать всю философскую и психологическую сложность понятия пространства. Декарт отождествлял это понятие с материей, Спиноза считал одним из атрибутов Бога, Галилей и Ньютон ввели понятие однородного и бесконечного пространства.

Но точно так же, как врач имеет дело с субъективным переживанием времени, он встречается и субъективным ощущением пространства. Лучше всех, возможно, определил это пространство Блез Паскаль. Он писал: «Это сфера, чей центр находится везде (там, где тело — А. Д.), а периферия — нигде (в бесконечности — А. Д.)».

Психология восприятия пространства сложна не менее, чем психология восприятия времени. Достаточно сказать, что одной из главных работ, создавших экзистенциальную психологию, была книга Мерло-Понти, целиком посвященная этому виду ощущений.

Из опыта клинической психологии все мы знаем, что у людей, страдающих агорафобией или клаустрофобией (боязнью открытых и замкнутых пространств соответственно) существуют явные расстройства субъективного переживания пространства как целого.

Сталкиваемся мы и с различными взаимоотношениями личности с окружающим ее пространством. Есть люди, которые стремятся захватить пространство, «расширить себя», а есть и такие, которым нужно любой ценой организовать, использовать, «застроить» то пространство, которое их окружает.

Все мы знаем людей, которые наоборот, пытаются ограничить личное пространство — они стремятся свести его к минимуму.

Существуют люди, которые нуждаются в постоянстве координат окружающего их пространства. Они испытывают желание «пустить корни», окружить себя постоянными предметами и объемами, создать «свое пространство» со стабильной и привычной «географией местности».

Наоборот, некоторые из нас испытывают потребность в постоянной смене мест обитания, путешествиях, бродяжничестве, эмиграции… одним словом, побеге из привычного пространства.

Так или иначе мы столкнемся с двумя основными тенденциями личности по отношению к пространству. Первая из них будет выражаться стремлением расширить субъективное пространство, обрести как можно больше «центров сферы» (пользуясь определением Паскаля).

Второй — это стремление «защититься пространством», создать из субъективного пространства «раковину улитки», спрятаться в своем пространстве от чуждого и враждебного мира.

Давайте обозначим обсуждаемую характеристику как «размер субъективного пространства».

Экзистенциальная психология определяет персональное пространство более точным термином — «ориентированное пространство», т.е. пространство, которое личность считает своим и в пределах которого легко ориентироваться.

Математически пространство — это абстрактный измеримый континуум, атрибутами которого являются однородность, непрерывность, бесконечность и одинаковые свойства всех трех измерений нашей реальности (изотропизм).

«Ориентированное пространство» личности «анизотропично», каждый из его измерений имеет разную ценность для личности. Мы можем сказать, что есть люди, для которых особенно значима вертикальная ось, имеющая низ и верх.

По мнению Людвига Бинсвангера, наши главные жизненные переживания связаны именно с ней. Мы ощущаем жизнь как постоянное движение «вверх» или «вниз». Движение вверх понимается как рост (физический, но и социальный, позволяющий смотреть «сверху вниз» в буквальном, а не переносном значении этого слова), оно описывается как просветление, подъем к небу, миру и свету. Ощущение собственного движения вниз люди описывают другими словами: «падение», «низвержение», «утяжеление» тела («пригнулся к земле»), «угнетение» и «подавленность».

Существуют люди, живущие в основном «на горизонтальной оси». Для них особенно важно ее направление. Для кого-то особенно значимыми являются объекты, расположенные спереди или сзади, для некоторых людей имеют решающее значение ориентиры, расположенные справа и слева.

Значимость горизонтальных направлений в субъективном восприятии очень легко понять на примере Н. Хаттера, который, исследуя причины автомобильных аварий, отмечал разницу в характере водителей, которые пережили аварии в результате того, что не видели помехи справа или слева, спереди или сзади. Оказывается, существуют водители, для которых обгон впереди идущих машин принципиально важнее, чем взгляд в зеркало заднего вида. Эти водители в жизненных ситуациях, не связанных с вождением автомобиля, будут точно также «смотреть вперед». Для них захват жизненного пространства, конкуренция, стремление к будущему ради будущего будут самыми значимыми жизненными целями. Хаттером были описаны и водители, предпочитающие смотреть в зеркало заднего вида, не замечая объектов впереди себя. Слушатели сами могут попытаться достроить по аналогии их психологический портрет.

Обсуждая проблему направлений по горизонтали, мне бы хотелось отметить еще одну очень важную для понимания особенность пространственного восприятия: оно будет абсолютно одинаковым как во внешнем пространстве — пространстве реальности, так и во внутреннем пространстве — пространстве воображения.

