Метафизика 5. Метафизика и творчество

Лекция №5 «Метафизика и творчество»

Я сегодня предлагал поговорить о творчестве. Напомню одну из притч Нового Завета: Евангелие от Матфея»

«13. Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям.

14. Вы — свет мира. Не может укрыться город,стоящий на верху горы.

15. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме.

16. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного…»

Притчу можно свести к очень простой фразе «Вы — соль земли». Слова «не солона будет» в переводе с греческого означают «станет глупой». Образный оборот «не соленый» означает «глупый».

Какую роль играет соль?

Зал: Вкуса

А.Г.: Что она делает со вкусом?

Зал: Придаёт «вкус жизни»; она его проявляет.

А.Г.: Соль делает самую разную пищу вкусной. В чём выражается «вкус жизни», или что может сделать жизнь «вкусной»?

Вы уже ответили на этот вопрос — творчество. Мы каким-то образом реагируем на мир, и эта реакция обогащается и наполняется благодаря метафорам, живописи, поэзии, прозе, архитектуре. Человек делает жизнь «солёной» — т.е умной, разнообразной и творческой.

Если можно, я напомню вам школьное стихотворение:

М. Ю. Лермонтов

«ДУМА»

«Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно.

Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов и поздним их умом,

И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,

Как пир на празднике чужом.

К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы;

Перед опасностью позорно малодушны

И перед властию — презренные рабы.

Так тощий плод, до времени созрелый,

Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,

Висит между цветов, пришлец осиротелый,

И час их красоты — его паденья час!

Мы иссушили ум наукою бесплодной,

Тая завистливо от ближних и друзей

Надежды лучшие и голос благородный

Неверием осмеянных страстей.

Едва касались мы до чаши наслажденья,

Но юных сил мы тем не сберегли;

Из каждой радости, бояся пресыщенья,

Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства

Восторгом сладостным наш ум не шевелят;

Мы жадно бережем в груди остаток чувства —

Зарытый скупостью и бесполезный клад.

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

И предков скучны нам роскошные забавы,

Их добросовестный, ребяческий разврат;

И к гробу мы спешим без счастья и без славы,

Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом».

В притче, которую я рассказал выше, идёт речь о «несолёном поколении» — поколении без вкуса к жизни. Хотим мы этого или нет, но мы воспитали очередное «несоленое» поколение. Поскольку, перестали размышлять о том, во что мы верим.

Фрагмент одной из главных книг Николая Бердяева — «Смысл творчества»:

«…Великая ложь и страшная ошибка религиозного и нравственного суждения – оставлять человека в низинах этого «мира» во имя послушания последствиям греха. На почве этого сознания растет постыдное равнодушие к добру и злу, отказ от мужественного противления злу. Подавленная погруженность в собственную греховность рождает двойные мысли – вечные опасения смешения Бога с диаволом, Христа с антихристом. Эта упадочность души, к добру и злу постыдно равнодушной, ныне доходит до мистического упоения пассивностью и покорностью, до игры в двойные мысли. Упадочная душа любит кокетничать с Люцифером, любит не знать, какому Богу она служит, любит испытывать страх, всюду чувствовать опасность. Эта упадочность, расслабленность, раздвоенность духа есть косвенное порождение христианского учения о смирении и послушании – вырождение этого учения. Упадочному двоению мыслей и расслабленному равнодушию к добру и злу нужно решительно противопоставить мужественное освобождение духа и творческий почин. Но это требует сосредоточенной решимости освободиться от ложных, призрачных наслоений культуры и ее накипи – этого утонченного плена у «мира»…»

Мы с вами вечно пытаемся ответить на один вопрос: в чём смысл жизни? Бердяев пишет свою книгу, чтобы объяснить: жизнь человека оправдывается только в творчестве, т.е — в повторении деяния Божия.

Бердяев понимает творчество, как совместное с Богом продолжение творения. Если мы верим, что Бог неслучайно пришёл спасти этот мир, то дело человека и смысл его жизни — продолжать спасение мира, продолжая его создание. Бердяев назвал это учение «Антроподицеей» (оправданием человека). Учение об оправдании Бога за зло, творимое в мире, получило название «Теодицеи».

С чего начинается сознательная человеческая жизнь?