На этом курсе мы с вами будем говорить о методе работы с воображением по Х. Лейнеру, так называемый «символдраме». В частности, мы будем обсуждать разворачивающийся в воображении «ландшафт души» — кататимную панораму. Мы с вами сможем в эксперименте увидеть, что в воображаемом пространстве вид сзади — это взгляд в прошлое, впереди — ожидание будущего, справа — характеристика рациональной, а также гипертрофированно мужской установки, вид слева — характеристика эмоционального и женского в структуре личности.

Соответственно, водитель, не видящий помеху слева (плохо структурирующий и оценивающий пространство левого поля зрения), — это человек, делающий упор на собственный рациональный интеллект и отрицающий в своей жизни интуитивное и эмоциональное. И наоборот, человек, не видящий помеху в правом боковом зеркале, как правило, избыточно эмоционален или находится в состоянии аффекта и не способен в текущий момент времени включить трезвый рассудок.

Ориентированное пространство всегда субъективно хотя бы по той простой причине, что центр этой сферы всегда мобилен — это индивидуальное человеческое тело. Координация различных областей восприятия наших органов чувств и наших эмоций и приводит к созданию того, что мы называем «персонально ориентированным пространством».

В экспериментальной психологии существует огромное количество описаний различных подтипов ориентированного пространства, связанных с той или иной функцией органов чувств. Были подробно описаны зрительные, слуховые, тактильные и кинестетические пространства.

Однако для любых категорий ориентированного пространства остаются важными две его характеристики. Первая — это его размеры. Размер пространства по различным осям может меняться в зависимости от эмоционального состояния, как мы видели на примере водителей.

Давайте попробуем определить вторую характеристику как структурность личного пространства. Под этим словом я имею в виду большую или меньшую четкость предметов и объектов, определяющих координаты ориентированного пространства и тем самым позволяющих в нем ориентироваться.

«Мы не можем себе представить ориентированное пространство как абстрактный пустой континуум: у него есть границы и содержание, оно размечено объектами (у которых есть «внутри» и «снаружи»), расстояниями, направлениями, дорогами и границами. Мы знаем, что горизонт и небесный свод — это не научные понятия, но для каждодневного опыта и для феноменологии это очень важные данности, которые структурируют личное пространство», — писал Генри Элленбергер.

Л. Бинсвангер указывал на то, что при органических заболеваниях головного мозга пациент страдает от ухудшения качества личного пространства. Привычные ориентиры больше не помогают определять верх и низ, право и лево, они теряют свою четкость и значимость. В результате структура пространства искажается, а ориентировка в нем становится затрудненной.

Для характеристики подобных феноменов Бинсвангер ввел понятие «настроенное пространство», имея в виду изменение личного пространственного переживания, которое определяется «из центра» чувственным настроем, эмоциональным напряжением или конкретным заболеванием.

Пользуясь примером Хаттера, мы можем сказать, что водители попадали в аварии из за специфической «настроенности» личного пространства.

Бинсвангер писал: «В один и тот же момент времени человек переживает ориентированное пространство, точкой отсчета которого является его собственное тело и особое качество пространства в соответствии со своим настроением.

Форма настроя внутренне ориентированного пространства может определять полноту или пустоту его структуры, человек может ощущать пространство как расширяющееся или сужающееся. Любовь или другие значимые переживания способны, например, «связывать» пространство — любящий человек ощущает себя близким с любимым, несмотря на расстояния. Любовь создает новую модальность пространства, в котором расстояния трансцендируется. Счастье расширяет настроенное пространство, вещи кажутся немного увеличенными в размерах. Печаль ограничивает пространство, а отчаяние опустошает его, увеличивая расстояние между реальными предметами.»

Эмоциональное состояние будет «настраивать» не только размер пространства, но и качественные ориентиры в нем — его структуру.

К сожалению, отсутствие у наших специалистов готовности пользоваться категориальным мышлением вынуждает меня сделать небольшое вступление, прежде чем я могу сформулировать основной вопрос: что же происходит с ощущением пространства у наркомана?

Давайте попробуем обсудить хотя бы два выделенных нами параметра: размеры личного пространства наркомана и качественные характеристики структуры пространства наших пациентов.

Большинство слушателей моих лекций считает, что наркоман в любом случае стремится уменьшить, «свернуть» реальное пространство, которым он пользуется. Подавляющее большинство наркоманов вне опьянения, независимо от разновидности психоактивного вещества, которое они используют, стремится к замкнутым пространствам минимального объема: закрытым комнатам, подвалам, чердакам, отгороженным углам в притонах.

Стремление к уменьшению физического пространства ведет и к попыткам «уменьшить» пространство воображения: наши пациенты не помнят своих снов, их мечты воплощены и заполнены либо приемом наркотиков, либо конкретными и сиюминутными целями. Во время терапевтической работы с воображением, «символдрамой», например, они первое время боятся образов открытых пространств, даже в своем воображении пытаются спрятать или уничтожить их. Мы с вами увидим, что в первом стандартном мотиве «символдрамы» — образе луга — наши пациенты вместо луга видят либо маленькую опушку, окруженную со всех сторон непроходимым лесом, либо видят луг «под бомбежкой» или во время военных действий.

Пациенты отваживаются выходить на «свет божий» — в людные места, на большие площади — только находясь в состоянии опьянения, которое, по их словам, «придает храбрость», «делает решительным и «отвязным».

На самом деле, опьянение суживает зону восприятия и тем самым уменьшает зону «ориентированного пространства». Находясь на площади, пациент «смелеет» потому, что находится внутри собственного крошечного пространства — в «пространстве опьянения».

Если вы сумеете поговорить с собственным пациентом, находящимся в опьянении, или вспомните свой собственный опыт, то убедитесь, что дальние объекты в поле зрения воспринимаются «в дымке», «расплывшимися», «нереальными». Вокруг тела остается метр или несколько метров «ориентированного пространства». Причем, если проход улицы или дверь оказываются меньше, чем эта «ориентированная зона», то пьяный рискует «не попасть», «не вписаться» в поворот и т. д.

На примере пьяного, выходящего на площадь, мы с вами можем понять и то, для чего личности нужно формирование вокруг себя этого малого пространства. Несомненно, это пространство является «коконом», защитной оболочкой, которая снижает чувство непонятности и угрозы пространства реального.

Защитная «пространственная оболочка» придает ощущение силы, точнее говоря, ее иллюзию. Внешний наблюдатель точно знает: «сила и уверенность» пьяного может привести его только к неприятностям.

Минковски описывал различные размеры «пространства свободы», которое каждый из нас в норме ощущает как продолжение собственного тела и органов чувств. Он писал: «…„пространства свободы“ постоянно и сильно не хватает многим невротикам и пациентам, страдающим шизофренией».

Минковски не занимался зависимостью от химических веществ. Однако «невротики» — это необыкновенно широкий круг пациентов. Скорее всего, можно отнести к нему если не всех, то почти всех больных, которые попытались «лечить» собственный невротизм с помощью психоактивных веществ.

Если это так, то мы можем описать опьянение как попытку создания некого защитного пространства, которую пациент осуществляет с целью преодоления базальной неуверенности в своей возможности адекватной ориентировки в пространстве реальности.

Теперь давайте попытаемся понять качество — структуру пространства, которое наркоман создает для себя. Есть ли здесь какие-то общие закономерности?

Точно так же, как и при любых органических заболеваниях мозга, восприятие ориентированного пространства, характерного для личности до начала систематического приема психоактивных веществ, в целом ухудшается. В окружающем наркомана реальном мире теряются точки опоры: человек чувствует себя в пространстве неуверенно, его не покидает ощущение большей или меньшей иллюзорности привычных ориентиров.

Один из моих пациентов назвал пространство вокруг себя «болотистым». Болото лишь внешне выглядит как ровная почва. Человек, находясь на болоте, каждый шаг делает неуверенно, он чувствует, что любая поверхность, которая видится как твердая земля, может подвести: под ней может оказаться засасывающая пустота трясины.

Точно также, как обычное время становится «рваным» и лишенным свойства непрерывности, обычное пространство становится лишенным привычных ориентиров, зыбким, опустевшим.

Оцениваемое на глаз расстояние между предметами в комнате, в которой живет наркоман, увеличивается. Нет, это не настолько выраженное изменение размеров предметов и расстояний между ними, чтобы можно было говорить о «метаморфопсии» — психотическом нарушении размеров тела и окружающих предметов. Происходит именно «запустевание» привычного пространства, причем надо учесть, что происходит это при сохраняющейся общей тенденции к уменьшению, замыканию объема воспринимаемой реальности.

Мы все знаем примеры, подтверждающие сказанное, но привычно не обращаем на них внимание. Однажды, например, в наше отделение поступил пациент — алкоголик со множеством синяков на теле. Он объяснил мне, что его квартира «стала какой-то маленькой» и он все время «падал на мебель», не в силах «пройти между вещами», причем ему постоянно казалось, что «дверь и коридор на кухне гораздо больше, чем обычно и какие-то пустые».

Для того, чтобы преодолеть суженное пространство, в которым пустоты между предметами-ориентирами, наоборот, увеличиваются и расползаются, сознанию нужно как-то бороться с пустотой, которая стремится поглотить и без того крошечный островок реальности.

Прежде всего, пространство становится «настроенным».