Выдающийся психоаналитик Ференци считал, что жизнь человека начинается с «синдрома детского всемогущества». До определенного возраста мы не умеем выделять себя от папы и мамы. Сознательная жизнь личности начинается с гордыни — с максимального «выпячивания» своего «Я». В понимании ребёнка, родители — это боги, которые справляются с миром. А ребёнок управляет родителями в своих интересах.

За периодом «детского всемогущества» следует «подростковый период». В нем ребенок утверждает: «Я прав, а родители — «предки», они устарели и неправильно смотрят на жизнь». Возникает чувство собственной и абсолютной правоты. Такой этап жизни проходит каждый человек.

Юнг называл состояние, возникающее в результате гордыни — «состоянием инфляции». В экономике этот термин означает «разбухание цен», а психологическая инфляция — это неоправданно «разбухание» человеческой личности. Инфляция подразумевает ощущение, что только я прав, и фактически я один существую в мире. Все остальные люди предназначены для того, чтобы делать что-то по отношению ко мне: не только хорошее, но и плохое.

Отсюда, всё человечество делится на моих врагов и друзей. Каждый из них имеет для меня единственное значение: приносит либо вред, либо пользу. Т.е. все окружающие люди — лишь инструмент в моём уникальном существовании.

Юнг считал, что если человека внезапно выбить из этого состояния, то он может погибнуть. Поскольку, человек теряет ориентиры в окружающем пространстве и перестаёт понимать, что происходит. Например, становится жертвой случайностей.

Само по себе такое состояние не проходит. Оно содержит внешнюю оболочку правды. Смирение — есть сознательное усилие, направленное против врожденной гордыни. Смирение заключается не просто в том, чтобы эта оболочка лопнула. «Мешок» с чувством детского всемогущества (инфляции) человек должен наполнить притчей, с которой мы начали сегодняшний разговор.

Когда человек начинает творить или создавать — гордыня проходит, поскольку выясняется, что это непростое дело. Роман Братьев Стругацких называется «Трудно быть Богом». И это действительно невероятно трудно. Творчество без смирения невозможно. В Новом Завете написано, что эти отношения человека и Непознанного на самом деле являются отношениями любви.

Когда мы говорим слово «творчество», мы вовсе не имеем в виду власть над душами, поскольку это нечеловеческое отношение. Власть имеет свои корни в биологическом инстинкте. Любые стадные животные выбирают вожаков. Мы договорились, что всё, что может быть объяснено с биологической точки зрения, чисто человеческим (т.е. сознательным) не является.

«…36. Тогда Иисус, отпустив народ, вошел в дом. И, приступив к Нему, ученики Его сказали: изъясни нам притчу о плевелах на поле.

37. Он же сказал им в ответ: сеющий доброе семя есть Сын Человеческий;

38. поле есть мир; доброе семя, это сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого;

39. враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы…»

(Евангелие от Матфея)

Лукавый — «Князь мира сего». Поэтому всё, чем он соблазняет Спасителя в пустыне, является признаками власти.

Что же такое творчество? Вот вечный вопрос творчества у Бердяева:

«…Гениальность — это святость дерзновения, а не святость послушания. Творческий путь гения требует жертвы, не меньшей жертвы, чем жертвенность пути святости. На пути творческой гениальности так же нужно отречься от «мира», победить «мир», как и на пути святости. Но путь творческой гениальности требует еще иной жертвы – жертвы безопасным положением, жертвы обеспеченным спасением. Тот, кто вступил на путь творческий, путь гениальности, тот должен пожертвовать тихой пристанью в жизни, должен отказаться от своего домостроительства, от безопасного устроения своей личности. На эту жертву способен лишь тот, кто знает творческий экстаз, кто в нем выходит за грани «мира». В пути творческом и гениальном есть отталкивание от всяких берегов. Путь святости – трудный путь подвига и требует необычайной силы духовной, отречения от низших сфер бытия. Но в пути святости есть безопасность личного устроения. Гениальность – по существу трагична, она не вмещается в «мире» и не принимается «миром». Гений-творец никогда не отвечает требованиям «мира», никогда не исполняет заказов «мира», он не подходит ни к каким «мирским» категориям. В гениальности всегда есть какое-то неудачничество перед судом «мира», почти ненужность для «мира». Гениальность непонятна «миру», не относима ни к каким «мирским» дифференциациям человеческой деятельности. Гениальность не может объективироваться в творчестве дифференцированной культуры, она не относится ни к какой специфической форме культуры, не производит никаких специфических ценностей культуры. В гениальности нет ничего специального, она всегда есть универсальное восприятие вещей, универсальный порыв к иному бытию.