Неуверенность существования в обычном пространственном континууме приводит к тому, что пространство трансцендируется в сторону привычного места, территории наркотического опьянения (обратите внимание: точно также, как в случае бинсвангеровской «трансценденции к любимому»), которое воспринимается как единственный источник обретения ориентиров в зыбком пространстве.

Находясь в «расползающемся» реальном пространстве, наркоман одновременно в собственном воображении находится в пространстве опьянения или на пути к нему. Во время синдрома отмены он реально находится в больнице, а в своем воображении — в месте традиционного приема психоактивного вещества. Эта воображаемая территория мнится ему как зона, в которой пространство сохраняет систему простых координат — точку отсчета, опираясь на которую пациент может ориентироваться в реальности.

Но «пространство опьянения» только мнится спасительным. Как убедительно показал М.М.Ракитин, опьянение — это психоз. И действительно, не в мифическом, но в реальном «пространстве опьянения» объем наползающей «растительной» пустоты будет лишь увеличиваться от эпизода к эпизоду.

Не испытав ощущения стабильности пространства во время очередного опьянения, человек, знающий единственный — наркотический — путь возвращения к защитному ориентированному пространству, будет считать неудачу случайностью и стремиться … к следующему опьянению. Ему будет казаться, что достижение опьянения является единственной возможностью сохранить стабильность ориентированного пространства.

Привычная нам психиатрия недооценивает важность сохранения устойчивых характеристик «ориентированного пространства» для стабильности личности. Мерло-Понти писал: «Что охраняет здорового человека от бреда галлюцинаций, так это структура его пространства, а не проверка реальности».

Действительно, и начало алкогольного делирия, и целый ряд эндогенных психозов будет включать в себя ощущение, похожее на незаконное вторжение иного пространства в ориентированное пространство больного. Видимые или невидимые «наблюдатели» будут находиться или появляться из-за пределов привычного трехмерного пространства…

Возможно, они появляются тогда, когда личность больше не в состоянии «удерживать» неизвестно откуда появляющуюся пустоту, разрушающую изнутри «пространство опьянения»…

Кроме настроенности на «мифическое пространство» идеального опьянения, наркоман может попытаться заполнить пустоту и физически — увеличивая количество предметов.

Внешний наблюдатель видит этот процесс как бессмысленную перестановку мебели, занавешивание окон светонепроницаемой материей и разбрасывание различных вещей на самых неподходящих местах. Но для пациента вещи разбросаны не случайно! Они валяются на тех местах, которые в субъективном пространстве воспринимаются как запустевающие, на «черных дырах» устрашающей пустоты.

Это и есть знаменитый «бардак» комнаты, в которой живет наркоман. Мы все знаем, что если родители попытаются в отсутствии подростка прибрать в его комнате, то это вызовет приступ ярости или замкнутости, а «бардак» немедленно образуется вновь.

Значит то, что мы с вами воспринимаем как крайнюю степень беспорядка, для самого пациента является попыткой создать новую систему ориентиров в его уменьшенном и продолжающем разрушаться под давлением пустоты пространстве. Пациент стремится создать из хаоса некую новую систему ориентиров, логика расположения которых доступна лишь его воспаленному мышлению. Эта система ориентиров нужна, опять-таки, для воссоздания «мифического» или защитно-замкнутого ориентированного пространства.

Можно вспомнить, например, как в легендарном фильме Алана Паркера «Стена. Pink Floyd» его главный герой Пинк, оставшись без наркотиков в собственной комнате, крушит с помощью электрогитары на мелкие осколки все предметы, которые попадаются ему под руку, а потом из осколков медленно, как мозаику выкладывает некое только ему одному понятное целое.

Наркоман стремится не только к «мифическому настоящему». Для своей реализации оно требует и формирования «мифического пространства свободы».

Истинный миг настоящего — мгновение присутствия — тоже требует места для реализации — подлинного пространства свободы.

Когда мы хотим придать значимость терапевтическому сеансу, получить эффект от нашей психотерапевтической работы с больным, мы совместно с пациентом должны пережить во время сеанса подлинный миг настоящего, мы должны присутствовать в этом значимом настоящем.

Для этого мы создаем особое пространство (в обыденной речи мы чаще всего говорим «необходимо создать обстановку»). Мы можем характеризовать это организованное нами пространство, «эту обстановку» разными прилагательными: «торжественная», «терапевтическая», «харизматическая», «магическая» и т. д. При этом мы как будто интуитивно знаем, каким образом нужно организовать пространство для придания ему «торжественности» или «значимости».

Мы знаем, что это пространство должно иметь некий семантический центр, на котором расположены знаки, обозначающие предназначение этого пространства. Таким центром может являться кушетка психоаналитика, свадебный торт, расположенный на центральном столе, искусственный фонтанчик или тускло мерцающая фигурка в центре кабинета психотерапевта. У этого помещения должна быть и периферия, не бросающаяся в глаза, как бы тающая во мраке, но одновременно подчеркивающая смысл существования центра, например, неяркая лампа, горящая над рабочим столом психотерапевта, или книги, в беспорядке разбросанные на поверхности того же стола…

Вы уже поняли, что я имею в виду — мы пытаемся создать священное пространство. И как наши предки мы начинаем создание этого пространства с «алтаря» или «святилища», который является центром создаваемого нами мира — Axis mundi (вселенской колонной).

Внимательный слушатель может сказать мне, что создание обстановки — это создание системы ориентиров, «храма» в реальном пространстве — в конкретном кабинете. Да, скорее всего наркоман в примере из фильма пытается создать новое «священное пространство» из обломков «испорченной», «опустевшей» реальности.

Но ведь вы говорите не только об этом, но и о вполне метафизическом «пространстве опьянения», в которое попадает человек, независимо от реальной территории, на которой он находится.

Религиозный человек может не только находиться внутри храма — конкретной священной постройки. Однажды он начинает его строить. Как вы знаете, такое строительство начинается не на нулевом месте, а только на том, которое воспринимается как «сильное», как Святая Земля.

Вот что писал по этому поводу все тот же Мирче Элиаде:

«Для религиозного человека пространство неоднородно: в нем много разрывов, разломов; одни части пространства качественно отличаются от других. «И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих; ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исход, III, 5). Таким образом, есть пространства священные, т. е. «сильные», значимые, и есть другие пространства, не освященные, в которых, якобы, нет ни структуры, ни содержания, одним словом, аморфные. Более того, для религиозного человека эта неоднородность пространства проявляется в опыте противопоставления священного пространства, которое только и является реальным, существует реально, всему остальному — бесформенной протяженности, окружающей это священное пространство».

Теперь мы с вами можем расширить утверждения Элиаде и добавить: эта характеристика пространства действительна не только для религиозного человека, но и для человека, страдающего зависимостью от любых психоактивных веществ.

То, что Элиаде называет «сильным» пространством, мы с вами выше называли пространством «ориентированным». Любое опьянение есть иллюзия создания такого «пространства силы», возникающая за счет уменьшения объема ориентированного пространства.

Однако есть вещи, с которыми у Элиаде я согласиться не могу. Дело в том, что существуют различные религии и вместе с ними различные формы религиозности и, следовательно, различные формы взаимоотношений «священных» пространств с пространством реальности. В буддизме, например, все существует так, как это постулирует Элиаде: реальность существует только в пределах священного пространства. Все остальное — лишь иллюзия или «бесформенная протяженность».

Совсем не так существуют пространства в Христианстве — религии, лежащей в основе нашей психической организации. Христианский аскет, монах или пустынник несомненно воспринимает пространство схожим образом: он отдает свою жизнь пребыванию в «пространстве силы», окружающий мир теряет для него значимость. Но это правило относится только к подвижникам. Подавляющее большинство христиан, которые и составляют тело Вселенской Церкви, остаются «в миру», и лишь во время ритуала пребывают в Священном пространстве. Кстати говоря, для христианина переживание мистического чувства как особого пространства является чрезвычайно значимым. Еще Апостол Павел говорил о «ширине, длине, глубине и высоте Любви Божьей».

Для христианина смысл пребывания в этом пространстве заключается в том, что оно помогает ощущать присутствие пространства силы в реальной жизни.

Священное пространство позволяет верующему увеличивать личное ориентированное пространство, делая его ориентиры более упорядоченными и осмысленными.

Пользуясь терминами Бинсвангера, увеличить ориентированное пространство позволяет «настроенность» на пространство священное. Постоянно опираясь на силу и гармонию пространства, которое открывается верующим в храме, верующий находит сильное пространство в реальности. Можно сказать, что пространство верующего трансцендируется точно так же, как в случае любви или …наркотического опьянения.

Вот на этом уровне и происходит подмена. Как мы с вами видели, трезвый человек пытается обрести уверенность, трансцендируя реальное пространство в сторону пространства опьянения. Однако в результате этого процесса происходит не расширение и обогащение, а сужение и опустошение личного ориентированного пространства.

В заключение сегодняшней лекции я хотел бы еще раз обратить ваше внимание на схожесть картины темпоральности «наркомана» и каждого из нас (см. рис. 5).

Пока вы слушали вторую часть лекции, посвященную пространству, каждый из вас, наверное, тоже сопоставлял переживания пациента со своими собственными.