Иное дело талант — в таланте нет жертвенности и обречённости. Талант может создавать более совершенные объективные ценности, чем гениальность».

(Н.А Бердяев «Смысл творчества» Глава VII. «Творчество и аскетизм. Гениальность и святость»)

Талант в человеческой жизни всегда сродни преступлению. Его могут воспринимать «в штыки». С чем извечно сталкивается гениальность?

Зал: С непониманием, неприятием, отторжением…

А.Г.: Да, в лучшем случае! А говоря метафорически, — она сталкивается с крестом.

Зал: Александр Геннадиевич, а получается, что талант обществом и социумом востребован?

А.Г.: Это и так, и не так. Поскольку гениальность — всегда сначала шок и преступление для культуры, и только после, культура ассимилирует мысли гения, и они становятся общими и никому болезненно неинтересными. Например, знаменитое уравнение Энштейна: Е = mc². Как только его начинают проходить в школе, так «шок» от гениальности заканчивается. Люди нуждаются в приходе следующей гениальности, которая снова будет проклинаться, отвергаться научным сообществом, а потом получит всемирное признание.

Мир идей человека имеет мощную инерцию. Она абсолютно необходима, иначе нас будет трясти от новых гениальных свершений.

Можно сколько угодно «пилить деньги» за реформу образования. Его можно только «сломать». Поскольку образование — в высшей степени инерционная система. Оно оказывает грандиозное сопротивление, и очень долго всё остаётся на своих местах, независимо от усилий лихих реформаторов.

Есть второй вариант — «французской революции»: берём гильотиной и сносим всё, что нам мешает жить. Тогда мы ужасаемся и говорим: «Это нечеловеческие были поступки — какой-то бес нас попутал!» Социальный синдром власти. Но к творчеству это не имеет отношения.

А в чём может выражаться творчество каждого человека?

Зал: В семейной жизни.

А.Г.: В чём оно выражено в семейной жизни? «Семейная жизнь» — это бытовое и социальное понятие.

Зал: В выдумывании реакции на выпады жизни.

А.Г.: Всей семьёй?))

Я думаю, что в структуре «реакций на выпады жизни» мы очень легко перепутаем власть и творчество.

В чём выражается творчество? Что мы от него хотим? Что поражает в современном искусстве даже самых искушённых из нас?

Зал: Подражание

А.Г.: Я для себя называю это «поиском красоты». Мы всегда чего-то творим. Если мы зайдём в дома друг к другу, то выяснится, что даже во времена, когда у всех стояли одинаковые чешские стенки, — наполнение этих чешских стенок различалось. Даже с тяжёлого перепоя было трудно перепутать квартиру в Москве, с квартирой в Питере. Это большое художественное допущение.

Каждый из нас обнаруживает красоту в чём-то своём. «Я печально гляжу на наше поколение» происходит из-за незаметной подмены домашней красоты заказанным дизайном. Богатому человеку незачем мучиться, чтобы рисовать эскиз собственного дома. Можно пойти и купить; привести дизайнеров со вкусом и сказать: «Сделайте мне красиво!»

Карл Маркс говорил о «неотъемлемой человеческой собственности». Для него понятие «инструменты труда» имело не только экономическое, но и психологическое значение. Есть минимальная собственность, без которой человек не может обойтись. Я, например, не могу обойтись без ручки. Я ей пишу и кручу её в руках. Современные люди не могут обойтись без компьютера

Минимальная необходимая собственность не является только элементом труда. Человек не рождается с разводным ключом в руках. Это инструменты его творчества. Все без исключения дети, вне зависимости от степени болезненности или развития, являются творческими людьми. 99% людей в юности пишут стихи, рисуют, лепят, разламывают игрушки и строят из них что-то невообразимое. То, что человек может сделать своими руками, головой — является его неотъемлемой собственностью.

Во времена «первобытного коммунизма» всё было общим, даже жёны. Но каменный талисман для связи с богами был неотъемлемой собственностью человека. Она была необходима не столько для труда, сколько для творчества.

Мы все знаем, что плотник (и позже кузнец) были священными профессиями. Неслучайно Иосиф был плотником. Это уже позже труд и творчество разделились.

Плотник — это человек, в руках которого творится логос. Он из природы и непонятной стихии делает нужное человеку и выполняет это красиво. Прежде конвейеров не было, и весть товар был «hand made», штучный.