С утратой религии наша культура утратила что-то. В ней не в переносном, а в самом прямом смысле исчезло то, что можно назвать четвертым измерением бытия. Исчезла точка, в которой без всяких фантастических допущений исчезает время, а пространство становится магическим и наполнено светом и силой. Находясь в этой точке, человек способен слышать голос своей собственной внутренней бесконечности — своего Бога.

Опьянение служит лишь жалким отзвуком, фальшивой попыткой вновь обрести священное время и пространство.

Но очевидность подмены, фальшивки «священного» встречает особенно среди наркоманов традиционное возражение: «Вы называете опьянение фальшивкой, но ведь и алкоголь, и наркотики всегда использовались в религиозных ритуалах».

Прежде всего не всегда и не во всех религиозных ритуалах. Христианство, например, никогда не использовало никаких наркотических веществ. Поэтому для нашей традиционной духовной культуры ритуалы, в которых использовались наркотические растения, относятся к области языческих культов. Массовое употребление психоактивных веществ можно описать как проникновение языческого культа в сознание, сформированное христианством. Об этом, впрочем, я подробно писал в книге «LSD…».

Во-вторых, даже в языческом культе наркотическое опьянение использовалось как форма, как способ задания некоторого состояния сознания, содержание которого определялось жрецом и зависело от структуры самого религиозного верования и конкретного обряда.

Так что мы можем определить наркотическое опьянение как стремление к достижению формы, внешне сходной с религиозным экстазом, но лишенной своей сущности — собственно религиозного содержания.

Мы можем очень легко увидеть этот процесс, если вспомним о тех традициях винопития, которые в виде психологических «атавизмов» сохраняются в нашей культуре.

В традиционном кавказском застолье ведущую роль играет «тамада» — человек, который является его «дирижером». Главным инструментом, который он при этом использует, является знакомый всем нам тост. Когда тамада произносит тост, он подразумевает наше с вами психологическое соучастие в той истории, притче или случае из жизни, которыми тост и является по своему содержанию.

Предполагается, что во время слов тамады мы окажемся в своем воображении в ином пространстве и времени, соответствующем содержанию тоста. Если мы, например, поднимаем бокалы в память о близком нам умершем человеке, то предполагается, что во время искреннего тоста мы вновь окажемся рядом с ним, увидим его улыбку, услышим его слова или почувствуем его прикосновение.

Сопереживая тосту, мы окажемся в другом времени и другом пространстве. Именно это время и пространство будут придавать значимость нашему возлиянию. Опьянение в этой ситуации, создавая отрешенность от реальности, должно помочь нам оказаться в требуемом тостом измерении, физически оставаясь за накрытым столом.

Вполне возможно, что не качество спиртных напитков, а способности жреца — тамады — увлечь наше воображение в иное время и пространство и является главным фактором, позволяющим жителям Кавказа, которые традиционно принимают алкоголь с невообразимо раннего для европейца возраста, сохранять «нормальные» отношения с вином на протяжении жизни.

Как известно, синдром отмены, характеризующий сформированную физическую зависимость, выявлялся среди жителей кавказских гор в 15–17 раз реже, чем во Франции, для которой столь же характерно раннее начало употребления виноградных вин.

Именно поэтому, наверное, и является тамада столь важной, почитаемой и бережно хранимой фигурой в традиционном кавказском поселении. Его харизма, его способность наполнить опьянение содержанием позволяет удерживать употребление алкоголя в рамках торжественного ритуала, не дает спиртному вырваться на простор бессмыслицы — превратиться в самоцель. Вместе с деградацией института тамады будет деградировать и личность участника застолья. Форма займет место содержания, как это и происходит со всей нашей культурой.

И даже более того: когда вы имеете дело с проблемным пьянством или ранними проявлениями хронической алкогольной болезни, вас удастся вылечить пациента, если вы сможете убедить его перед каждым употреблением любого спиртного напитка хотя бы на 3–5 минут произнести «внутренний тост», в ходе которого пациент должен объяснить себе ради чего или кого он собирается выпить и в своем воображении перенестись к человеку, объекту или собственному состоянию, которые он хочет «отметить» выпивкой.

Милтон Эриксон предлагал в таких случаях пациентам не произношение «внутреннего тоста», а исполнение некоего чисто внешнего ритуала.

Общеизвестен, например, его случай с пациенткой, которой он разрешил пить, но потребовал, чтобы перед каждой рюмкой она перед зеркалом медленно сняла с себя всю одежду и вновь одела ее задом наперед. Затем она должна была опять раздеться и снова одеться нормально, после чего она могла выпить. Выполняя обещание врачу, пациентка практически полностью в течение месяца прекратила пить.

Как вы наверное уже поняли, сам по себе ритуал не имел значение. Его абсурдность сама по себе создавала момент «ритуальной отрешенности», который пациентка хотела почувствовать в результате алкогольного опьянения. Само опьянение стало просто-напросто не нужным. Кроме того, исполнение «ритуала» давало возможность сосредоточиться на себе, и в ходе этой абсурдной концентрации бессознательное пациентки подсказывало ей верное решение.

Наша с вами беда заключается в том, что радостно соглашаясь на приеме у врача выполнять подобного рода инструкции, наши с вами пациенты, в отличие от пациентов М. Эриксона, даже не пытаются применить их в реальности. Причину этого феномена я пытался разобрать в книге «LSD…».

Но как бы то ни было, у некоторого процента пациентов это все равно получится без всяких дополнительных лекарств. Психотерапия способна помочь человеку отказаться от фальшивки и обратиться напрямую к тому состоянию сознания, которое он ищет, хотя мы с Вами не имеем права использовать чисто религиозные или мистические приемы и термины.

Поскольку в этой лекции мы с Вами обсудили пространственную категорию опьянения и зависимости, давайте остановимся и на сопутствующей им категории, которая описывает восприятие человеком «ткани» или «субстанции», из которой состоит его мир.

3. Субстанциональность (материальность)

Рассмотрев характеристики пространства и времени, нам нужно перейти к вопросу о проявлении мира в его физических качествах. Мы должны увидеть такие качества мира, как его цвет и свет (характерно, например, что депрессивные пациенты видят мир через «черные очки», а маниакальные — «через розовые»).

Пациент может характеризовать мир как «твердый и жесткий» и за счет этого — «чуждый». Субстанция окружающей материи может ощущаться как «тяжелая и давящая», а может как «светлая, мягкая, гибкая» и поддающаяся воздействию (именно такое ощущение материи обнаружил Бинсвангер у своих маниакальных пациентов). Субстанция мира может восприниматься как «горячая и обжигающая» или как «замерзшая и леденящая душу».

Минковски описывал такие свойства субстанции пространства как «ясная» и «темная». «Ясное пространство» по Минковски — это ощущение «легкой» материи, которая не мешает пациенту видеть, которая разрешает событиям происходить. Такое пространство допускает и случайные события, и непредвиденные обстоятельства, и ощущения красоты и логической завершенности отдельных ее фрагментов. Такое пространство по Минковски образует «игровую площадку жизни», в которой материя сосуществует с человеком в дружественно-нейтральном соотношении.

«Темное пространство» — это темная плотная мрачная субстанция мира, которая имеет тенденцию сужаться, сгущаться вокруг пациента, порой даже проникать внутрь его тела. По мнению Минковски, этот вид переживания материи является субстратом бреда преследования:

«Нормальная противоположность бреда преследования — не ощущения благожелательности…, а чувство легкости жизни, неважно, хороша или плоха для нас жизнь, это чувство близко связано с феноменом переживаемой субстанции, расстояния и радиуса жизни».

К характеристикам «темной» и «ясной» субстанции Минковски добавляет еще одну — это «светящаяся» субстанция, где субъект находится как бы внутри светящегося тела или каждая частичка пространства несет в себе световую искорку. Такой модус материи является, по Минковски, основой экстатических или мистических переживаний.

Структурный анализ должен рассматривать распределение в субъективных мирах пациентов и четырех главных элементов: земли, воды, воздуха и огня. Их роль в формировании воспринимаемого мира блистательно описал в своих четырех знаменитых книгах французский аналитик Гастон Башляр.

В этой лекции мы с вами не будем глубоко исследовать характеристики субстанции, которая окружает пациента, принимающего психоактивные вещества, так как характеристики эти будут прямым следствием искаженного восприятия пространства.

Отметим лишь, что субстанция пространства опьянения вне всякого сомнения будет в любом случае казаться пациенту «ясной», но у «ясности» в любом случае появится одна особенность, о которой мы тоже уже говорили. Этой особенностью станет все большее и большее проникновение пустоты в каждый следующий эпизод опьянения.

«Пустоты» сделают «субстанцию опьянения» близкой к субстанции воды по определению Башляра. Субстанция воды — это субстанция «текучая». Это субстанция, не способная служить точкой опоры для тела пациента в его ориентированном пространстве.

Пользуясь языком феноменологического анализа можно сказать, что пациент стремится к ясному, «розовому», светлому, устойчивому миру. Но по мере проникновения пустоты в структуру «пространства опьянения», окружающая его субстанция становится мягкой, текучей, полиморфной, предательской, «болотистой», если использовать характеристику уже упоминавшегося нами пациента.