Я знаю всего две семьи, у которых бо?льшая часть мебели сделана руками отцов. Мы не задумываемся о том, какую роль играет удовлетворённость отца сделанным. Несмотря на многие беды, это самые счастливые семьи, которые я видел.

Вещи, сделанные своими руками и со вкусом, мы называем «живыми». После потребности в творении мира, здесь есть второй главный признак истинного творчества: Творец извечно хочет создать живое. Отсюда универсальность во всех культурах мифа о скульпторе Пигмалионе.

Творчество — это создание живого. Поэтому рождение и воспитание детей всегда является творчеством и искусством. Можно разбиться в лепёшку, всё спланировать, проделать тысячи тестов, провести два миллиона исследований, но мы никогда не будем знать, что получится.

Поэтому, есть смертельная тревога рожениц и приступы тревоги отцов, в которой они не признаются. Поскольку появление на свет детей рождает не только ответственность, но и неопределённость, из которой можно выбраться лишь признав, что это искусство.

Ни один художник никогда заранее не может сказать, что создаст совершенное полотно. Более того, математические критерии совершенства — это не искусство. Напротив, тогда приходится вносить маленькую незаметную для глаза асимметрию или неопределённость, чтобы картина или скульптура получалась «живой».

Для автора его книга всегда как ребёнок. Ильф и Петров писали в своих воспоминаниях, что не могут отвечать за героя, поскольку Бендер после третьей главы вёл себя как хотел. Это чувство знакомо практически всем пишущим людям. Стоит создать «живое», как вдруг оно ведёт себя не так, как ты ожидал. Будто не ты водишь пером, а кто-то иной, противоречащий твоим планам.

Это ощущение порождает чрезвычайно взыскуемую уверенность в себе. Посетители психологических тренингов платят бешеные деньги за якобы её достижение. Никакой другой уверенности в себе, кроме Сократовского «даймона», не существует. У нас есть другие слова, которые обозначают уверенность, но все они теснейшим образом связаны с творчеством.

Гений продолжает своё дело, несмотря на то, что его произведения не пользуются спросом. Горячо любимые граждане Афин поднесли Сократу чашку цикуты. Возникает вопрос: зачем ты всё это делал? — Потому, что внутри было ощущение, что я должен это делать и всё. Не знаю почему. Это «даймон», гений во мне.

Слово «гений» изначально обозначало «дух». Это не одержимость, а единственный способ ощутить уверенность в себе — почувствовать, что тебя ведёт что-то превыше тебя.

Сапожник Яков Бёме стал одним из величайших христианских мистиков, кем-то презираемых и отвергаемых. Писал книги, которые читают до сих пор, преодолевал колоссальное сопротивление семьи, города и церкви… Потому, что его позвало «нечто». Русское слово уверенность означает «укорененность в вере» — способность прислушаться к Богу, который есть внутри нас.

Уверенность становится безумием, когда является убежденностью в праве властвовать над людьми. Тогда остаются только отношения власти или денег.

Зал: Получается, что человек чувствует: творчество закончилось, этот «поток» просто перекрыт, — началось внутреннее мудрствование?

А.Г.: Так происходит потому, что мы всё время путаем творчество и власть. Если художник или творец хочет поклонения, то это форма власти над душами. В этом главная проблема человека, творческого по профессии. Творчество абсолютно всегда является смирением. Поскольку понимаешь, что ты не один — тебя что-то ведёт.

«…Искусство заключено в душе, это определенное совершенство души, то, что Аристотель называл по-латыни habitus, внутреннее качество или устойчивое, глубоко укорененное расположение, возводящее субъект и его естественные способности на более высокий уровень жизненной формации и жизненной энергии — или дающее ему некую внутреннюю силу или внутреннее превосходство. Когда в нас вырабатывается габитус, «состояние обладания», господствующее качество, внутреннее божество (demon), если угодно, — это свойство становится нашим драгоценнейшим благом, нашей несокрушимой силой, потому что оно облагораживает саму человеческую природу и возвышает человеческое достоинство…».

(Жак Маритен. Творческая интуиция в искусстве и поэзии)

Зал: А почему тогда «demon», «даймон», а не ангел?

А.Г.: Слово «даймон» Сократа уже позднее окончательно перепуталось с демоном и злыми силами.