Эта же водянисто-предательская среда начинает сгущаться вокруг наркомана в периоды отмены наркотика. Субстанция вокруг пациента становится темной и плотной, чуждой и давящей. Она обступает со всех сторон, порождая то самое близкое к параноидальному переживание, которое описывал Минковски. Но несмотря на плотность, субстанция не теряет своих «жидкостных» характеристик. Главная из них — в ощущении возможного предательства плотного с виду мира. Он «окружает и душит», но он «полон холодной пустоты» и подвижен. На этот плотный, но темный мир «нельзя опереться».

«Темная материя» — это для нас с Вами еще один вид передачи пациентом ощущения суживающегося пространства…

Что же характеризует материю «Священного Пространства»? Уже привычным нам способом обратимся к текстам Мирче Элиаде:

«Материя вокруг участника ритуала проникается ощущением нездешнего света…Но это не просто свет. В нем видится ясная вертикальная иерархия. Светящееся пространство тянется вверх к небу, трансформируется в языки пламени, которое не способно жечь. Мир начинает пламенеть. В этом пламени верх наполняется значимостью, а низ теряется во тьме».

Что бы ни говорили наши пациенты о «наркотиках, которые используются в религиозных ритуалах», но самого характерного для мистических переживаний ощущения материи как «светящейся», или «огненной», я в разговорах с наркоманами за последние 20 лет не встречал.

С точки зрения субстанциональности, можно сказать, что религиозное ощущение пространства как огненного, исполненного силы и света, в пространстве опьянения подменяется прямо противоположными по символической значимости ощущениями, характеризующими свойство воды — текучестью, расплывчатостью, подвижностью, взаимозаменяемостью, равнозначностью материальных форм и самой субстанции мира.

Вдобавок ко всему, темная и текучая субстанция в символическом ряду вполне естественным образом ощущается как «грязь» или уже знакомое нам «болото». Ощущение близости подобной субстанции и тем более ее проникновение «внутрь тела» сопровождается хорошо знакомым нам по психозам отмены ощущением «испачканности», наличия «несмываемой грязи на коже» (обратите внимание на близость этого переживания к непсихотическому ощущению мира, как болота) и т. д.

Занимаясь практикой символдрамы, мы с вами увидим, что взаимоотношения с водой в воображении пациента, страдающего зависимостью от психоактивных веществ, будут в любом случае очень сильно нарушены, и нам придется потратить много времени для нормализации этих отношений.

Говоря о материальности, можно образно сказать, что мир пациента, вместо того, чтобы закалиться и укрепиться в духовном огне, растворяется в водной стихии.

Для нашего первичного тезиса о нарастании растительного «гештальта» сознания принципиально важным является феномен равнозначности предметов материального мира.

В темной «материи» нельзя найти точек опоры потому, что все в ней «живет отдельной жизнью», все предметы, люди и события одновременно наделены неким тайным и непонятным пациенту смыслом и вместе с тем все они становятся для личности равно бессмысленными. Пациент постепенно становится неспособным выделить значимые для себя предметы, расстояния и события.

«Все вокруг превращается в какой-то непонятный бульон, — объяснял мне свои ощущения перед психозом один токсикоман, — в этом бульоне то, что всплывает на поверхность, то и становится страшным, я боялся всего, что выделялось и приближалось».

В «растворяющемся» мире значение имеет не смысл предметов и объектов для личности, а их случайное попадание в поле зрения.

Исчезновение иерархии в структуре субстанции с точки зрения человеческого сознания и будет обозначать «растворение» мира в среде «одинаковых» — «равнозначных» молекул.

Растворение субстанции мира легко увидеть на картинах Сальвадора Дали или в ранних фильмах Бунюэля… Вообще, если вы хотите понять, что происходит с субстанцией мира в человеческом восприятии, то вы можете обратиться к истории искусства.

Почему исчерпывает себя надежная и упорядоченная субстанция классической живописи на рубеже XIX–XX веков? Чем материя в живописи импрессионистов отличается от материи Ван Гога? Зачем и откуда возникают кубизм и сюрреализм? Чем отличается субстанция в картинах мастеров всех этих направлений?

Психотерапевт или психолог обязан, на мой взгляд, задавать себе подобные вопросы, а отвечая на них, подбирать себе эстетический материал для «наполненных» трансовых состояний — работы с исказившимся восприятием материи и пространства у пациента.

Изучение искусства приведет вас и к неутешительным выводам. Вы увидите, что процессы утраты культурой, как целым, Священных Измерений времени, пространства и материи приводят восприятие художника почти к тем же ощущениям, которые испытывает конкретный наркоман…

Наш великий кинорежиссер Андрей Тарковский писал о том, что «образ, создаваемый художником, является концентрацией абсолюта» в личном измерении каждого творца. Абсолют, который концентрирует культура, оказался удивительно схож с «абсолютом», который концентрируют психоактивные вещества.

Я надеюсь, что об этом феномене мы еще будем говорить в следующих лекциях.