Из Аристотелевского «estes» родилось понятие эстетики. А «habitus» (габитус) в социологии и психологии обозначает «внешний вид». Хотя в античном Риме этим словом называли внутреннее соответствие человеческих устремлений и его положения: «прочность стояния на ногах»; единство духа и тела.

Маритен считает, что главным было внутреннее обладание. Ужас современного творческого человека в том, что ему мало творчества — он хочет власти: популярности в культуре, признанности, денег, влияния. Более того, ему всегда этого недостаточно.

Я убеждён, что безумной популярности Вл. Высоцкого всё время мешало отсутствие звания заслуженного актёра. Его слушали, но официально никак не признавали. А ровно на этом месте кончается или творчество, или жизнь. Начинаются инфаркты, запои… Это мучительная нехватка признания — жажда власти. (Я в данном случае, не пытаюсь осуждать художников). Творчество, которое хранит людей и культуру совершенно другое.

«…Творчество антагонистично, с одной стороны, совершенству человека, с другой — совершенству культуры. Творчество в тисках, оно задавлено взаимовраждебными устремлениями — устремлением к совершенству души и устремлением к совершенству культурной ценности. …Культура по глубочайшей своей сущности и по религиозному своему смыслу есть великая неудача …»

Есть похожий на нас народ по темпераменту, эмоциям, даже способу религиозной веры — это испанцы. Их культуру на протяжении примерно такого же срока, как и нашу определял тоталитарный режим. Все эти годы Франко тщательно пытался бороться с народным танцем Фламенко. Поскольку, это свободный танец. А перед тем — Католическая Церковь старалась истребить Фламенко, как пережиток арабской культуры. Но народная культура держалась за этот танец, как за «спасительную отдушину» для творчества.

То, что было жизненно необходимо для культуры отдельного человека, никак не вписывалось в официальную культуру. Поскольку, нельзя сказать, что в эпоху диктатора Франко на культуру хоть какое-то влияние оказывало фламенко. Тогда это было не так выгодно, как это может показаться сейчас. Вероятнее было сесть в тюрьму, чем заработать деньги. И люди открывали для себя творчество фламенко не для того, чтобы получить славы, а чтобы освободиться и потанцевать. В Америке в годы «Великой депрессии» ту же роль играл джаз. Это форма свободного творчества, которая к власти не имеет отношения.

Говоря о свободном творчестве, неотчуждаемой собственности, плотниках и кузнецах, мы имели в виду сакральное слово «мастерство». Сейчас это понятие стало забытым и ненужным. Но именно мастерство является искусством создания «живых вещей». Кузнец ковал мечи, которым давали имена. И поныне, японский мастер, который по 20 лет работает над одной удочкой, даёт ей имя. Эта вещь имеет свой характер, норов и по-своему общается с хозяином. Конечно, это имеет отношение не только к ремеслу. Музейные шкафы тоже имели свои имена.

Это и есть мастерство и его таинство. Никто не знает, правда ли Сталин звонил Булгакову и спрашивал его: мастер он или нет. Если этот звонок был, то наверное Сталин спрашивал о том, останутся ли стихи Мандельштама «живыми» в человеческих душах.

Творчество сильно отличается того, что сегодня называют искусством. Невозможно нравиться всем. По-настоящему понимать, что ты изобразил на холсте, чувствуешь в танце, написал в эссе будут очень немногие. Хозяев «живых», именных мечей всегда единицы. Между мастером, созданной им вещью, и хозяином этой вещи возникнет тайное единство, которое мы называем человеческой близостью.

Близость — это форма человеческой любви. Подлинное творчество, которое удовлетворяет и мастера, и его клиентов, занимается созданием близости — внутреннего единства. С помощью творчества, человек может создать «ниточку», соединяющую какое-то количество человеческих душ.

***

Зал: Александр Геннадиевич, а Лермонтов был аутистом?

А.Г.: Такого рода диагнозы, обращённые к Лермонтову, Мандельштаму, Булгакову являются человеческой попыткой добиться власти. Если я с высот своего психиатрического анализа вдруг решил назвать Лермонтова аутистом — это значит, что я автоматически объявляю себя выше Лермонтова.

Достоевский страдал эпилепсией и не хотел лечиться. Он замечал: «Не было бы припадков, — не было бы моих романов». И ему нравились эти состояния.

Слово «аутист» или «депрессивный» по отношению к Лермонтову не значат ничего, поскольку господа, которые его так называли, не имели чести знать его лично или наблюдать в жизни. Поэтому, их попытка судить — это способ оправдать отсутствие тех же чувств и страстей в собственной душе.

Для человека существуют только две возможности: судить или, читая Лермонтова, Мандельштама, Достоевского, попробовать найти аналог в собственной душе. Если мы этого не хотим, то это и значит, что мы не умеем любить.

Ещё раз напомню Нагорную проповедь: «Кто скажет брату своему «рака» — того судить. Кто скажет брату своему «безумный» — тому гореть в геенне огненной».

Объявить человеку, что он сумасшедший — это способ социального убийства. На последней декабрьской конференции «Здоровье Москвы» главный нарколог страны гордо объявил о том, что генетические анализы позволяют выявить социально-несостоятельных людей (в т.ч. — будущих наркоманов) практически ещё в утробе матери. Единственное препятствие, чтобы ввести это повсеместно — стоимость самого анализа. Дайте нам денег и мы выявим будущих(!) наркоманов и преступников.

Это страшная вещь, описанная в романе Честертона «Меч и крест». В нём повествуется о пришествии Антихриста. В первую очередь, он вводит психиатрическую полицию, правомочную определять: кто нормальный, а кто нет. И первыми ненормальными объявляются дети премьер-министра. В результате, власть остаётся в руках Антихриста. Поскольку, кто держит в своих руках судьбу детей, тот правит и судьбами родителей.

Всё было сказано Богом ещё 2000 лет назад…

Нельзя исключить, что поколение наших детей будут в школе сдавать анализы. А родителям, которые по-состоятельнее, будут говорить: «Вашего ребёнка надо поставить на психиатрический/наркологический учёт и с детства кормить таблетками». И ещё хуже — огромное количество православных эту идею поддержат и будут соглашаться. «…Вот вам и вся любовь» .

Всё это имеет непосредственное отношение к нашей теме. Поскольку речь идёт не о благе человека, а о благе индивида, который воспринимается, как вещь, которой можно манипулировать. Так же, когда появляются слова: «Лермонтов — аутист», «Булгаков — враг русского народа». Это имеет отношение и к искусству.

Давайте разделим творчество и искусство, как профессиональный процесс.

«…Искусство, схожее с добродетелями созерцательного интеллекта. Искусство позволяет хорошо действовать не в смысле пользования свободной волей и правильности желаний, а в смысле правильности способности к выполнению той или иной работы. Благо, к которому стремится искусство — это благо самой создаваемой вещи. Поэтому искусство не требует в качестве необходимого предварительного условия правильности воли или способности желания в отношении её природы динамизма и цели человеческих или моральных — словом, в области собственно собственно человеческих поступков. То обстоятельство, что человек правитель, не может служить аргументом против его прозы»

(Фома Аквинский)

Приведенный мною пример, страшный но реальный. То обстоятельство, что наука может уничтожить жизни тысячи детей, не служит аргументом против науки. Как только человек начинает мыслить исключительно в терминах власти, — он начинает постепенно терять человеческий облик. Ни о Сталине, ни о Гитлере, ни о Ленине мы не можем сказать, что они до конца жизни оставались людьми.

«…Ни кто-нибудь, а сам Бодлер предостерегал нас от всепоглощающей страсти к искусству, которая постепенно разрушает человеческую личность. Сам Бодлер предостерегал нас от всепоглощающей страсти к искусству, которая постепенно разрушает человеческую личность и в конце концов — через отраженное действие, связанное с материальной или субъективной причинностью, — разрушает само искусство: когда человек становится ничем, его искусство тоже обращается в ничто».

Но дело обстоит еще сложнее. Художник сознает влияние его нравственной жизни на его искусство; поэтому, когда он полностью отдает себя во власть божеству, которое он лелеет, он испытывает искушение создать для себя, из любви к искусству, особую мораль, сообразную с благом его творчества, но не души. Он захочет вкусить от всех плодов земли, изведать все земные пороки и сделает любопытство, неуемную жадность до всякого нового нравственного опыта или культ хищной индивидуальности своей высшей нравственной добродетелью, дабы питать ею свое искусство. Расчет его в конце концов окажется неверным, так как, пустившись на эту авантюру, художник лишь более тонко — и с большим уроном для творческой способности — нарушит тот общий склад мысли и чувствительности и то общее отношение чувств и интеллекта к реальности, которые образуют человеческую атмосферу искусства».

(Жак Маритен. Творческая интуиция в искусстве и поэзии)

Творчество и искусство может возникать только под влиянием любви к человеку. Если влюблённости в своего будущего зрителя, слушателя нет, то искусство выродится.

Что происходит с проблемой массовой популярности? Человек хочет нравиться всем. А так как это невозможно — он теряет чувство близости с немногими, даже с теми, кто его любит на сцене. Это легко заметно на примере звёзд. Очень страшно наблюдать, как из человека уходит человеческое. Остаётся набор инстинктов, пока живо тело.

Будучи откровенно пожилой звездой, я непрерывно делаю пластические операции, выхожу замуж за молоденьких мальчиков один другого краше…- всё описывается исключительно рамками инстинкта. И творчество, которое вдохновляло многих, становится абсолютно пустым. Нет больше живого — жизни, которую может подарить танец, песня или картина.

Если вы вдумаетесь в такого рода поведение, то поймёте, что уверенность в себе отсутствует. Иначе, не надо менять молоденьких мужей. Но поэту нужно, чтобы нашёлся близкий, в котором отзовётся его поэзия. Человек не может быть один.

«…Поэт поистине пребывает не в себе, зато всё совершается в нём самом. Он, в буквальном смысле, субъект и объект и душа мира одновременно.

Как камень, который Еврепид назвал магнисейским (магнитом — прим. А.Г.), не только притягивает железные кольца но и сообщает им силу делать тоже самое — то есть, притягивать кольца другие. Так и муза — сама делает вдохновенными одних. А от этих тянется цепь до других, делающая божественным вдохновение. И их никогда не бывает много. И один поэт зависит от одной музы, а другой — от другой…»

(Платон «Апология Сократа»)

Чтобы пища была вкусной — ей нужна солёность. Трудно ли нам рассказать вместе с маленьким ребёнком сказку, чтобы этот момент творчества не забылся? Нам трудно вместе с ним пофантазировать и порисовать? Если в нём сохранится этот дар — маленький «магнитик» — он сможет притянуть к себе кого-нибудь ещё. Так постепенно обнаруживается смысл жизни. Не обязательно он станет художником или поэтом.

Например, огромное количество музыкантов для себя очень много рисовали. То искусство, в котором Рихтер был абсолютно успешен и популярен, признанный отечественный и мировой лидер — его, конечно, устраивало и было любимым. Но ему нужно было что-то, в чём он может учиться. Ему нужно искусство не для многих, которое создавало бы близость, которое понимали жена, друзья… И в нём он вовсе не хотел быть мировым лидером или признавать собственной популярности. Оно нужно было для близости. И в этом «соль земли».

***

Зал: А почему люди в жизни так относятся к этим понятиям — если человек чем-то отличается от другого, то сразу приходит в голову слово «безумный»?

А.Г.: Для того, чтобы сохранить «инфляцию» (термин К.Г. Юнга) или инфантильное чувство всемогущества (гордыни) не нужно заниматься творчеством. Поскольку творчество автоматически приводит к смирению. Рихтер был великим пианистом, а в живописи — «смирялся».

В этом существует необходимость. Если её не чувствуешь, то возникает потребность судить или оценивать другого.

Высказывание «он дурак» — это маркёр, означающий, что мнение этого человека я могу в рассечет не принимать. Маркирование человека «сумасшедшим», «безумным» (не безумие, как процесс) — это самый известный способ технологии власти. Поэтому, он упомянут в Новом Завете.

Когда я говорю авторитетным голосом: «Этот человек — шизофреник», — я исключаю его не только из нашей компании (как дурака), а исключаю его из социума и общественных отношений в целом. Поэтому я так боюсь генетических маркёров, которые всевероятностны, но ни один из них толком не подтверждён. Это способ сказать, что человек исключён из рядов общества и социально опасен.

Таким образом, ему выносится приговор, от которого фактически нельзя «отмыться» — генетический маркёр, изволите ли знать. Не важно, сколько родители буду бегать и доказывать степень вероятности этого маркёра — слушать никто не будет. Потому, что я уже «по бумажке» назван «сумасшедшим».

Зал: А если сказать, предположим, что женщины должны рожать детей, то мы тоже делаем приговор таким образом, утверждая это?

А.Г.: Это немного другой разговор. Никто же при этом не называет женщину «безумной»? И вряд ли женщины сами хотят отказываться от роли матери. Некоторая форма творчества в жизни, воспитание, как искусство — человеку необходимы.